И тут из книги исчезли все буквы, будто чья-то невидимая рука стерла их, и в тот же момент он осознал, кто он есть. Спустя столько лет он наконец-то понял, кто он такой! Он подошел к креслу Учителя и, не раздумывая, уселся в него. Он расслабился и вошел в глубокую медитацию. Он знал, что таким образом он звал своего первого Ученика, а также и то, что ему придется дожидаться его очень долго…
…И в тот же час на противоположной стороне мира десятилетнего мальчишку охватило сильное беспокойство, которого он до этого не испытывал. И он в первый раз задал себе вопрос: «Кто я такой?..»
Когда я дошел до конца истории, взволновавшей меня, как соблазнительный шепот, создалось впечатление, что моя жизнь приняла новый, ранее неведомый поворот, как это происходит с рекой, меняющей течение. Я выбрался из сарая в полном бреду, протирая глаза, чтобы лучше сфокусироваться на размытых в полутьме картинах окружающего мира. Я слышал, как квакали лягушки в пруду, как рядом со мной в густых сумерках проносились большие майские жуки наперегонки с жуками-оленями, как где-то вдали лаяла собака. Я ощущал прилив сил. И чувствовал себя преображенным и повзрослевшим. Я твердо знал — и это знание внезапно озарило меня, как вспышка молнии, — что когда-то я непременно вступлю в Великую Белую Ложу Посвященных, потому что мое место именно там.
1В Станисте, в зале заседаний Центра социальной помощи, было очень жарко. Медсестры, приводившие детей в центр, были потные и нервные. Старшая медсестра, с которой я пересекался несколько раз, когда бывал в «Крибе», центре помощи детям-сиротам, пыталась придвинуть большой стол к стене.
— Помогите же мне, я одна не справлюсь, — раздраженно сказала она.
Вставая со стула, я чувствовал, как моя запотевшая рубашка постепенно отклеивается от спинки стула, и схватился за противоположный конец стола.
— Куда вы хотите его поставить?
— Нужно создать пространство в центре, чтобы дети смогли там играть. Будущие родители будут сидеть там, у стены. Главное, чтобы они смогли разглядеть детей и выбрать понравившегося малыша для усыновления. Мы же не можем навязать им ребенка, не так ли?
— Детей не навязывают, — сказал я. — Сегодня у них появятся новые родители, новая семья…
Она гневно посмотрела на меня, но не проронила ни слова. Боранка, одна из учительниц центра, подошла ко мне и тихо пробормотала:
— Успокойся! Когда ты встретишься со Стариком, будь осторожен и выбирай слова, ты возбужден…
Этим стариком был директор муниципалитета, которому я должен был представить отчет по завершении процесса усыновления. Судя по голосу директора центра, Петара Опанчины, а также по выражению его лица, когда тот передавал распоряжения Старика, разговор не предвещал ничего хорошего. Была едва заметная надежда на то, что про собрание полностью забудут хотя бы по причине того, что шведам требовалось время для оформления документов по усыновлению детей. Тем не менее, слова Боранки рассеяли все мои надежды. Все ожидали, что Старик преподаст мне урок. В конце концов, наступил и мой черед.
Две недели тому назад я разозлил его на межгородском собрании по вопросам усыновления, где боролся за предоставление прав иностранцам усыновлять детей-сирот из Станисты. За последнее время старик набрал значительный политический капитал в борьбе по запрету выезда детей из страны. «Наше общество предоставляет им все возможности здорового развития и становления в качестве полезных членов общества». Эта фраза звучала на стольких собраниях, что распорядители муниципалитета и социальные работники стали невольно ее повторять.
В моем докладе, который и привел его в ярость, я раскрывал судьбу детей. Если вкратце, то по достижении совершеннолетия сироты должны покинуть стены Центра соцзащиты. Для них он был всем тем миром, что вселял в них чувство безопасности и защищенности, их опорой. После ухода девушки становились проститутками, а парни — преступниками. Я подкрепил все это фактами, которые добыл из полицейского участка, так и не сказав начальнику, зачем они мне понадобились. Позже Старик добрался и до ушей начальника полиции. Я описывал жизнь детей, которая у них могла бы сложиться в Швеции. Будущие родители, желавшие усыновить детей, ждали своей очереди около десяти лет. А теперь благодаря нам у них появился шанс. С немецкой точностью они представляли необходимые документы: бумаги, подтверждающие наличие собственности, отчеты по доходам от хорошо оплачиваемой профессии, выписку счета из банка, сумма которого должна была быть не менее ста тысячи крон, и долговое обязательство, согласно которому после их смерти весь их нажитый капитал переходит во владение усыновленному ребенку. В знойной комнате для переговоров подписывались нормы требований к общеобразовательной подготовке, которые впоследствии утверждались судебным заверением… Все это, конечно, казалось нереалистичным: дети, заканчивающие учебу в средней школе, могли выбирать для дальнейшего получения образования между Упсальским, Стокгольмским университетами, а также Сорбонной. «Сравните эту жизнь, — говорил я, — с нынешней ситуацией мальчишек и девчонок здесь — они околачиваются на автовокзалах, бедность толкает их на преступления, в результате чего они оказываются за решеткой». Как мне сказали позднее, мой доклад привел Старика в ярость.
Я мог, конечно, поступить и по-другому, но это бы все равно его не успокоило. У Старика университетские дипломы вызывали одно раздражение. Он должен был оказывать свое влияние на обладателей таких дипломов, показывать им свое превосходство. Аналогичным образом он намеревался поступить и со мной.
— Главное, не поддавайся на его провокации. Он наверняка будет оскорблять тебя, но ты просто сохраняй хладнокровие, — спокойно продолжала свою речь Боранка. — Сначала он сделает вид, будто не знает, есть у образованных людей дипломы или нет, спрашивает их об этом, а потом говорит, чтобы они подтерли ими свои задницы.
Дети тихонько входили в зал, украдкой поглядывая на нас. Держась за руки, они шли один за другим. Сестра держала за руки первого ребенка, следом вторая сестра несла большую картонную коробку. Она поставила ее в центр комнаты и начала доставать из нее яркие разноцветные игрушки. Старшая сестра сказала притворно радостным голосом: «Давайте, детишки, играть. Вот, берите игрушки, не бойтесь! Сегодня придут ваши мамы и папы и заберут вас в новые дома». Дети безмолвно встали, скучковавшись в центре комнаты, как перепуганные цыплята. Старшая сестра подошла к ним и стала раздавать игрушки каждому в руки.
Из отворившей двери, откуда слышались голоса, вдруг появилась большая голова директора Опанчины. Вперед выступала его мощная широкая челюсть, из рубашки с короткими рукавами вылезали огромные волосатые руки, которыми можно было задушить волка. Хитрые глазенки бегали из стороны в сторону на широком рубцеватом лице. Картину дополняла широкая шея с жировыми складками на затылке и двойной подбородок. Неуклюже, с напряженными лицами, за ним в комнату последовали шведские семьи. Я насчитал семь пар. Широким жестом он пригласил их усесться на стулья, расставленные вдоль стены, а затем повернулся ко мне:
— Ну, Богдан, попроси их присесть, пусть они себя чувствуют как дома.
Я был единственным англоговорящим в социальном центре, поэтому ожидалось, что буду выполнять функции переводчика. Я пригласил их усесться и добавил:
— Мы надеемся, что это будет счастливый день, как для вас, так и для детей.
Само событие усыновления было уже достаточной причиной для счастья, но помимо этого были еще и некоторые другие вещи. Убедившись, что дети играют в комнате, усыновлявшие их иностранцы собирались устроить для сотрудников центра обед на охотничьей ферме. Для них было недорого угостить всех нас обедом и вином: всего насчитывалось двадцать три человека, среди которых были социальные работники, педагоги, социологи, наш водитель, бухгалтер и машинистка. По таким случаям на работу выходили все, не было ни больных, ни тех, кто по каким-то причинам «не мог» появиться на месте.
В Центре социальной помощи в Станисте я к тому времени уже проработал полгода. Ни один другой психолог не желал работать в этом богом забытом месте, так что на должность я попал без всякого конкурса. Работа была, что называется, «непыльная», за исключением начала школьного года, когда среди детей проводился тест на выявление уровня интеллекта, и детей с низким умственным развитием помещали в специальные классы. Все остальное время я проводил в своем офисе за книгами.
Я не мог скрывать свое беспокойство, которое возникало в ситуациях, аналогичных тем, что происходили в процессе усыновления. Из сиротского приюта медсестры приводили детей, число которых превышало число потенциальных приемных родителей. Одним счастливчикам повезет, их усыновят и заберут в совершенно другой мир, остальных же отправят назад в приютский «свинарник». За последние шесть месяцев я повидал много подлых ситуаций. Помимо Старика, некоторые второсортные местные политики набирали свои дешевые политические очки за счет появления на совещаниях муниципальных учреждений, где настаивали на том, чтобы «наших детей не передавали в руки иностранцев», и им это бы, наверняка, удалось, если бы в «Крибе» не было столько детей-сирот. Ходили слухи, что наш директор Опанчина брал взятки, позволяя скандинавам и датчанам усыновлять детей из Станисте. На собрании сотрудников я выдвинул предложение, что мы должны приводить столько детей, сколько приходит потенциальных родителей, на что получил ответный огонь от Опанчины: «Почему бы тебе не заниматься своими делами? Перестань опаздывать на работу и строить из себя умника!»
