Охваченный любопытством, я спросил, что интересного нашли они в этой старой смоковнице.
— В прошлом году, как, впрочем, и во все предыдущие годы, — начал рассказывать хозяин дерева, — мы каждую осень ели вкусные смоквы, выросшие на этом дереве. После тяжелого трудового дня оно всегда вознаграждало нас мясистыми и превосходными на вкус плодами. А в этом году, сами видите, уже конец сентября, а смоквы по-прежнему мелкие, сухие и чахлые и больше похожи на орехи, чем на плоды смоковницы. Вот мы и собрались здесь, дабы обсудить, нет ли тут какого-нибудь колдовства, ведь всем известно, что дурные люди умеют наводить порчу даже на деревья.
— А может, вам надо просто немного подождать, дать плодам налиться соком? — вступил в разговор Торнебю. — Может, это дерево берет пример с мальчишек, которые многие вещи начинают понимать, только когда у них борода вырастает?
— Ничего подобного, — с усмешкой ответил толстяк; предположение Торнебю показалось ему исключительно нелепым.
В вопросе поведения фруктовых деревьев он явно считал себя великим знатоком и, словно подтверждая свою необычайную осведомленность, продолжал:
— Посмотрите. Стоит только прикоснуться к плоду, как он немедленно отрывается и падает. Но если обычно смоква смачно шмякается на землю, сейчас слетает лишь пустая кожура. Уверен, кто-то навел на дерево порчу.
— Но кое-какие его плоды явно пригодны в пищу, — возразила аккуратно одетая женщина, видимо не допускавшая возможности нарушения установленного природой порядка.
Выбрав плод, она осторожно сорвала его и дала малышу, которого она держала за руку. Похоже, смоква оказалась малосъедобной, ибо жертва эксперимента обиженно заревела и отшвырнула ее далеко в сторону. Впрочем, капризные дети нередко швыряют на пол даже самые сладкие плоды.
Знаток продолжал развивать свою мысль:
— Потребуется настоящее чудо, чтобы плоды этой смоковницы вновь стали съедобными.
Тут я понял: сейчас или никогда. Когда еще мне представится такая удобная возможность совершить чудо? О том, что чуда может не произойти, я в ту минуту даже не вспомнил. Иногда мы напрочь забываем об осторожности.
— Если хотите, я сотворю для вас чудо, — с неподражаемым апломбом произнес я.
— Что?
Люди решили, что ослышались.
— Я сейчас сотворю чудо: верну этому дереву жизненные силы. Его плоды наполнятся соком, обретут нежную мякоть и станут такими же сладкими, какими были в прошлом году.
Судя по лицам, на которых читалось изумление, и по шушуканью, я понял: решив, что всерьез и в здравом уме человек вряд ли станет нести подобную околесицу, жители деревни поверили мне. И сразу же какая-то девушка шарахнулась от меня в сторону, словно я собирался пуститься в пляс или совершить еще какие-нибудь безумные и опасные действия. А почтенного вида крестьянин, опиравшийся на палку, напротив, приковылял поближе и с превеликим любопытством уставился на меня, поблескивая серыми глазками, наполовину скрытыми густыми бровями.
— Он может сотворить чудо, — подтвердил Торнебю. — Это великий человек. Человек, который знает все. — И, понизив голос, добавил: — Он иногда разговаривает с самим Господом!
— Говорите, смоквы сразу станут сочными? — криво ухмыляясь, недоверчиво спросил какой-то тощий тип.
— Господи, чего только на свете не бывает! Может, этот странник и впрямь святой! — прошамкала старушка, молитвенно складывая руки.
Ее лицо, выглядевшее комично по причине длинного носа, нависавшего над беззубым ртом, приобрело выражение неземного восторга.
— И правда, почему бы ему не быть святым? Великим святым? Великий святой явился к нам! — без устали твердила старушка.
От ее слов решимость моя резко возросла, а душа воспарила. Я молитвенно воздел руки к небу, словно призывая Дух снизойти на меня. Все дружно расступились, и я увидел Торнебю, который, приложив палец к губам, другой рукой сурово грозил ухмылявшемуся типу, призывая его к молчанию. Все взоры устремились на меня, и я ощутил необъяснимое единение с окружавшими меня людьми. Я был весел, чувствовал полнейшую легкость во всем теле и, казалось, если бы захотел, то легко, одним прыжком достиг бы соседнего склона. Но я не стал этого делать.
— Разве Матерь мира, которая суть земля и небо, не повелевает ветрами, направляя их в угодную ей сторону, не повелевает водами, приказывая рекам течь туда, куда угодно ей? Она — всё, а потому она может всё.
Я вопросительно посмотрел на тех, кто стоял рядом со мной, и они подтвердили эту простую истину.
— Это божественная Матерь, Матерь всемогущая, она одевает деревья в цветочные наряды, а потом дарует им плоды. Благодаря Матери мира у вас есть виноград, яблоки, смоквы — разве не так?
Все закивали в знак согласия.
— Любая многодетная мать, раздающая вечером суп, может забыть поставить плошку одному из своих чад. Что в таких случаях делает ребенок? Он требует. Божественная Матерь забыла о смоковнице. Что ей какая-то смоковница, когда ей надо управиться со всем огромным земным садом! Так вот! Смоковница должна подать голос и потребовать.
Я видел, с каким вниманием слушал почтенный крестьянин, какое дурацкое выражение застыло на изумленном лице насмешника, ставшего похожим на барана. Торнебю же продолжал молиться.
Внезапно я утратил способность различать окружавшие меня лица: мне казалось, я стою на вершине горы и ко мне стекаются невидимые силы.
— О, Матерь мира, — воскликнул я таким голосом, что сам не узнал его, — это я, позабытая тобою смоковница. Я дерево на обочине дороги, дерево, ревностно исполняющее обязанности дерева, дающего смоквы. Ты посадила меня на это место на радость усталым людям, что вечером возвращаются после тяжких дневных трудов. Но теперь я не могу выполнить свое предназначение. О Матерь! Внемли молитве смоковницы. Дай мне живительных соков, дай сочную плоть, дай свежесть. Пусть духи земли дадут сок моим плодам! О Матерь! Пошли своих духов оплодотворить мои корни и направить живительные соки в мои древесные канальцы, загусти мой ликвор и преврати его в розовую плоть смоквы. О Матерь мира, я смоковница на обочине дороги, смоковница, родившаяся в земле Лорагэ, дерево, которое каждый сентябрь протягивает свой плод утомленному заботами селянину. Исцели мои листья и ветви. Пробуди меня из засушливого сна. Верни мне предназначение, начертанное природой.
Продолжая взывать к небесной Матери и ее духам, я принялся ходить вокруг смоковницы, изо всех сил пытаясь ощутить себя деревом, и наконец мне это удалось: я чувствовал, как у меня на голове шелестят листья, а вместо капелек пота по лбу стекают капельки смолы.
Стоя на вершине горы, я размахивал руками и произносил какие-то слова, напоминавшие заклинания. Не знаю, сколько времени продолжалось это действо, но вот наваждение кончилось, и я вновь ясно увидел холмы Лорагэ, деревушку, крошечную церковь и людей, столпившихся вокруг меня. В их настроениях произошли разительные перемены.
Большинство, устремив взоры в небо и сложив молитвенно руки, опустились на колени. Недоверчивый тип стянул с головы шапку, словно мимо него двигалась процессия со Святыми Дарами.
— Смотрите, — торжественным голосом произнес я, — чудо свершилось!
Тотчас одна из женщин, даже не взглянув на дерево, закричала что было сил:
— Чудо свершилось!
И на коленях поползла ко мне, дабы поцеловать полу моего плаща.
Со всех сторон раздавались нестройные возгласы, все передавали друг другу смоквы.
— Вот оно, чудо! Настоящее чудо, сомнений нет!
— Держите, смотрите, какая сочная! Ах, что за прелесть!
Крестьянин с палкой ковылял вокруг смоковницы, пронзительным взором вглядываясь в каждый плод, и я слышал, как он бормочет:
— Ну, конечно, не все! Но некоторые точно стали куда мясистее, чем были только что.
— Теперь ты убедился? — спросила скептика аккуратная женщина, протягивая ему смокву. — Эта еще немного суховата, но ты посмотри, какие они наверху!
— Верно, смоквы наверху куда как огромны!
С этими словами скептик надел шляпу, словно давая понять, что дело сделано. Его жест вызвал новый взрыв восхищенных возгласов.
И только малыш, получивший очередной кислый фрукт, продолжал испускать пронзительные вопли.
Торнебю дернул меня за рукав:
— Пора уходить, если мы хотим засветло добраться до Базьежа.
Толпа окружала нас плотным кольцом. Все уговаривали нас остаться. Один предлагал комнату, другой дом, третий сулил отличный ужин. Толстяк настаивал энергичнее других: у него в саду засохла великолепная слива, и он был уверен, что я без труда смогу ее воскресить.
Я едва не поддался искушению отправиться к нему в сад, но, подумав, решил не злоупотреблять благоволением Господа. К тому же Торнебю без всякого на то основания без устали твердил, что заночевать надобно в Базьеже.
