Оглядевшись, я заметил губастого великана с расплющенным носом и узнал в нем Меригона Комбра, владельца знаменитого притона на улице Мулен и самую популярную личность среди тулузского плебса. Размахивая руками, он со знанием дела отдавал приказания, и любому, кто видел его в ту минуту, становилось ясно: мятеж — это его стихия. Недаром он возглавлял шайку убийц Дюранти, а каждый, кто хотел за приемлемую плату подыскать наемного убийцу, всегда обращался к нему за помощью.
У меня не было времени разбираться со своими чувствами. Чьи-то руки подхватили меня и поставили на дощатый помост, предназначавшийся для дна сетчатой клетки, в которой осужденную должны были опустить в реку. Эти же руки приподняли цеплявшуюся за меня женщину и поставили ее рядом со мной. Рубашка несчастной разорвалась, волосы космами падали на увядающие плечи. Она шепотом повторяла мое имя, и волнение придавало ее голосу поистине влюбленные интонации.
Среди множества звучавших вокруг нас криков явственно преобладали опасные призывы: «Смерть капитану!», «Долой Ла Майнад!», «В воду их!». Скользя взором по повернутым в нашу сторону разгоряченным лицам, я услышал:
— Смотри, это же епископ, у него в руке посох! Да нет, это святой!
Сжимая в руке любимую дорожную палку, я стоял рядом с полуобнаженной грешницей и с грустью думал, что сейчас я, пожалуй, больше всего напоминаю глупого короля, возведенного в сан пастыря несчастного обезумевшего стада. Я отчаянно искал взором Торнебю, но его нигде не было.
Вдалеке бежали люди. Многие прыгали в лодки и гребли по течению, рассекая темные вечерние воды.
Кое у кого в руках появилось оружие. Ватага высоченных мужчин со злобными лицами рассеялась по пустырю, вытянувшемуся вдоль берега со стороны Сан-Сюбра. Наткнувшись на аккуратно сложенный штабель балок, предназначенных для строительных работ, они немедленно разобрали их и соорудили возле спуска с моста баррикаду. Я смотрел на них, и мне казалось, что я вижу великанов, творящих злое дело, на которое сам только что их подтолкнул. Откуда-то мерным шагом вышли два похожих друг на друга молодых человека, видимо братья, одетые, как одеваются мясники. На плечах они несли аркебузы. Упершись коленом в землю, они неспешно подожгли фитили, все вокруг внезапно стихли, ожидая, когда прогремит выстрел.
В надвинувшихся сумерках там и тут загорались факелы. Доносившиеся издалека выкрики ничего хорошего не предвещали, и я решил незаметно соскочить с помоста и затеряться в толпе.
— Стой, стой! — закричал неожиданно вынырнувший рядом со мной Меригон Комбр. — А вы куда смотрите? Живо тащите его в церковь Сен-Никола, — приказал он своим подручным.
Попытавшись — правда, безуспешно — придать своей физиономии дружелюбный вид, он, ухмыляясь, заверил меня:
— Ты храбрый парень и получишь свою женщину, ты ее заслужил. Мари Коз будет твоей!
И громко прокричал:
— Вперед, поженим их поскорее! Сегодня Мари Коз и ее возлюбленный должны отпраздновать свою свадьбу!
Ошеломленный таким поворотом дела, я утратил дар речи, а когда открыл рот, время было упущено. Оборванцы подхватили помост, я, не удержавшись на ногах, шлепнулся на доски, увлекая за собой спасенную женщину, а новоявленные носильщики, водрузив помост на плечи, помчались в сторону Сан-Сюбра.
Имя, названное Меригоном, сразило меня словно стрела, выпущенная из лука. Мари Коз! Из захламленной кладовой своей памяти я извлек образ юной красавицы, которую любил, или думал, что любил, двадцать лет назад. Я даже вспомнил ее смех, переливчатый, словно голос птицы-пересмешника из леса Букон. Однако какие ужасные перемены произвели в ее внешности нищета и разврат! Куда девался ее звонкий смех! Сейчас голос женщины звучал хрипло и горестно, интонации фальшивили, а смех вызывал отвращение.
— Ах, значит, ты меня не забыл! И все еще любишь меня! — раздалось у меня над ухом.
Внутри меня всколыхнулось что-то скользкое и холодное. Вступившись за несчастную из сострадания, пожелав спасти от мучений своего ближнего, я влип в банальную любовную интрижку, ибо поступок мой был истолкован как стремление любой ценой заполучить понравившуюся мне женщину. Но главный ужас заключался в том, что не только толпа, но и сама Мари поверила в мои якобы пробудившиеся чувства! «Увы, несовершенство человеческой натуры столь велико, что даже добрые поступки зачастую оборачиваются дурными делами, — размышлял я. — Я попытался сделать доброе дело, а в результате оказался во власти самого гнусного отребья из предместий Тулузы, превратившего спасение женщины в мерзкое шутовское действо». Ощутив у себя на щеке нечто мокрое и жирное, я дернулся, пытаясь стряхнуть с себя неведомую субстанцию. Это оказались волосы Мари Коз, которыми она пыталась обвить мою голову.
В центре Сан-Сюбра стояла церковь Сен-Николя, и к ней, словно гнилые ручьи к болоту, со всех сторон стекались улочки этого предместья. После захода солнца ни один стражник из Ла Майнад не осмеливался забредать в Сан-Сюбра: здесь, не признавая над собой ничьей власти, в источавших заразу домах жили цыгане, обращенные мавры, разбойники и грабители всех мастей. Единственным, кто обладал хоть каким-то авторитетом у этой разношерстной публики, являлся прослывший святым настоятель церкви Сен-Николя, которому недавно сравнялось девяносто. Говорили, что влияние его зиждилось на терпимости, ибо он никогда не укорял своих прихожан за то, что исповедуемая ими вера гораздо более напоминала языческие культы, нежели христианство.
Духовенство Тулузы требовало устроить крестовый поход против Сан-Сюбра, утверждая, что по ночам в церкви Сен-Николя служат черные мессы и поклоняются врагу рода человеческого, и только страх, испытываемый горожанами перед предместьем, помешал церковникам осуществить свое желание. Страх этот родился пятьдесят лет назад, когда из Сан-Сюбра вырвалась чума, опустошившая Тулузу и половину Лангедока. Двери множества лепившихся друг к другу домов, окружавших площадь перед церковью, до сих пор были заколочены балками, а окна заткнуты ветошью. Утверждали, что умершие от чумы, которых в свое время заперли в этих домах, вернулись с того света и заняли свои бывшие жилища. Поэтому, наверное, многие по ночам слышали, как, скрипя половицами, призраки разгуливают по опустевшим комнатам и жалобно стонут. Правда, люди менее впечатлительные считали, что в заброшенных домах устроили себе пристанище воры.
Наконец помост, на котором ехали мы с Мари Коз, сняли с плеч и поставили на ступени церкви Сен-Николя. Я быстро вскочил на ноги, Мари Коз хотела последовать моему примеру, но, запутавшись в разорванной хламиде, снова упала, обнажив грудь. Услышав громоподобный гогот и сообразив, что причиной его явилось ее падение, она поспешно скрестила руки, постаравшись прикрыть грудь лохмотьями покаянной рубахи. Чтобы выдержать роль до конца, мне ничего не оставалось, как помочь женщине подняться. Окончательно смутившись, Мари попыталась спрятать в руках лицо, и цепь, все еще обмотанная вокруг ее запястья, глухо стукнула о помост.
Настроение толпы разом переменилось: те, кто только что отпускал по адресу несчастной двусмысленные шуточки, вновь пылали праведным гневом и призывали осадить здание капитула. Тревожно озираясь по сторонам, я с унынием обнаруживал только кривляющиеся лица черни. Те, кто не успел попасть на мост, теперь расспрашивали приятелей, а что, собственно, произошло, и рассказчики уснащали свои отчеты множеством скабрезных подробностей. Но какой бы уродливой и грубой ни была окружавшая меня толпа, на меня весь этот сброд смотрел с восхищением, а одна женщина даже подползла ко мне на коленях, схватила полу моего плаща и поцеловала ее.
Время шло, а толпа не убывала, напротив, из окрестных подвалов выбирались все новые, невиданные мною прежде представители человеческого рода — так выбираются на поверхность гонимые наводнением полчища крыс, и люди, завидев их, начинают задаваться вопросом, почему им ничего не известно об этих огромных грозных животных, живущих рядом с людьми. И я, глядя на дикое, утратившее человеческий облик скопище, спрашивал себя, каким образом существа эти жили в одном со мной городе, а я никогда не видел их и ничего не знал об их жизни.
Как я ни повышал голос, мне больше не удалось заставить их выслушать меня. Задрав голову, я увидел над собой восемь мумий Сен-Николя. Они расселись на карнизе, нависавшем над порталом, по всей ширине церкви, и мерцающий свет факела наделял их видимостью жизни. Об этой достопримечательности большинство жителей Тулузы знали только понаслышке, ибо, как я уже говорил, предместье Сан-Сюбра внушало отвращение. Восемь мумифицированных человекоподобных фигур с головами, хищно скалившими пожелтевшие зубы, размещались за низеньким решетчатым барьером. Никто не знал, откуда они взялись и почему остались сидеть на карнизе церкви. Сейчас они, злобно ухмыляясь, глядели на меня, словно предсказывая неудачу задуманного мною предприятия.
