Над улицами повис едкий табачный туман, а в кафе пахло только что выкуренной сигаретой, чей запах уже успел смешаться со свежим утренним воздухом, который тонкой струйкой тянулся от моста Сен-Мишель. Свет повсюду погашен, а под фонарными столбами спали многочисленные книжные лавки. Было истинным мужеством пройти сквозь все это, не имея направления; увидеть все это, и не возжелать.
На подходах к мосту меня пронзило еще одно воспоминание: передо мной стоял образ «Дурака» из колоды Таро, который рассеянно смотрел на калейдоскоп возможностей, очарованный образами известного ему мира. И затем внезапно перед ним открылось пространство, величие вознеслось над бездной ужаса, над бледными и мрачными водами его снов. Не в силах давать имена, а значит и разрушать, Дурак стал жадно пить из этой чаши, пока воды ее не стали горькими.
В течение трех недель я приходил в одно и то же кафе близ библиотеки Сен-Женевьев и встречался за столиком с одной женщиной. Мы исчерпали все возможные занятия, мы больше не могли играть в личности, не могли играть в литературу, не могли играть в занятия любовью, нас просто тошнило друг от друга. Она сказала, что французские мужчины не любят всех этих прелюдий, а я рассказал ей об ашрамах. В конце концов она с отвращением заявила: «Ты только и делаешь, что мелешь об этих ашрамах. Может, лучше пойдешь и вступишь в один из них?» Я так и сделал, сказав напоследок, что не собираюсь тратить ни минуты своей инкарнации на сидение за этим столом.
Было ясно, что я лишний на этом празднике жизни, в этом городе, который кто-то назвал городом грехов. И все же, именно за грехами я приехал сюда изначально, меня манил запретный плод, задымленные клубы и кафе, женщины, прекрасные лица, библиотеки и утонченные разговоры «о культуре и искусстве». Я попал в этот стремительный водоворот, но даже в нем я ощущал необходимость поиска, все того же поиска. Я заглядывал в глаза людей. Стоя на мосту и вспоминая свою прошлую жизнь, я смотрел сквозь время, смотрел сквозь поиск. Поиск, самая главная причина беспокойства, должен был существовать хотя бы для того, чтобы завершиться. Мост пересекал Сену на фоне безличного уличного столпотворения; на этом мосту поиск может завершиться полным его принятием.
Нотр-Дам стоял в тишине, окруженный туманом. Солнце кровавого цвета отчаянно пыталось прорезать небо своими лучами, острыми, как меч святого Михаила. Мост выглядел волшебными вратами, способными перенести человека во времени – казалось, что это мост между прошлым и будущим, висящий над потоком подсвеченной реки.
Резные металлические двери собора были закрыты, а белый готический камень имел невероятную глубину, сливавшуюся с ощутимой мощью фундамента. Невидимые нити света тянулись вверх от шпилей собора, словно продолжение пульсирующей ауры молитвы. Собор дышал всем своим громоздким каменным телом, и дыхание это согревало меня, избавляя от суетных мыслей о внешнем мире, пробуждая во мне чувства, тонкие, словно цветы. Казалось, что величие и глубина собора обернулись внутрь и выкристаллизовались в самом его основании. Мандала опыта вела в центр, и центр обратился сам в себя – обновился, пробудился вновь.
Я вышел на солнечную сторону улицы и прошел несколько кварталов в сторону Культурного центра Жоржа Помпиду – современного произведения искусства, похожего на внутренности автомобильного двигателя. На улице стояла толпа людей, завороженно смотревших на стеклянные стены и перекрещивающиеся эскалаторы. Многие все еще спали, лежа на земле. Кто-то сидел, передавая по кругу бутылку вина. Атмосфера была такой же, как на летнем фестивале в Авиньоне: мимы с белыми лицами, жонглеры, шпагоглотатели, рок-группы, факиры, танцующие босиком на осколках стекла, ораторы, стоящие на импровизированных трибунах, и многие другие диковинные люди наполняли собой это место. Люди собирались вокруг какого-то действа, которых здесь было достаточно, а потом внезапно рассеивались. Дальше виднелись кафе, стенды с заварным кремом и многочисленные сувенирные лавки.
Большая толпа собралась вокруг группы музыкантов, игравших громкую, очень синкопированную музыку на двух конгах[11]. Вокруг музыкантов плясали люди с раскрашенными лицами, одетые в черные одежды. Народу собиралось все больше и больше, а музыка становилась все громче, и все пришедшие – включая уличных жуликов, халявщиков и любопытных зевак – двигались в такт барабанным ритмам. Воздух был насыщен вибрациями. Падшие ангелы играли в аду. Звуки барабанов доводили их до лихорадки. Громкие звуки, яркие цвета, закадровый смех, лестницы децибелов тянулись сквозь пустоту.
Затем я отправился в тихое местечко на другом берегу реки, устроился в маленьком уютном кафе и посмотрел на небо. По нему плыли тучные облака. Сонмы тел двигались по улицам. Если мысленно не заморозить их, не заставить замереть на месте, остается только движение. Моя клятва держаться подальше от кафе оказалась очередным самообманом, притворством, сужающим горизонты. Свобода обладает своим движением. В дао нет никаких вопросов, оно не ищет ни людей, ни ангелов. Двери могли открыться в любой момент, в любом месте. Спешка была лишь еще одним расстройством ума.
Путь от основания на вершину холма к собору оказался долгим. Монмартр, древний «Холм Марса», место множества сражений, был крещен кровью мучеников. Сегодня же подножие холма окружено вереницей магазинов и лавок. Африканские иммигранты продавали резные деревянные статуэтки, разложив их на одеялах. Отсюда хорошо просматривались толпы берберов, метро и фуникулер (канатная дорога), а наверху над всем этим полотном возвышались белесые купола базилики Сакре-Кёр.
Я вошел внутрь собора и сел – в этот момент месса уже подходила к концу. Возле алтаря, словно статуи, стояли два священника с чашами в руках и передавали облатки из теста в качестве причастия людям, стоявшим длинной шеренгой перед ними, напевая: «Le Corps du Christ»[12]. Сказочный звук органа неспешно стелился сквозь застывший воздух. Церковь целиком растворилась в этой успокоительной тишине, стала эфиром – некогда цельная, теперь она стала частью иной субстанции. Фигура Спасителя купалась в лучах ослепительного света. Ошеломленный, я даже вздрогнул. Затем поднялся и перекрестился – это было так естественно, словно я делал это тысячи раз прежде. Звуки музыки поднимались, словно пар, под купол собора, через кальварии[13], через монстрацию[14], застывшую во всей своей лучезарности над круговоротом времени. Я завороженно смотрел на все это, слушал резонирующие звуки музыки, завораживающие, подобно волнам. Эхом отдавался голос духа, он просил сердце открыться для тайного места, в котором истинное существо понимает свою истинную необходимость. В этот момент я как никогда глубоко ощутил потребность в Боге. Я признал свою подчиненность моему пути, который никогда не удастся понять. Во власти этого чувства я больше не принадлежал себе, вместе с ним ко мне пришла сила, необходимая, чтобы следовать этому новому способу познания до самого конца.
Я остался в Париже еще на несколько дней, бродил по его косым улицам, прошел по старым маршрутам – посетил Клуни, Сен-Сюльпис и прочие места. Эти дни были последними в Лютеции[15], городе света. Прошлое тяжело нависало над городом, словно спертый воздух – от рек и фортов до остроконечных шпилей соборов, устремленных вверх. Холмы с останками древних бойниц и амбразур, романтические сады дворянских предместий, борьба общин, триумф заводов и тяжелой промышленности, цинизм, атмосфера раздражения и недовольства, свойственная современности, отчаяние, проигранные войны и утраченная власть – всем этим дышали улицы Парижа.
Приближалась осень, а следом уже надвигалась полным ходом зима, запряженная в упряжку смерти. Что будет со старой культурой? Что станет с усилиями Европы, направленными на объединение политики и христианства? Не сдует ли все это вместе с пожелтевшей листвой? Или некоторые памятники древности станут краеугольными камнями и лягут в основание новой культуры? Не превратят ли мирный атом и ядерные реакторы все окружающее в мутагенный кошмар? Уцелеют ли города, не превратятся в руины?..
Вдоль правого берега Сены, укрытая в тени деревьев, параллельно шоссе простиралась дорожка. Под одним из мостов в бетонной стене я обнаружил ход, ведущий в городское подземелье. Я вошел и пробирался вглубь почти на ощупь, думая о возможности взглянуть на знаменитую парижскую канализацию. Я проник сквозь ржавую решетку и прошел по тусклому коридору примерно тридцать футов, пока свет не померк за моей спиной.
На пересечении коридоров располагалась просторная комната, и на ее землистом полу лежали несколько матрасов. Повсюду были разбросаны клочки одежды, а на гвоздиках, вбитых в плотные стены, висели чьи-то вещи. В стенах этой пещеры давно висел застоявшийся запах мусора и алкоголя. В дальнем углу комнаты на самодельных кроватях лежали двое мужчин и женщина. Они выглядели больными и старыми. Они встретили меня усталыми, тяжелыми взглядами. Разбуженная и раздраженная моим появлением, женщина с густыми волосами закричала: «Что тебе нужно? Убирайся!» Я попытался убедить ее, что не имею дурных намерений и остановился только для того, чтобы поговорить, но она уже сняла со стены палку и угрожающе помахивала ей. Она начала кричать: «Allez-vous en!» («Пошел к черту!»).
