Когда Рен приехал в Париж, Ленотру уже исполнилось 52 года и он пользовался огромным признанием при дворе. С 1656 года он отвечал за все королевские архитектурные сооружения и теперь был готов приступить к одному из своих наиболее амбициозных проектов — постройке так называемого Гранд — Корта. Центральным элементом проекта была широкая церемониальная аллея, начинавшаяся от Тюильри, открывавшая перспективу от Лувра в западном направлении. Первоначально строительство такой аллеи предполагалось во времена правления Генриха IV, деда «короля-Солнца», но дело сдвинулось с мертвой точки лишь в 1661 году, когда могущественный Кольбер, министр финансов при дворе Людовика XIV, назначил Ленотра для осуществления этого плана.
Замысел Ленотра был грандиозным и вместе с тем изысканно-простым. На его плане, который теперь хранится в государственном архиве Франции, изображена большая прямая аллея (прославленные Елисейские Поля),[1125] обрамленная с обеих сторон рядами деревьев и идущая в западном направлении от Тюильри до моста Ньюли. Примерно в центре аллеи находился холм с плоской вершиной, тогда известный под названием Colinne de Chaillot, на котором Ленотр предполагал устроить огромную площадь в форме звезды.[1126] Со временем она превратилась в пляс д'Этуаль, где в 1815 году Наполеон заложил знаменитую Триумфальную арку — вероятно, самый известный архитектурный памятник современного Парижа.[1127]
Таким образом, в начале своей новой архитектурной карьеры Кристофер Рен провел полгода в Париже, бурлящем новыми архитектурными концепциями и идеалистическими планами градостроительства, которые зарождались в умах самых блестящих архитекторов того времени. Помимо архитектуры, англичанина интересовали научные достижения. Он встретился с топографом Мельхиседеком Тевено, с астрономом Пьером Петитом, другом и соавтором Паскаля, а также с философом-гугенотом Анри Жюстелем. Петит и Жюстель впоследствии стали членами Королевского общества.[1128] Рен также подружился с физиком Адрианом Аузо, который, как и он, питал живой интерес к архитектуре. Тевено, Петит и Аузо принадлежали к группе ученых, о которой мы упоминали как о парижском варианте Невидимой Коллегии, находившейся под покровительством Губера де Монмора. Было много разговоров о придании этой группе официального статуса по указу Генриха IV — опять-таки на манер Королевского общества, — так что ее члены естественным образом стремились познакомиться с Кристофером Реном и узнать его мнение по этому вопросу.
Рен также встретился с Бернини, который прибыл в Париж за месяц до него. Важно понимать, что на момент этой встречи отношения между Реном и Бернини напоминали отношения между студентом и ректором архитектурного института, иными словами, Рен в то время был никем, в то время как Бернини был гигантом, пользовавшимся всеобщим уважением и огромными средствами папского престола, а также многих европейских принцев и королей. Оказавшись в Париже, великий Бернини был немедленно окружен почитателями его таланта, поэтому мы можем предположить, что он не обратил особенного внимания на Кристофера Рена.
Однако для самого Рена это был поворотный момент. Личная встреча, пусть даже короткая, с его архитектурным героем оставила неизгладимое впечатление. Вполне возможно, что именно тогда у него зародились архитектурные амбиции, сделавшие его одним из величайших архитекторов Англии. Вот как Адриан Тиннисвуд, последний биограф Рена, подводит итог этой встрече:
«Из сегодняшней перспективы эта встреча была одной из наиболее судьбоносных в истории архитектуры XVII века: человек, которому предстояло стать самым великим представителем барочного стиля в Англии, встретился лицом к лицу с самым знаменитым архитектором эпохи барокко в Европе…[1129] Рен получил огромную пользу от своего визита во Францию. Он долго вращался в более блестящей архитектурной среде, чем в Англии, и имел возможность обмениваться идеями с видными учеными того времени. Они привез с собой «почти всю Францию на бумаге» — иными словами, огромное количество книг».[1130]
Но Кристофер Рен мог привести с собой нечто менее осязаемое, чем книги и чертежи, но гораздо более важное: видение новой роли, которую ему предстояло сыграть в восстановленной монархии Стюартов. В следующих главах мы вернемся в Париж, переживавший эпоху поразительного научного и архитектурного возрождения. Между тем пребывание Рена во Франции осложнилось после того, как Людовик XIV объявил войну Британии в январе 1666 года, поддержав военный союз с Голландией. Настало время возвращаться домой. Рен вернулся в Лондон в марте 1666 года, и через несколько месяцев ему предоставилась невероятная возможность, которую он не мог предвидеть даже в самых смелых мечтах… или кошмарах, как выяснилось впоследствии.
Восставший из пепла
Большой Лондонский пожар, случившийся 2 сентября 1666 года, очевидно, начался в пекарне на Паддинглейн около Лондонского моста, когда Томас Фарринор, королевский пекарь, забыл погасить огонь в печи перед сном. Раскаленные угли попали на лежавшую рядом растопку, и вскоре его деревянный дом был объят пламенем. В то время лондонские дома были в основном деревянными, с щипцовыми крышами, и горели, как большие спичечные коробки. Через два-три часа несколько улиц превратились в огненный ад; распространению пожара способствовал сильный восточный ветер, раздувавший языки пламени. Через пять дней, когда пожар закончился, 430 акров (т. е. около 4/5 площади города) превратилось в пепел. Было уничтожено примерно 13 000 домов и 90 церквей; даже огромный кафедральный собор Св. Павла превратился в руины.
Карл II героически трудился рядом с пожарными, что позволило ему вернуть некоторое общественное уважение, тем не менее враги короля поспешно заявили, что это было «наказание Божье» за его дебоширство при дворе и за недостойную внешнюю политику парламента. В памфлете, изданном в Голландии, которая находилась в состоянии войны с Англией, пожар назывался актом отмщения со стороны «всемогущего и справедливого Бога», и католики в Британии соглашались с этим. Даже в «Лондон газетт» было написано, что «тяжелая десница Господня опустилась на нас за наши грехи, и суд Его совершился в пламени».[1131] Можно лишь гадать, что думали по этому поводу лондонские евреи, так как до дня Рош-Шоханах (Судный день) оставалось лишь девять дней, а до Йом-Киппура (День Искупления) еще десять.[1132]
Мельница слухов работала безостановочно. Повсюду можно было слышать истории о «папском заговоре», «иностранном заговоре» или «Божьем гневе». Карл II изо всех сил старался убедить рассерженных лондонцев, собравшихся в Мурфилдсе, что их общее несчастье было непреднамеренным. Он торжественно поклялся позаботиться обо всех бездомных лондонцах, заново отстроить их дома и весь город. Вполне возможно, что это не обескуражило короля, поскольку он сам немного разбирался в городском планировании и архитектуре. После Реставрации он был горько разочарован недостатком средств для превращения Лондона в блестящую метрополию, которая затмила бы «Город Света», в который превращал Париж его кузен, Людовик XIV. Теперь у него появилась неожиданная возможность осуществить свои мечты.[1133]
После эмоциональной речи короля в Мурфилдсе у всех появилась надежда, что из дымящегося пепла, подобно огромному Фениксу, восстанет новый Лондон.
Или, еще лучше, «Новый Иерусалим», как мы увидим в следующей главе.
«Главной темой легенды о тамплиерах является сохранение традиции в виде тайных обществ… Сами тамплиеры были тайным обществом… Франкмасоны, как преемники тамплиеров, считают себя наследниками древней мудрости строителей Храма Соломона, дошедшей до них со времен крестовых походов».
А Демурж, «Жизнь и смерть ордена тамплиеров»«Даже краткое исследование показывает, что он [Карл II] увлекался алхимическими экспериментами… Такой король действительно мог построить давно ожидаемый «Дом Соломона»…»
Дональд. Р. Диксон, «Антильская мозаика»«Я не откажусь от духовной борьбы, и меч не заснет в моей руке, пока мы не построим Иерусалим на зеленой и прекрасной земле Англии».
Уильям Блейк, предисловие к «Мильтону»Через несколько дней после Великого пожара архитекторы Кристофер Рен и Джон Эвелин независимо друг от друга представили Карлу II планы полной реконструкции Лондона.[1134] Точнее говоря, Рен представил свой план 11 сентября 1666 года, а Эвелин — 13 сентября.[1135] Утверждается, что оба плана привели короля в восторг, но ни один из них не мог быть осуществлен из — за насущной потребности расселения десятков тысяч людей, оставшихся бездомными из-за пожара.
