поднимает касанием Небесного жизнь.
Но как придет слава и пламя,
Если разум сброшен в пучину?
Ибо тело не имеет света без разума,
Восторга духовного чувства, радости жизни;
Все подсознательным, темным становится,
Несознание ставит свою печать на страницу Природы,
Либо же беспорядок безумный кружит в мозгу,
Несясь по опустошенным дорогам природы,
Хаос беспорядочных импульсов,
В который не может проникнуть ни свет, ни радость, ни мир.
Это состояние ей сейчас угрожало, его выталкивала она из себя.
Словно по нескончаемой ухабистой улице
Кто-то правит среди топающих, торопящихся толп,
Так и она без освобождения час за часом ступала,
Удерживая своей волей от себя свору бесчувственную;
Из-под ужасного пресса она свою волю вытаскивала
И укрепляла свою мысль на спасительном Имени;
Затем все стало неподвижно и пусто; она была свободна.
Просторное избавление пришло, широкое пространство спокойное.
Она двигалась сквозь пустое спокойствие
Нагого Света из незримого солнца,
Сквозь пустоту, что бестелесным счастьем была,
Блаженным вакуумом безымянного мира [49].
Но вот приблизился фронт более могучей опасности:
Пресс телесного разума, Несознания выводок,
Бесцельной мысли и воли лег ее.
Приближаясь, показалась голова гигантская Жизни,
Неуправляемой разумом или душой, обширной и подсознательной.
Эта Жизнь вкладывала в один импульс всю силу,
Делала свою силу мощью опасных морей.
В неподвижность ее молчащей себя,
В белизну размышления Пространства,
Наводнение, стремнина скорости Жизни,
Ворвалось, словно плетями ветров толпы волн гонимые,
Мчащиеся по бледному песку летнего пляжа;
Они топили те берега, гора вздыбленных волн.
Огромен был ее страстный голос обширный.
Он кричал внимавшему духу Савитри,
Требуя, чтобы Бог подчинился Силе, от цепи свободной.
Глухая сила, зовущая к состоянию немоты,
Тысяча голосов в молчаливой Обширности,
Жизнь требовала поддержки сердца для своей хватки в радости,
Согласия Свидетеля-души для своей нужды действовать,
Печати нейтрального существа Савитри для своего вожделения мощи.
В широту ее наблюдающей самости,
Она приносила грандиозный порыв Дыхания Жизни;
Ее поток влек надежды и страхи мира,
Всей жизни, всей Природы крик неудовлетворенный, голодный
И страстное желание, которое вся вечность не может заполнить.
Жизнь взывала к горним секретам души
И к чуду никогда не умирающего пламени,
Она говорила какому-то первому невыразимому экстазу,
Скрытому в ударе созидательном Жизни;
От нижних незримых глубин отрывала
Свой соблазн и магию пришедшего в беспорядок блаженства,
В земной свет вливала свою сумятицу очарования спутанного
И примитивной радости Природы торопливый глоток,
И огонь, и мистерию восторга запретного
Пила из бездонного источника мирового либидо,
И медовую сладость отравленного вина вожделения и смерти, –
Хотя грезила о вине славы богов жизни, –
Ощущала как золотое жало восторга небесного.
Бесконечности желания циклы
И тайны мастерства, что мир нереализованный делали
Шире известного и ближе, чем неизвестный,
В котором вечно охотятся гончие жизни и разума,
Искушали глубокое, неудовлетворенное побуждение внутри
Стремиться к неосуществленному и вечно далекому
И делать эту жизнь на земле ограниченной
Подъемом к вершинам, в пустоте исчезающим,
Славы невозможного поиском.
Жизнь грезила о том, чего никогда не знала она,
Хватала то, что никогда еще завоевано не было,
Она запечатлевала в Елисейских полях памяти
Очарование, что бежит от восторга сердца, быстро теряемого;
Она осмеливалась пробовать то, что убивает, вредящие радости,
Воображаемые контуры вещей незаконченных
И призывы к трансмутирующему танцу Цирцеи,
И площадей любви владения страсти,
И буйство дикого Зверя, и шумную игру с Красотою и с Жизнью.
Она несла свои крики и противоположных сил волны,
Свои моменты касаний светящихся планов,
Свои восхождения пламенные и обширные вздымающиеся в небо попытки,
Свои феерические башни грез, на ветрах возведенные,
Свои погружения во тьму и пучину,
Свой мед мягкости, свое вино острое ненависти,
Свои смены солнца и туч, смеха и слез,
Свои бездонные опасные ямы и пучины глотающие,
Свой страх и свою радость, экстаз и отчаяние,
Свои оккультные волшебства и свои элементарные линии,
Великие причастия и возвышающие движения,
Свою веру в небо, свое общение с адом.
Эти силы не загрубели мертвым весом земли,
Они давали вкус амброзии и укус яда.
Было рвение во взгляде Жизни,
Что видела голубизну неба в сером воздухе Ночи;
Импульсы к богу на крыльях страсти парили.
Быстро шагающие мысли Разума со своих высоких шей испускали
Пылающее великолепие, подобное радужной гриве,
Драгоценное украшение из света интуиции чистой;
Ее пламенноногий галоп они могли имитировать:
Голоса разума подражали напряжению вдохновения,
Его пульсам непогрешимости,
Его скорости и небесному прыжку Богов молниеносному.
Острому лезвию, что режет сети сомнения,
Его мечу проницательности, что почти божественным кажется.
Однако все то знание было у солнца заимствовано;
Пришедшие формы не были по рождению небесной природы:
Внутренний голос мог произносить нереального Слово;
Его могущество, опасное и абсолютное,
Могло примешать яд к вину Бога.
На этих сияющих спинах ложь могла верхом ехать;
Правда лежала с восторгом в страстных руках заблуждения,
Скользя вниз по течению в счастливой барже золотой:
Она заостряла свой луч изумительной ложью.
Здесь, в нижних царствах Жизни, противоположности встречаются все;
Истина смотрит и делает свои работы с глазами завязанными,
И Неведение — здесь патрон Мудрости:
Те галопирующие копыта в их восторженной скорости
Могли в опасную промежуточную зону внести,
Где Смерть гуляет, нося платье Жизни бессмертной.
Либо они вступают в долину блуждающего Отблеска,
Откуда, пленники или жертвы Луча благовидного,
Души, в тот регион пойманные, никогда не смогут сбежать.
Посредники, не господа, они служат желаниями Жизни,
В ловушке Времени все время трудясь.
Их тела, рожденные из лона некоего Нуля,
Ловят дух в мимолетные грезы,
Затем гибнут, извергая бессмертную душу
Из живота Материи в сточную трубу Ничего.
Однако немногие непойманные, неубитые, могут пройти осторожно,
Неся образ Истины в сердцах, ее приютивших,
Вырвать Знание из загораживающей хватки ошибки,
Сквозь глухие стены маленького себя проходы пробить,
Затем путешествовать, чтобы достичь жизни более великой.
Все это текло мимо нее, и ей казалось,
Будто вокруг высокого и безмолвного острова
Шум вод с далеких неведомых гор
Поглотил его узкие берега в толпящихся волнах
И создал голодный мир белой бешенной пены:
Спешащий, миллиононогий дракон,
В пене и крике, великана пьяного шум оглушительный,
Вскидывая гриву Тьмы в небо Бога,
Он кружил, отступая в удалявшемся реве;
Затем просторный и спокойный воздух опять улыбался:
Синее небо, зеленая земля, партнеры царства Прекрасного,
Жили как встарь, товарищи в счастье;
И в сердце мира радость жизни смеялась.
Все утихло сейчас, почва блестела сухая и чистая.
Через все это она не двигалась, не ныряла в тщетные волны.
Из обширности молчаливой себя
Шум Жизни
