всей жизни его волновал один вопрос — но он всегда боялся о нем говорить. Выслушаю ли я его? Я кивнул и потянулся за кружкой кофе, нарушая свое собственное правило — кофе вечером не пить. В течение следующих двадцати минут священник без остановки изливал мне свою боль. Он говорил о девяноста девяти процентах японцев, которые не обратились ко Христу. Будут ли все они гореть в аду из-за своего неведения? Он слышал, что некоторые богословы считают: людям после смерти будет дан второй шанс. Он знает загадочное место из Первого послания апостола Петра о том, что Иисус проповедовал находящимся в аду. Он читал богословские труды, авторы которых, похоже, верили во всемирное спасение, хотя в Библии есть отрывки, указывающие на обратное. Могу ли я его чем-то утешить? Или хотя бы обсудить этот вопрос?
Размышляя вслух, я вспомнил, что Бог повелевает Солнцу вставать над праведными и неправедными. Бог не желает, чтобы хоть кто-то на Земле погиб. Последние Свои силы перед смертью Божий Сын отдал молитве за Своих врагов. Мы обсудили точку зрения, представленную Клайвом Льюисом в его прелюбопытнейшей фантазии «Расторжение брака». В ней показаны такие люди, как Наполеон, которым после смерти был дан второй шанс, но они от него отказались. «Да будет воля твоя», — с неохотой говорит Господь тем, кто лишил себя последней возможности.
«Я не знаю ответа на ваш вопрос, — произнес я наконец, — но твердо верю, что в конце времен никто не скажет Богу: «Ты был несправедлив!» Чем бы ни закончилась земная история, справедливость и милосердие восторжествуют».
Как и Иова, меня к этому выводу подвели не наблюдения и споры, а встреча с Богом. «Бог ведь способен понять мои сомнения, коль я живу в таком мире, как наш?» — спрашивали себя многие люди, брошенные в нацистские концлагеря. Я верю, что Он способен. И отчасти оттого, что данное нам Божье откровение красноречиво отражает наши сомнения.
Я бросаю вызов скептикам: пусть найдут хоть один аргумент, использованный против Бога великими агностиками — Вольтером, Дэвидом Юмом, Бертраном Расселом — который не был бы приведен в таких библейских Книгах, как Книга пророка Аввакума, Псалтырь, Екклесиаст, Плач Иеремии и, конечно же, в Книге Иова. Эти мощнейшие составляющие Писания отражают муки человека в мире, порядок в котором нарушен: боль, предательство, бессмысленность жизни, кажущееся равнодушие Бога или Его отсутствие. И самое важное: обвинения звучат со страниц Библии в форме молитв.
Молитва дает мне возможность излить Богу мои сомнения и жалобы — то есть, рассказать Ему о своем невежестве и обнажиться перед светом той реальности, которую я не понимаю, но робко ей учусь доверять. Молитва — дело очень личное. И, по мере того как я все глубже узнаю Личность, Которой я поверяю свои сомнения, они начинают рассеиваться.
В течение многих лет я упускал главную мысль притчи о сокровище. Да, человек в поте лица трудился для того, чтобы найти сокровище, но потом он «с радостью пошел и продал все, что имел, и купил поле». После своей находки он, как мне кажется, больше и не вспоминал о тех трудностях, которые ему пришлось преодолеть.
Однажды в Чикаго я проводил занятия в воскресной школе. Молоденькая девушка подняла руку, чтобы задать вопрос. Я знал ее. Она была застенчива, добросовестна, исправно посещала занятия, но никогда не высказывала своего мнения. Все остальные члены группы, похоже, были удивлены и внимательно вслушивались в слова девушки. «Во время молитвы я не всегда бываю искренна, — начала она. — Иногда мои слова вымучены, будто я просто повторяю заученное стихотворение. Слышит ли Бог такие молитвы? Продолжать ли мне молиться, если я не уверена, что делаю это правильно?»
Прежде чем ответить, я позволил тишине на некоторое время воцариться в аудитории. «Заметили, как здесь тихо? — спросил я. — Мы все ценим вашу честность. Вам потребовалось мужество, чтобы открыться перед остальными. Но вы каждого из нас задели за живое. Вы искренни. Продавец, которому платят за то, чтобы он сбывал товар, умеет говорить правильные слова. Но разве в его посулах чувствуется искренность? Зато вас все слушали внимательно, и каждый невольно начал уважать вас за честность. Представьте себе, что и Бог выслушивает вас с таким же вниманием. Более всего Бог желает видеть ваше подлинное лицо».
У японцев, нации загадочной, есть два слова, которые отражают некое раздвоение личности. Одно из них та-тэ-ма-э означает ту часть меня, которую я позволяю видеть посторонним, а второе — хонг-нэ — это происходящее внутри меня — то, что никто не видит. Людям европейского склада понадобились бы, я думаю, целых три таких слова. Одно — для своего внешнего «я», которое видят наши коллеги по работе, продавцы магазина и просто случайные люди. Еще одно — для ранимой части нашего естества, которую мы показываем лишь отдельным членам семьи и ближайшим друзьям. И третье — для тайных уголков души, которые не видит никто и никогда.
Именно эту третью сторону личности Господь и хочет видеть, когда мы предстаем перед Ним в молитве. Молитва существует, чтобы выразить неподвластное словам, обнажить свой тайный стыд, поведать о печалях, которые мы скрываем от внешнего мира. Я тщетно воздвигаю преграды между собой и Богом, упрямо закрывая глаза на тот факт, что Он глядит мне в сердце, проникая сквозь мое та-тэ-ма-э, достигая моего хонг-нэ. Он видит то, что не дано увидеть ни одному человеку. Ведь сказал же Господь Самуилу: «Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце» (1 Цар 16:7).
Мне порой даже кажется, что истинная молитва — это те мои мысли и чувства, которые во время молитвы возникают, а вовсе не произносимые мной слова. Ни одна моя мысль не ускользнет от Бога: «Еще нет слова на языке моем, — Ты, Господи, уже знаешь его совершенно… Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты» (Пс 138:4, 7–8). И по мере того как я учусь «озвучивать» свои тайные помыслы и ощущения, их власть надо мной ослабевает.
Я прекрасно знаю цену поверхностным отношениям с людьми. У меня есть множество знакомых, с которыми я обсуждаю погоду, спорт, концерты и фильмы, стараясь избегать разговоров о значимом: о подавленной боли и тайной зависти, о грубости их детей и о духовном неблагополучии. В результате такие отношения
