тебя других богов пред лицем Моим». Наверное, когда человек впервые приходит на исповедь, имеет смысл признать: «Господи, прости меня, но я в Тебя не верю. То есть я понимаю, что что-то есть, но я не верю, что Ты Иисус Христос, что ты Бог. Наверное, Ты был хороший человек, что-то сделал, но что Ты именно Бог, я не верю. Более того, мне не очень интересно всё это: Евангелие, послания апостолов. Духовная жизнь мне не очень интересна. Мне интересен грех. Я люблю обсуждать других людей, мне интересен дьявол – люблю всякие фильмы ужасов смотреть, интересно, как одержимые выглядят. А смотреть, как святые молятся, мне неинтересно. По идее, я должен Тебе служить, поклоняться, но мне это не очень интересно. Поэтому и молиться неохота, и поститься неохота, и со страстями бороться неохота. Ничего неохота». Это было бы честно.
Конечно, можно просто взять бумажку и написать: не верю в Бога. Но сами смотрите. Если вы в это «не верю» вкладываете все свои переживания, всю свою честность, то так и делайте. Но если это просто отписка, то, может, имеет смысл подробно расписать или рассказать, в чем выражается ваше неверие.
Что касается второй заповеди – «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли», то есть смысл повторить: прости, Господи, что я иконам поклонялся и молился, не знал, что этого нельзя делать. Здесь надо пояснить для читателей, которые только начинают интересоваться христианством, что поклоняемся мы Богу, Божию Матерь и святых почитаем, молясь же перед иконой, обращаемся не к самой иконе, а к тому, кто на ней изображен. «Ибо честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней».
Также наверняка многие ставили выше Бога разные суеверия, в том числе благочестивые – типа купания в источниках.
Но есть грех против второй заповеди, который в большей или меньшей степени присущ всем нам, – мы людей ставим выше Бога. Им служим, угождаем, их боимся. Бога не боимся, а их боимся. Такие страсти, как чревоугодие и сребролюбие, тоже имеют отношение к нарушению второй заповеди. В первом случае кумиром становится еда, во втором деньги. И этим не ограничивается – у кого-то кумиры алкоголь и компьютерные игры. Ну а главный мой кумир – я сам. Себе я угождаю, себя жалею, хочу, чтобы всё было по моей воле, а не по Божьей.
Третья заповедь: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно». Кажется, ну что такого в том, что мы имя Господа Бога употребляем напрасно? На самом деле, когда человек употребляет имя Божие без всякого почтения, вычитывает молитвенное правило, даже не вникая в смысл, а думая в тот момент о чем-то постороннем, потом неизбежно наступает такое состояние, когда ему всё кажется скучным и бессмысленным. Неудивительно, потому что он никогда не вкладывал смысла в имя Божие, которое произносил. Я уж не говорю про кощунства.
Думаю, смысл понятен, поэтому не буду разбирать все грехи. Остановлюсь только на одной страсти, в которой людям трудно бывает каяться, – блудной. Как я напишу, что такие вещи совершал? Я вам честно скажу: ничего страшного. Кто, как не священник, понимает, что у всех эта страсть в большей или меньшей степени есть Всех дьявол искушает этой страстью, а вас не искушает? Единственное, что надо уточнить: есть три вида грехов, которые мы подробно не расписываем. Один из них именно блуд. Не нужно рассказывать в подробностях, как это происходило, тем более не надо говорить, с кем согрешил. Или, если любишь смотреть порнографию, не нужно, каясь в этом, перечислять фильмы, жанры, передачи.
Также мы опускаем подробности, каясь в грехе осуждения. И если в случае с блудной страстью человек с радостью воспринимает правило не расписывать грех подробно, то в случае с осуждением многие расстраиваются, узнавая, что не надо подробностей. Так и хочется сказать: батюшка, я жену свою осудил, потому что она то-то и то-то, и вообще знали бы вы, какая она стерва. Хочется оправдать себя: я осуждаю не потому… Я-то, само собой, грешник, но вы бы ее видели.
Вот чтобы второй раз не впасть в грех осуждения, не нужно называть имя и вообще говорить, кого осудил. Осуждал, грешен, и точка. Главное – осознать, что это грех, и стараться его не повторять. Понятно, что сразу не получится, но, если есть намерение исправиться, изменить свою жизнь, постепенно с Божьей помощью вы победите эту страсть.
И третий грех, который мы не расписываем подробно, – сквернословие. Не нужно на исповеди перечислять, какие матерные слова произнес.
Многие вещи действительно трудно произносить вслух, поэтому, наверное, имеет смысл взять тетрадочку и всё подробно написать. Лучше даже что-то лишнее написать, чтобы священник сказал, что это можно было и не писать, чем что-то недосказать. Понятно, что с такой подробной исповедью не надо приходить в субботу вечером, когда за тобой в очереди еще сорок человек. Не нужно людей провоцировать. О такой исповеди лучше договориться со священником отдельно. Да, есть вариант, что после такой исповеди священник вас невзлюбит. Это плохо, но мы, священники, тоже люди, а вам надо помнить, что исповедуетесь вы Богу и Господь, видя ваши намерения, вашу исповедь примет, даже если священник нерадивый.
И СКАЗАЛ: ПОСЕМУ ОСТАВИТ ЧЕЛОВЕК ОТЦА И МАТЬ И ПРИЛЕПИТСЯ К ЖЕНЕ СВОЕЙ, И БУДУТ ДВА ОДНОЮ ПЛОТЬЮ (Мф. 19:5)
Людям, которые давно ходят в храм, замечу, что с исповедью за всю жизнь было бы хорошо приходить каждый год. Зачем? Дело в том, что, если человек ведет серьезную духовную жизнь, через год-другой он уже исповеданные грехи видит в гораздо больших подробностях и тонкостях. Например, приходит он первый раз на исповедь и кается: я папу и маму не слушал, и мне было стыдно за них. Распространенный грех – стыд за своих родителей. Но проходит два года, и человек понимает, что, помимо того, что он не чтил родителей и грубил им, он их обижал и предавал. Начинает осознавать, как больно он делал своим родителям. То есть вспоминает подробности, и ему становится стыдно. Когда что-то новое в памяти всплывает, есть смысл в этом каяться. Бывает, что человек уже пятнадцать, двадцать лет ходит в храм, и, казалось, уже ничего из своего давнего прошлого не вспомнит,
