другими – всегда с Богом, слуги Божии, облеченные одеянием вечности».
«ВЕСНА НАШЕГО ТЕЛА»
В катакомбах постигаешь, до какой степени воскресение не было отвлеченной идеей, сухим предметом догматики, фанатического «верую, ибо абсурдно». Нет, оно было причастием некой реальности, превосходящей всякое разумение, и вместе с тем интимным, трепетным и по-своему домашним. В нем была своего рода славная, ликующая неизбежность, подобная той, что царит во всей природе. «Посмотри, как вся природа, утешая нас, говорит о будущем воскресении! – это слова другого апологета, Минуция Феликса. – Солнце заходит и появляется вновь, звезды закатываются и возвращаются, цветы умирают и оживают, деревья осыпаются и вновь зеленеют: семена погибают и всходит свежая зелень. Для тела эта жизнь то же, что зима для деревьев; под мнимой гибелью скрывается жизненная сила. Зачем торопишься, желая возрождения и возврата в самой середине зимы? Мы должны подождать весны и для тела».
ЕСТЕСТВЕННАЯ РЕЛИГИЯ
Прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших (1 Кор. 6:20). Но как прославлять? Верой душ, но и упованием тела. Ибо «мы ожидаем весны и для нашего тела», – говорит Минуций Феликс, древний апологет. «Бог, Который, как ты знаешь, есть Восстановитель всего, так же воскресит и плоть». Воскресит – значит чудным светом Своим созиждет заново. Весть о Солнце-Христе вовсе не относится к привычным метафорам; она – естественная религия, данная от рождения, от самого зачатия. И когда мы повторяем, что «душа человеческая по природе своей христианка», то имеем в виду прежде всего то, что вопреки суете, которой душа покорилась, и идеям, которым отдалась, она продолжает жить предчувствием Воскресения.
«Скажи им таинство свободы»
(Алексей Хомяков)
СВОБОДА – БЛИЗОСТЬ БОЖИЯ
Начало свободы есть радость, а радость есть доброта, которая заброшена в основу человеческого существования. Где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3:17), – сказано у Апостола, и где свобода, там и веяние Духа. Запри мы для Него дверь и вздумай «по собственной глупой воле пожить», – что мы большей частью и делаем, – как тут же оказываемся в неволе – «тесноте». Борьба со свободой, бегство от свободы есть образ жизни. Библия рассказывает о бегстве от свободы с первых же страниц. Человек в раю не выдержал свободы как близости Божией, как радостной доброты Божией. Он захотел быть еще свободней – чтобы выбирать между добром и злом. Это ему и было предоставлено: он был осужден свободно пройти свою историю с начала и до конца. Однако Дух Господень не оставил его, потому что, в конце концов, и Он был свободен, и Ему всегда есть дело до человека.
БОГ ИЩЕТ НАС
Бог ищет нас всех. Не спрашивая, Он внедряется в душу каждого. Его свобода была в том, чтобы соединиться с нашей природой, чтобы сделаться для нас взыскующей загадкой, чтобы предоставить эту загадку в человеческое распоряжение, человеческому выбору. Его свобода была в том, чтобы вручить Себя человеческой свободе. При этом свобода человека не ограничена Богом и правит сама собой, и все же не может скрыться от свободы Божьей, которая на нее притязает. В ХХ веке вновь заговорили о том, что мы «осуждены на свободу», и это стало банальным, чем-то даже уже раздражающим. Однако острота и недвусмысленность этой формулы прояснится лишь тогда, когда мы научимся понимать под свободой не дурную и плоскую бесконечность следующих друг за другом и ничем не обремененных произволений, образующих таким путем нашу случайную и гордую личность, но когда под свободой мы сумеем разглядеть нашу сопряженность с человеческой судьбой распятого Бога, нашу власть над Ним и Его власть над нами. Ведь и вправду, этот дар свободы становится для нас судьей, коль скоро мы, такие, как мы были, будем и есть, всегда поставлены перед выбором, в глубине которого – Крест.
ВНУТРЕННЕЕ ДВИЖЕНИЕ
«Троица» Андрея Рублева дышит воздухом свободы, ибо в ней царит онтологическое единодушие Отца, Сына и Духа. Не думаю, что мы в состоянии с полной уверенностью указать, кто именно из трех рублевских ангелов есть Отец, кто Сын, кто Дух Святой. Никто из Них не обращен на себя, никто не самодовлеет. И в то же время ни о каком тождестве между Ними не может идти речи… Дело здесь не просто в различенности и несводимости Лиц друг к другу. Она еще и в том, что каждое из Лиц обладает Своим собственным внутренним, исходящим из Себя движением, которое, собственно, и есть свобода. При этом движение каждого Лица соотнесено с движением других Лиц.
ДУХ ОСВОБОЖДАЕТ
Что мы знаем о Духе? Он обнажает благости Божией «неисследимое бездно»; освобождает ангелов, скрывшихся в сотворенных вещах, озаряет лицо мыслящего животного, позволяя увидеть лицо человека с его видимой и невидимой красотой, с загадкой его глаз, встретивших взгляд Божий.
Из тяжелой повинности пола, из хотения мужа и влечения жены Он вьет гнездо, называемое любовью, и вынашивает в нем новое человеческое существо, душу и тело, которым предстоит стать храмом Его. Он касается обычной пищи, лежащей на престоле, и делает ее длящимся событием Искупления…
Он изменяет или, скорее, открывает суть того, что было лишь веществом, и это изменение-открытие принято называть «преложением» (дабы не соединять действие Святого Духа ни с одной из философий), и оно дает увидеть мир как таинство, каковым он был, есть, будет.
Дотрагиваясь до нашего слуха, Дух отверзает Слово Божие в словах человеческих; а паутину мыслей, вырабатываемую неустанной работой мозга, делает крепчайшим и нешвенным хитоном, в который облачается истина.
ХРИСТИАНИН КАК ГРАЖДАНИН
«Хороший гражданин выражает свой выбор у избирательной урны голосом тайным и святым… – говорил св. Нектарий Эгинский, скончавшийся в 1920 году. – Не возлагайте доверия своего на князей, сынов человеческих, в них же нет спасения… Предпочитайте людей добродетельных, надежных в жизни и в деле, строгих в слове, осмотрительных в поступках…» Здесь удивителен не совет, но интуиция святости в том, что мы привыкли считать занятием сугубо суетным и уж никак не спасительным. Спасительным считается лишь смирение перед волей внешней и безропотное несение скорбей, и чем оно мучительней, тем оно как бы лучше. Но не огустели ли в этом богословии все несчетные, видимые и невидимые миру слезы, пролитые за многовековую российскую историю? И не пора ли – не утверждаю, но лишь спрашиваю – начать искать какую-то неторную тропу от «богословия слез и терпения» к «богословию решений, которые мы берем на себя»? Ибо если можно спасаться только скорбями, то неужели
