Разнообразие интересов Дандарона, широта охвата исследуемого материала и постановка к разрешению не просто узких проблем, а задач вселенских, вечных поражают. Вот несколько цитат из писем к Ковригиной (Климанскене).
"Мне страшно хочется исследовать психологию школ санкхья и йога и сопоставить ее с европейскими школами, начиная с Платона, Плотина, Гегеля, Фрейда до школы парапсихологов…" [87; 316].
"Смутное понятие божества или предположение его существования приводит нас к установлению первого понятия субстанции, к определению ее, как чего‑то, что способно существовать в себе и служить объектом, носителем других реальностей. Однако основание, необходимое для объяснения мира, рассматриваемого сколько с динамической, столько же и со статической точки зрения, есть бог, сущность которого — нирвана" [16; 88].
"Таким образом, разумный закон, который создал природу вещей, Будда называет сознанием", — резюмирует Дандарон в письме № 29 диалог Будды и Ананды о сознании из "Маханидана — сутры".
Мысль Дандарона не останавливалась даже перед самыми фундаментальными проблемами, такими, например, как вопрос о непрерывно длящемся процессе творения, совершающемся, по его мнению, через совершенствующееся движение индивидуального сознания — виджняны, которую он в письмах называет атманом, подразумевая его индивидуальное несовершенство. "Так как основным условием и первопричиной всякого движения и развития является этот же атман, то всякий процесс развития в природе (в материи) и в мире духа обусловливается противоречиями. Отсюда вывод: в природе самого духа (в самом атмане) был необходимо заложен диалектический закон развития. Благодаря тому, что совершенствующийся процесс развития ведется разумной волей, направление этого процесса определяется не только причиной, толкающей как бы сзади, но и тем конечным результатом, которым завершается процесс. Нирвана как бы манит и завлекает к себе атман как цель. В этом заключается участие Абсолюта в мировом процессе. Значит, решающее значение для течения процесса имеет не только прошлое, итог которого дает настоящее, но будущее состояние атмана" [17; 95].
Этот отрывок чрезвычайно важен для понимания утверждения буддийской тантры о возможности спасения в течение одной жизни и более того — в каждое мгновение оной, ибо процесс разделения сансары и нирваны не в отдаленном прошлом, он с неумолимой периодичностью и немыслимой частотой репродуцируется постоянно, а значит, дает шанс к реализации не в далеком будущем, а здесь и сейчас, в каждом мгновении.
Интересно мнение Дандарона об эсхатологической проблеме в христианстве: "В одном из писем ты спрашивала, как я отношусь ко второму пришествию Христа? Я отвечаю, что отношусь равнодушно. Во всяком случае, не боюсь этого прихода, ибо если он — Бог (в этом я не сомневаюсь), то он не будет организовывать эту комедию — Страшный суд. Ибо это противоречит его предикату — Всеблагости. Зачем он будет посылать людей (несовершенных) на вечный огонь, тогда как человеческий суд и тот имеет снисхождение?" [28; 135].
Характерно отношение Дандарона к тем людям, которые за долгие годы его лагерных скитаний причинили ему зло. Достаточно вспомнить его встречу с человеком, которого он подозревал в клевете и доносе, послуживших причиной ареста в 1937 г. Об этом человеке, возглавлявшем делегацию советских буддистов на празднике 2500–летия со дня рождения Будды мы рассказали раньше, как и о реплике Алексеева (профессор Ленинградского университета. — Прим. ред.): "Великое дело — буддизм, если он может укротить такого человека, как ты" [55; 244].
Понять это алексеевское "укротить" можно по следующему эпизоду из лагерной жизни Дандарона: "В 1949 году в Тайшетской пересылке один немец (майор танковых войск) посмеялся с добрым намерением, сказав: "Вот советская власть не брезгует ничем, никем, даже такими полуобезьянами, как он; всех сажает в тюрьму" (при этом показал на меня пальцем). Что было после этого? Я совершенно потерял облик человека, остервенел, действительно превратился в животное. За немца заступились другие немцы (двадцать с лишним человек). В это время во мне проснулся демон, сатана: я, будучи один, обратил в бегство всех. Только за одну такую фразу этому майору пришлось пробыть в больнице около месяца, мне же — в карцере десять суток. Не карцер меня наказывал, а угрызения совести; потом пришлось носить свою пайку (хлеба) в больницу этому немцу каждый день. Плакал и мучился. Вот как бывает" [23; 115].
Более полугода, проведенные Дандароном в Москве, с осени 1956 года по май 1957–го, хотя и короткий срок по сравнению со всей жизнью, но для него был, очевидно, многозначительным. И дело не в том, что он страстно полюбил и всей силой души и убеждения стремился к сотрудничеству с любимым человеком на уровне необычайном, духовном, и не в том, что, попав в общество людей, если не понимавших его до конца, то угадавших в нем человека неординарного и старавшихся помочь ему в его занятиях, для него эти несколько месяцев были пиком научной творческой деятельности, определившим его дальнейший исследовательский поиск, утоливший за короткий срок накопившуюся за долгие годы неутоляемую жажду знания. "Изучать, изучать", — так он и пишет в одном из писем.
За эти месяцы он проделал неимоверный труд, что под силу другим за целые годы, сформировал общую схему исследования буддизма. За короткий срок он проштудировал практически всю историю философии Запада от античности до современности; восполнил пробелы в изучении буддизма, перечитав ранее недоступную ему литературу по буддологии. Медленно и мучительно он приспосабливается к нормальной жизни, вживается в обычный ритм ее течения. Для таких, как он, травмированных адом лагерей, это было непросто, и не всем это удавалось, тем более, когда человек стремился к полноценной творческой деятельности.
Вот его собственные мысли о таком "переходном" периоде, переходном не только для отдельных личностей, но и для всей страны: "Ты, как умная девушка, должна ближе присмотреться к психологическим последствиям, вытекающим из охватывающего все углы нашей страны перелома в эпоху культа личности. Такая кошмарная эпоха, как 1937 год и послевоенные годы, представляют очень благоприятную почву для повышенной нервозности. С одной стороны, распадается нормальная форма человеческой жизни, она заменяется ужасными темницами и лагерями, разрушаются верования и чувства; с другой — возникает настоятельная необходимость приспособления к новым условиям "жизни". Такие ужасы переходных эпох, которые постоянно повторяются в сансаре, представляют очень благоприятную почву для нервного заболевания. При таких условиях психика людей расшатывается и взвинчивается. Нервы натягиваются, звучат болезненно и надломленно, содрогаются от каждого ничтожного соприкосновения…" [43; 186].
Можно представить, прочтя этот отрывок, как Дандарон, прекрасно все понимая, шел навстречу жизни, ни от чего не отказываясь, а наоборот, требуя от жизни всего возможного — знания, любви, йогической практики, созидательной интеллектуальной деятельности. Но на этом этапе жизнь ему отказала в любви. Наталия Юрьевна не стала его женой, как он хотел. Но она стала поистине музой его духовного подъема, вдохновительницей многих его поисков. Мы не знаем ее писем к нему, но о них косвенно можно судить по его ответам, можно понять, что своими вопросами она часто, может быть, не желая этого, заставляла его перерывать горы литературы, чтобы ответить ей, а порой и себе на вопросы, поставленные ею. В основном, судя по его ответам, это были вопросы морали и природы Бога. В ее лице он нашел такого оппонента, которого, пожалуй, не смог бы обрести и в научном коллективе, тем более, что в этом удивительном философском и любовном диалоге не было никаких цензурных сдерживающих факторов. Такой диалог не мог состояться прилюдно, да, пожалуй, и при личном контакте, глаза в глаза. Это особый жанр, когда близкий и любимый собеседник все же абстрагирован, его нет рядом, он не может мгновенно согласиться с тобой или дать знак несогласия. Пожалуй, именно такой диалог особенно благоприятен для раскрытия, для развития нити сложных философских построений.
Характерная черта писем Дандарона — обилие цитат. Он приводит целые абзацы из сочинений С. Радхакришнана, А. Шопенгауэра, И. Канта, Л. Фейхтвангера и др. Такой стиль пересказа чужих мыслей в канве собственного авторского повествования может показаться странным для европейского читателя, даже для любителя чтения мемуаров и переписок. Но для человека восточной культуры в этом нет ничего странного. Ведь восточная культура более, чем западная, строится на принципе традиции, исключительно на принципе традиции, то есть на воспринимаемости прошлого во всей его целостности с прибавлением небольших авторских добавок к уже созданному и освященному. Так что Дандарон, несмотря на удивительную адаптацию и вписанность в культуру Запада в чудовищной ситуации лагерной жизни, в литературном творчестве следует принципам восточной культуры. Он ткет основание какой‑либо проблемы из высказываний именитых предшественников и только в конце увенчивает ее собственной мыслью. Так построены многие известные сочинения буддийских авторов прошлого, достаточно заглянуть в знаменитый "Агрим" Цзонхавы, сплошь состоящий из цитат индийских и тибетских авторов.
