Если видение Иисуса было таково (а это представляется весьма вероятным ввиду его особой привязанности к пророчествам Захарии и Иоиля), то оно было благородным и возвышенным, но в равной степени и революционным, подразумевая скорейшее свержение власти Рима.
В то же время следует сознавать, что Иисус не был зелотом. Как мы видели, зелоты, несмотря на свое религиозное рвение, были приверженцами реалистической программы затяжной партизанской борьбы, а апокалиптические видения играли в их мышлении малую роль. Они не претендовали на пророческий дар, и многие из них были слишком убежденными республиканцами, чтобы уповать на пришествие мессии. Иисус был прежде всего апокалиптиком: он верил в чудесный характер грядущего избавления, как оно описано у библейских пророков. Он снова и снова описывал его внезапное, чудесное появление; оно придет «как тать в ночи», «как молния является с востока», «в час, когда о нем вы не думаете».
Важней всего духовная, а не военная готовность, хотя, когда час наконец наступит, потребуется и бой, ибо пророки сказали, что будет битва. Иисус, вероятно, имел в виду пример Гидеона, кому Бог сказал: «Народа с тобой слишком много, не ищу Я предать медианитян в руки их, чтобы не возгордился Израиль предо Мною и не сказал: „моя рука спасла меня“». Тогда армия Гидеона была сокращена с 22 тысяч до 300 человек. Однако этим тремстам все же пришлось драться, а отосланы были те, кто «боязлив и робок». Спасение должно носить военный характер, и верные не должны быть простыми зрителями Божьих чудес; но слава победы должна была принадлежать прежде всего Богу.
Сообразно этому взгляду, Иисус не был партизанским вождем. Он не тренировал своих сторонников в военных упражнениях и не вступал в схватки с римскими войсками. С точки зрения научного скептицизма XX века он может показаться мечтателем, предававшимся самообману. Однако он следовал модели, достаточно обычной в еврейской истории, и по тогдашним стандартам еврейских верований не был бы сочтен безумцем. (С другой стороны, если бы он объявил себя Богом и заявил о своем намерении добровольно подвергнуться распятию, его несомненно сочли бы умалишенным.)
Другие антиримские группы не стали бы считать его деятельность в какой-либо мере противоречащей их собственной. Даже те, кто не присоединялся к его движению, следили бы за его деятельностью с восхищением и надеждой. Происходил бы постоянный приток сторонников — людей, привлеченных смелостью притязаний Иисуса, харизмой его личности, славой о его чудесах и перспективой быстрой победы над римлянами вместо долгой, затяжной кампании.
Это объясняет, почему пятеро из двенадцати ближайших учеников Иисуса вышли из рядов зелотов (Симон-зелот, Иуда Искариот, Симон-Петр, по прозвищу Вариона, и Иаков и Иоанн, сыновья Зеведея, по прозвищу Громыхающие, или Сыны Грома). Эти ученики сохранили свои зелотские клички даже после того, как примкнули к Иисусу, что наводит на мысль, что цели Иисуса и цели зелотов не были несовместимы[77].
Евангелия создают впечатление, будто Иисус был изолирован от массы еврейского народа и от религиозных и политических течений своего времени, в равной степени как от фарисеев («книжников», «законников»), так и от саддукеев и иродиан. Что до зелотов, то они даже не упоминаются. Чувство изолированности сильней всего в Евангелии от Иоанна, где враги Иисуса названы просто «евреями» («иудеями»). Сам же Иисус там стал настолько потусторонним, что вообще не мыслится как еврей.
К тому времени, когда Евангелия приобрели свой окончательный облик, члены позднейшей христианской церкви, воспитанные в традициях эллинистического антисемитизма, так ненавидели евреев, что не могли поверить, будто Иисус когда-либо серьезно намеревался склонить евреев на свою сторону. Напротив, они верили, что евреи, будучи проклятым народом, изначально предназначены для того, чтобы спровоцировать казнь Иисуса и тем самым, не желая этого, принести спасение всему человечеству, кроме себя самих.
Впечатление изолированности Иисуса усиливается еще и тем, что Иисус изображен в состоянии конфликта с собственной семьей. «Братья» и «сородичи» Иисуса показаны считающими его сумасшедшим и не верящими в него. Но этого быть не могло, поскольку как брат Иисуса Иаков стал вождем его движения (назареян, или иудео-христиан) сразу после смерти Иисуса, а другой брат, Иуда, также играл видную роль в иудео-христианской церкви и удостоился включения своего «Послания» в канон Нового Завета. Оба эти брата входили, вероятно, в число двенадцати апостолов при жизни Иисуса, и, видимо, их следует отождествить с Иаковом Малым и Иудой Фаддеем[78]. Из Евангелий эти сведения были устранены, чтобы подчеркнуть изоляцию Иисуса.
Теперь мы подошли к критическому моменту в деятельности Иисуса. Его движение достигло поразительного успеха — и успех этот был столь велик, что создал проблемы для него самого. Его приветствуют огромные толпы, ожидающие от него какого-то важного шага. Ирод Антипа, проримский правитель Галилеи, осознал опасность и намерен арестовать его. Однако Мессия, которого предвещал Иисус, так и не явился, а Иоанн Креститель, его собрат по пророчеству, был арестован и убит. Иисус советуется со своими двенадцатью учениками и находит решение. Вот отчет об этом важном совещании в Евангелии от Марка:
«И пошел Иисус с учениками своими в селения Кесарии Филипповой. Дорогою он спрашивал у учеников своих: за кого почитают меня люди? Они отвечали: за Иоанна Крестителя; другие же — за Илию; а иные — за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете меня? Петр сказал ему в ответ: ты Христос» (Мк., 8:27–28).
Здесь надо помнить об истинном значении слова «Христос» («Мессия»), то есть «помазанник» или «царь». Петр здесь в первый раз приветствовал Иисуса как царя Израиля. Из этого отрывка следует, что сама идея об Иисусе как о мессии была в тот момент совершенно нова. Драматическая смена роли пророка на роль царя была беспрецедентной в еврейской истории. Если где-либо и нужно усматривать уникальность Иисуса, то именно здесь.
Пророки-правители были и до этого (например, Моисей или Самуил). Были и цари, имевшие пророческий или почти пророческий статус (например, Давид и Соломон, авторы канонических книг Писания). Но еще никогда ранее не было пророка, который в ходе своей деятельности объявил бы себя царем. Однако в этом не было и ничего противоречащего еврейским идеям.
Царь, которым провозгласил себя теперь Иисус, был не обычным царем, но последним Царем-Мессией, чей приход знаменует кульминацию человеческой истории; священным царем, к которому весь мир должен обратиться как к своему духовному главе. Казалось весьма подходящим, чтобы этот царь предварительно доказал, что обладает пророческим даром. Становясь царем, он не переставал быть пророком. В его лице монархия и пророчество, так часто конфликтовавшие между собой, были бы объединены и примирены, и вернулись бы времена пророков-судей (как Дебора и Самуил), усиленные харизмой трона Давидова. Конфликт между духовной и светской властью, от которого с такой силой предостерегал пророк Самуил, был бы наконец преодолен.
Хасмонейские цари пытались разрешить этот конфликт, сочетая монархию со священством. Фарисеи были резкими противниками этого хасмонейского нововведения, так как оно подвергло священство опасности коррупции и смешало два учреждения, которым, по их мнению, лучше было сохранять независимость друг от друга. Однако пророчество не было институтом в отличие от священства. Человек становился пророком в силу того, что его избрал Бог, а не в результате каких-либо формальных процедур, и если бы Бог решил дать свой Дух Святой своему помазаннику-мессии, то это стало бы признаком величайшей Божественной милости. Иисус, сочетая дар пророчества с мессианской функцией, не создавал нового института, а сводил воедино два доселе раздельных аспекта совершенного правления Избранным Народом — божественный и человеческий.
Фарисеи считали, что в Израиле не было истинных пророков со времени смерти Малахии, то есть уже почти 400 лет. Однако они не считали, будто пророчество исчезло окончательно, и были готовы к появлению нового пророка[79], ожидая возобновления пророчества перед наступлением мессианского века. Уже претензия Иисуса на обладание пророческим даром была достаточно волнующей, поскольку такое случалось крайне редко; но заявление о том, что он пророк-царь, вдохновляло и внушало благоговение. Оно должно было потрясти и воодушевить его сторонников и возбудить большие надежды по всей стране.
Эта новая и возвышенная концепция, в сочетании с личной харизмой Иисуса и с его даром целителя, объясняет тот факт, что Иисус, в отличие от других претендентов на мессианскую роль, не был забыт после неудачной попытки захвата трона. Его сторонники не могли поверить, что с его распятием все кончилось. Они сохраняли надежду на то, что, подобно Илии, он по-прежнему жив и вскоре вернется, чтобы повести их к победе. Эта вера выродилась в позднейшей христианской церкви, под влиянием Павла, в идолопоклонническое обожествление Иисуса.
