В Гангток я вернулась, опечаленная упущенной возможностью изучить действительно интересные вещи, связанные с мистическим миром тибетских отшельников, с которыми случайно столкнулась. Предвидеть последствия своей поездки я совершенно не могла.
Вскоре после этого далай-лама покинул Калимпонг; армия его разбила китайцев, и он с триумфом вернулся в Лхасу. Я поехала попрощаться с ним в деревушку, расположенную под Джелапом.
Добравшись до бунгало, где он предполагал остановиться, раньше его, встретила там большую группу аристократов сиккимского двора, пребывающих в великом горе: им поручено обеспечить все необходимое для краткого пребывания царя-ламы, но, как всегда на Востоке, приготовления оставили на последний момент. Нет ни мебели, ни ковров, ни занавесей, а высокий гость появится с минуту на минуту. В небольшом доме все вверх дном, слуги и хозяева беспорядочно суетились – дикая спешка. С радостью предложила я свою помощь – надо приготовить далай-ламе ложе для сна. Помощники заверили – это принесет мне удачу как сейчас, так и в дальнейшей жизни.
Так у меня появилась еще одна возможность поговорить с тибетским правителем. Ум его, как мне показалось, целиком занят политическими делами. Как обычно, он благословил верующих палкой с разноцветными ленточками; чувствовалось, однако, что мысленно он уже пересек гору, служившую границей, и обдумывает те прибыли, которые принесла ему победа.
На следующую осень я уехала из Сиккима в Непал, а позднее провела около года в Бенаресе. В юности долго жила там и вернулась туда с удовольствием. С благодарностью приняла предложение членов Теософического общества сдать мне небольшую квартиру в их прекрасном саду. Аскетическая простота этого жилища гармонировала с духом святого города Шивы и полностью отвечала моим вкусам. В таком подходящем окружении я прилежно подводила итоги изучения ведической философии, некоторым образом предшествовавшей ламаизму, – с ним, как оказалось, я знакома не намного лучше, чем раньше.
У меня и в мыслях не было покидать Бенарес, когда неожиданно возникшие обстоятельства заставили меня сесть на поезд и поехать в Гималаи.
В Гангтоке я снова встретилась с Бермиагом Ку– шогом. Лама Энча уехал в Шигадзе, в Тибете, и вернулся только несколько месяцев спустя. Давасандупа вызвал Сино в качестве переводчика на тибетскую политическую конференцию, созванную в Индии. Махараджа умер, сын его Сидкеонг тулку унаследовал его титул, и, значит, у него стало меньше времени на изучение религии. Неожиданные препятствия помешали мне осуществить запланированную поездку. Все шло наперекор моим желаниям.
Казалось, вокруг меня постепенно сгущаются враждебные силы. Невидимые существа словно захватили меня, пытаясь выдворить из страны и намекая, что я не продвинусь дальше ни в исследованиях ламаизма, ни в путешествиях по земле Тибета. Эти незнакомые враги являлись мне в каком-то ясновидении, – вот они празднуют свою победу после моего отъезда и радуются, что им удалось меня отпугнуть.
Приписывала я эти явления лихорадке или неврастении, развившейся в результате переутомления и волнений из-за того, что мои планы не выполняются. Кто-то, возможно, увидел бы тут действия оккультных сил. Как бы там ни было, мне никак не удавалось преодолеть это болезненное состояние, граничащее с галлюцинациями.
Пока я мучительно размышляла, где бы обосноваться не покидая Гималаев, новый махараджа, лама тулку, не догадываясь, что более чем реализует мои желания, предложил мне жилье в монастыре Поданг, примерно в миле от Гангтока, среди туманных лесов. Состояло оно из огромной комнаты на первом этаже храма и громадной кухни, по тибетскому обычаю предназначенной, чтобы там спали мои слуги. Два широченных окна впускали весь свет, шедший с небес, но с тем же успехом принимали и ветер, и дождь, и град, проникавшие сквозь широкие щели по обеим сторонам, а неровная рама едва держалась на верхних креплениях.
В углу этого зала я поместила на широкой деревянной стойке свои книги. Раскладывающиеся стол и стулья стали мне «кабинетом». В другом углу прикрепила на потолочные балки палатку и установила свою походную кровать – это спальня. Середина помещения, продуваемая всеми ветрами, служила чем-то вроде гостиной для посетителей, но только в хорошую погоду.
Религиозная музыка, которую я слышала в Поданге дважды в день, перед рассветом и после заката, завораживала меня. Небольшой оркестр состоял из двух гьялингов (своеобразных флейтистов), двух рагдонгов (длинных тибетских труб) и двух барабанщиков, имитирующих громовые раскаты вдали.
Мелодия лилась медленно, словно течение спокойных вод глубокой реки, – без перерывов, акцентов и взлетов. Она производила странное, острое впечатление дистресса, будто все страдания людей, идущие из мира в мир с начала времен, выплескивались в томной, отчаянной жалобе.
Кто тот музыкант, который, сам того не зная, создал этот лейтмотив вселенской грусти? И как без оркестра из множества разных инструментов человек, лишенный какого-либо артистического чувства, передал такой душераздирающий жар? Это так и осталось таинством, и его не смогли мне объяснить музыканты-монахи. Пришлось довольствоваться тем, что я слушала их, наблюдая, как за горами зарождается рассвет, или любуясь темнеющим закатным небом.
Кроме посещений ежедневных служб, во время пребывания в Поданге мне довелось стать свидетельницей ежегодной Церемонии демонов. В Тибете, позже, я наблюдала отправление нескольких ритуалов с гораздо более сильным духовным наполнением, но в моем восприятии они сильно теряли в красочности без тех усиливающих впечатление теней, что сопровождали действо в гималайских лесах. Колдуны теряют существенную долю своего авторитета, когда их видят при полном дневном освещении и в толпе.
Прежде всего трапа выносили Махакалу из кабинета, где он был заперт целый год, с жертвоприношениями и колдовством. В каждом ламаистском монастыре есть храм или комната, занятая под жилище божеств – местных древних или пришедших из Индии. Последние почти потеряли свой статус тут, в Стране снегов. Не зная об их важности, тибетцы превратили их в демонов и часто обращаются с ними довольно сурово.
Махакала – самый известный среди ссыльных индуистских божеств. Его оригинальная личность считается воплощением Шивы в роли Разрушителя Мира. Поскольку он превратился в опасного духа, ламы держат его в рабстве, заставляют выполнять разного рода работы и не стесняясь наказывают за нерадивость.
Народное верование гласит: известный лама, глава секты кармапа, назначил Махакалу своим слугой. Будучи при дворе в Китае, лама этот оскорбил императора, и тот приказал привязать его к хвосту лошади. На краю гибели великий Кармапа призвал Махакалу на помощь, но он не явился вовремя. С помощью магических слов развязав веревки на запястьях, лама освободился сам и увидел приближающегося Махакалу, когда в нем уже нет нужды. В гневе он отвесил демону такую оплеуху, что тот до сих пор, через несколько веков, ходит с опухшей щекой.
Конечно, трапа Поданга не столь могущественны, чтобы позволять себе такие вольности, и Махакала вызывает у них истинный ужас.
Здесь, как и во многих других монастырях, происходят, как говорят, зловещие чудеса. То из комнаты, где закрыт Махакала, сочится кровь, то, когда ее открывают, находят там человеческое сердце или мозг. Эти знаки, по мнению трапа, свидетельствуют об оккультных занятиях ужасного божества.
Когда маску, воплощающую собой Махакалу (в которой, как считается, он живет), выносят из хранилища, ее помещают в темную часовню, отведенную для других, родственных ему злобных божеств. Два послушника следят за ним, повторяя без остановки магические слова, препятствующие его побегу. Долгими ночами, укачиваемые своим монотонным бормотанием, мальчики изо всех сил борются со сном, убежденные: перестанут хоть на мгновение повторять магические формулы – их жуткий пленник воспользуется этим, чтобы освободиться, и они станут его первыми жертвами. В соседних деревнях крестьяне приходят в смятение при малейшем намеке, что Махакала освободится: с раннего вечера закрывают двери, а матери запрещают детям гулять на закате.
Считается, что менее важные демоны, которые бродят по стране, выискивая, как бы навредить людям, приходят на звук пения лам и попадают в клетки, сплетенные из прутьев и цветных ниток. Затем эти хорошенькие домики торжественно выносят из монастыря и выбрасывают вместе в пленниками в горящую жаровню. Но демоны бессмертны – к счастью для колдунов, которые зависят от них. На следующий год обряд необходимо исполнить снова.
Просвещенный лама, принадлежащий к богатой семье из Сиккима, только что вернулся из Тибета и стал главой монастыря Рхумтек вместо недавно умершего брата. Согласно обычаю, он должен в Поданге, главном монастыре секты в Сиккиме, выполнить несколько ритуалов, чтобы обеспечить покойному благополучие в мире ином.
