Таковы советы людей, исполненных любви Божией.
Епископ Антоний Сурожский пишет так: «Если не увидел человек Божественного огонька любви в глазах другого, с кем он в жизни общался, то откуда загореться в душе его Благодатному огню?» А в нашей жизни теперь встречается много, очень много людей, которые не встречали ни в детстве, ни в юности огня любви в среде, их окружавшей. И не загорелись их души. Бедняжки! Господи, «дай, да и аз, познав силу любви Твоей, буду провозвестником оной для братьев моих» (из акафиста пред святым причащением).
Бегут недели Великого поста, приближается Пасха. Батюшка мой посещает храм, студенты продолжают его возить туда в кресле. Но единственная нога у отца Владимира не заживает, болезнь медленно продвигается вниз, к пальцам.
Отец Сергий борется за здоровье отца, часто присылает к нам третьего студента — Павла. Павел — с медицинским образованием, врач. Он ставит больному капельницу, не отходит от батюшки, часами сидит рядом с ним, не выпуская из рук учебной литературы. Душа его рвётся на святую Афонскую гору, где Павел мечтает принять монашество. Но его мать не в силах расстаться с единственным сыном, она не даёт ему своего благословения. Павел учился прекрасно. Академия возлагала на него большие надежды. Он был кроток, тих, добросовестен, любвеобилен, пунктуален. С этим юношей я не вела уже бесед, его не надо было наставлять, а лишь сдерживать его ревность ко спасению. Однако это не удалось ни матери, ни инспектору — архимандриту Сергию. Недели за две до Пасхи Павел исчез, убежал на Старый Афон (в Грецию).
Твори, Господь, Свою святую волю! Павел ещё вернётся (впоследствии) в родные края, ведь Русь так нуждается теперь в святых подвижниках, в иноках.
После пасхальной заутрени к нам домой опять пришёл чуть не целый взвод солдат. Ребята с аппетитом разговлялись, потом отсыпались, а проснувшись, доедали творожную пасху. Они говорили, что ничего вкуснее на свете не едали. Да, мамочка моя научила нас стряпать эту варёную пасху, которая долго не портится. В былые годы я даже посылала её в Литву, где служил в воинских частях наш Феденька. Теперь я была рада побаловать простодушных солдат, лишённых в частях радостей семейной жизни и праздников.
Ребята, прощаясь, подходили под благословение к больному батюшке, который счастлив был их видеть. Он понимал, что миновало время «застоя», что русская молодёжь потянулась к Церкви. Значит, не зря поддерживал он всю жизнь эту искру веры, которой суждено теперь разгораться. С этим чувством удовлетворения отец Владимир спокойно уходил из мира. Он это понимал и часто повторял слова: «Скоро, скоро... уже недолго... Бог благословит...» Много батюшка говорить не мог.
То ли нагрузки от посещения храма в дни Страстной недели и Пасхи, то ли перемена погоды, то ли гости — но батюшка начал таять с каждым днём. Он ослаб и все спал, спал. На боль в ноге он никому не жаловался, всем с улыбкой отвечал:
— Все хорошо!
Я его как-то спросила:
— Неужели нога больше не болит? Он махнул рукой:
— Все время болит, но неужели каждому жаловаться?
В конце мая прилетели наши птички, наши милые внучата. Студенты уступили свою комнату, перебрались спать на террасу. В доме стало тесно и шумно, хотя дети с утра и до ночи гуляли на улице. А батюшку нам пришлось снова положить в больницу, но теперь уже — в ближайшую, во Фря-зино. Там ему выделили отдельную палату, где на второй койке неизменно спал дежурный семинарист. А так как Славе и Лёше хотелось побывать в каникулы у родных дома, то отец Сергий прислал нам ещё одного студента. Глубокие голубые глаза этого юноши искрились неподдельной любовью, я их никогда не забуду.
Я днём навещала батюшку, отдыхала в его палате, давая возможность Роману (имя изменено) погулять, поиграть около нашего дома с моими весёлыми внучатами. Батюшка рассказывал мне, как нежно и тщательно ухаживает за ним Роман, как молится рядом с ним: «Он думает, что я сплю, а я вижу: он всю ночь на коленях...»
Студенты знали о молитвенных подвигах товарища, думали, что Роман собирается быть монахом. Да все они, начитавшись духовных книг, мечтали о монашестве, о пустынных лесах и отшельнической жизни. А пока студенты весело играли с моими внуками, вызывая недоумение девочек:
— Что такое, — говорили они, — почему все семинаристы, как побывают у нас, так сразу в монастырь уйти захотят? Или они боятся шума большой семьи? Или наша вечная суматоха им не по нутру?
— Что вы, девочки, наоборот: мы видим через вашу семью, как радостна жизнь, когда люди живут с Богом, счастливо, — отвечали семинаристы. — Теперь нам, пожалуй, тоже захочется иметь семьи.
Осенью, вернувшись с родины, Роман привёз в Сергиев Посад молодую жену, с которой летом обвенчался.
Несмотря на уход и лечение, батюшке день ото дня становилось все хуже и хуже. Воспаление дошло до пальцев ноги, теперь болезнь врачи стали называть гангреной. Стали готовиться к ампутации и второй ноги...
— Делайте, что хотите, — говорил батюшка, предчувствуя свой конец.
Но его тянуло в Москву, казалось, что он хотел что-то нам показать на своей квартире.
— Туда нужно мне, — говорил он, — хоть бы в день именин побывать там.
Говорить много он не мог, а мы боялись его везти куда-либо из-за его болезненного состояния. Он таял на глазах.
Вторую ногу отняли за четыре дня до праздника князя Владимира, то есть 24 июля. Следующий день после операции около батюшки дежурил Слава. Он сказал мне, что отец Владимир был удивлён, что в тот день его никто не навестил. Я знала, что больной наш очень слаб, а поэтому велела никого к нему не пускать. Даже сама боялась тревожить его сон, вызываемый большими дозами наркотиков.
Но 26-го с утра я навестила мужа, нашла его бодрым и весёлым. В тот же вечер к батюшке приехали священники из Л осинки, привезли гору фруктов, цветов и поздравляли отца Владимира с наступавшим днём его ангела. Охраняя больного от нервного переутомления, я старалась поскорее провожать посетителей, наказывала дежурному семинаристу Пете больше никого не впускать в палату, обеспечить батюшке покой.
На землю сошёл тихий, тёплый летний вечер. Солнце садилось, и жизнь отца Владимира догорала. Видя, что ему плохо, врачи увезли батюшку в палату реанимации. Туда посторонних не пускали. Семинарист вернулся домой, принёс дурные вести.
Утром в больницу поехал Слава. Он долго не возвращался, вследствие чего мы решили, что пока ничего нового нет. Но душа моя была неспокойна. Я не могла сесть со всеми за стол, пошла в кабинет батюшки и начала читать молитвы на исход души. В словах этих молитв душа обращается к Богоматери, вручая Её заступлению часы перехода в вечную жизнь. Первый раз я произносила эти священные слова, когда чувствовала близкую кончину моего папочки. Теперь я обращалась к Пресвятой Деве, прося Её позаботиться о душе моего отходившего в вечность супруга. Что можно было ещё сделать для страдавшего батюшки? Поручив Владычице нашу жизнь, тут же начинаешь чувствовать душевный покой, будто крепкую опору нашла моя скорбная душа.
Мы сидели и обедали, когда увидели в окно Славу, лицо которого было как никогда мрачно. Было ясно без слов: батюшка наш отошёл в вечность. Дрогнули сердца, полились слезы...
Умы наши охватили предстоящие заботы о похоронах. Вспомнили мы, что отец Владимир завтра именинник, что велел он себя отпевать в храме Адриана и Наталии, где прослужил сорок лет. Начали звонить по телефону, побежали на почту давать телеграммы. Мне пришлось по делам тут же ехать в Москву. А вернувшись, я узнала, что сын, отец Сергий, уже привёз в больницу гроб, уже облачил отца в одежды священника... Я была такая уставшая от хлопот, что не могла ни на что реагировать. Я спала на ходу, поэтому теперь ничего не могу припомнить. Знаю лишь, что все дивились тому, что в день своего ангела отец Владимир лежал в белом гробу посреди своего храма. Тут он в былые годы всегда так торжественно в эти часы справлял память святого князя Владимира.
Служили заупокойную всенощную. Духовенство в белых облачениях стояло в два ряда, по двенадцать священников справа и слева от гроба. Приехал и епископ, храм благоухал от ладана и множества цветов, раздавалось дивное пение.
А на следующее утро после длинного отпевания гроб с батюшкой привезли в Гребнево. Могилу вырыли за алтарём храма, где покоились мать, сестра, бабушка и тётки отца Владимира. Там в былые годы мы любили с батюшкой собирать весной ландыши, незабудки и другие цветы.
Вот уже годы прошли, а тропинка к могилке батюшки не зарастает. Народ постоянно идёт, сажает цветы на холмик, зажигает свечи. Все верят, что отец Владимир в Небесном Царствии продолжает молиться за своих духовных детей, как привык он предстоять за них пред Богом в земной жизни.
