— Откуда ты? Кто ты?
Наместник отвёл меня к иеромонаху Арсению (Булагину), бывшему арестанту. Мне дали матрасик, одеяло, подушку. И стал я жить, как все послушники: мылся, переодевался, имел крышу над головой, питался и работал. И сказали мне, что самое главное с моей стороны — это иметь полное послушание своему старцу, у которого я в келье живу».
Казалось, судьба улыбнулась Вадиму, но Господь продолжал испытывать его терпение.
Ночные молитвы у отца Арсения
Старый иеромонах начал поднимать Вадима среди ночи на молитву. Юноша послушно вставал, выстаивал длинные молитвословия, но ничего в них не понимал и клевал носом. Задолго до рассвета монахи шли на полунощницу в пять часов утра, а потом каждый приступал к своему послушанию. Весь день проходил в тяжёлой физической работе на стройке, на морозе, на ветру. Вадим уставал до изнеможения и, попадая в тепло, в свою келью, тут же засыпал как мёртвый. Нелегко было в час ночи старику его добудиться. Он сказал Вадиму:
— Ты крепко спишь потому, что у тебя матрас, голова — на подушке, а сам ты закутан тёплым одеялом. В монастырь приходят не для того, чтобы есть сытно да спать вдоволь. Надо бороться с похотями своей плоти, иначе душу не спасешь. Ты, брат, больше не спи на подушке. Вот тебе толстое полено, ты его клади себе под голову, на нем спать не будет хотеться. И постель по вечерам тебе нечего раскатывать — лёжа на жёстком полу, скорее проснёшься.
Вадим беспрекословно подчинился своему суровому начальству. Он спал теперь на полу, с поленом под головою, но спать все-таки хотелось: усталость и молодость брали своё. И хоть он ничего не понимал в славянских кафизмах, но терпеливо выстаивал рядом со священником ночные часы. Господь сжалился над смиренным юношей. Его измученный вид привлёк внимание наместника. Ночью, задолго до полуночницы, архимандрит Иоанн вошёл в келью к отцу Арсению. Он застал священника вместе с Вадимом стоящими на молитве в тёмной келье со свечами в руках.
— Как? Ты уже встал? И постель свою успел скатать? — приветливо спросил Наместник Вадима.
— Да я её и не раскатывал, — пробормотал Вадим, протирая сонные глаза.
— Почему не раскатывал? И подушку не брал?
— Да мне святой отец сказал, чтобы я спал на полене вместо подушки.
Наместник поднял с пола тяжёлое полено и сказал, обращаясь к отцу Арсению:
— Вот я сейчас тебя огрею самого этим поленом! Что ты издеваешься над мальчишкой? Я его тебе вместо сына дал, чтобы ты о нем заботился, как отец родной, а ты спать ему не даёшь, по ночам будишь! Что ему даёт твоё бормотание молитв? Ведь он сонный, еле стоит, а днём как тень ходит — высох весь! Он стал уже негоден для тяжёлой работы. До чего ты, старик, его довёл? Ему двадцать лет, а ты из него святого сразу сделать хочешь? Пойдём, Вадик, со мной, я помещу тебя в другие условия. Тебе жить надо, а не умирать. Пойдём, бери свою постель...
Вадим молча последовал за наместником. Архимандрит Иоанн привёл Вадима к казначею обители:
— Пусть малый у тебя теперь келейником поживёт, — сказал наместник, — ему надо отдохнуть от тяжких работ, в щепку превратился.
Вадим стал убираться в обширной келье казначея, всюду находя у него горы денег. В те годы они были обесцененные. Их надо было связывать пачками, а цена ничтожная. Так было до денежной реформы, пока не вошли в употребление новые деньги. Ну, теперь работа у Вадима была не тяжёлая, он чаще бывал в храме, прислушивался к службам. Но недолго длился его отдых. Наместник вызвал его и сказал:
— Есть у меня, брат, для тебя другое послушание, тяжёлое. Шесть человек уже сменили его, никто не выдерживает. Уж потрудись, Вадим, ради Христа. Доживает у нас свой век в Лавре тяжело больной старец — схиархимандрит Серапион. Он болен, рак у него. Он уже не встаёт, требует ухода. Смрад в его келье невыносимый, поэтому все послушники от него сбежали. Но кто-то должен быть около него.
— Благословите, отец архимандрит, — ответил Вадим и пошёл к старцу.
Послушание у отца Серапиона
«Вошёл я в келью больного, — рассказывал нам отец Вадим, — и не знаю, за что браться: беспорядок, грязь, вонь жуткая. Я решил сперва пол вымыть. Как заглянул я за печку, а там гора белья грязного гниёт, куча от пола до потолка. Видно, в этот угол кидали все белье из-под больного, не стирали, оно и пахло. Стал я ставить на улице самовары, накипятил воды, принялся стирать. Отполоскал, развесил простыни по двору. Вымыл я все углы, вымыл больного старца, переодел, перестелил ему постель, проветрил келью. Ну, у меня и запаху-то не стало!
В общем, ухаживал я за больным, как за отцом родным, он был мною доволен. Цветов нарву, душистые букеты расставлю. А к старцу Серапиону много людей приходило, беседовали с ним, почитали его.
— Как у тебя чисто, хорошо, — говорят ему, а он меня знай похваливает. Даже сам Патриарх Алексий I к нам в келью не раз заходил.
Подружился я с отцом Серапионом, узнал он мою историю, узнал, что я мечтаю о семинарии, да не надеюсь и впредь туда попасть: много знать надо, а откуда мне знания-то черпать? От кого? Когда?
Старец сказал мне:
— Пиши прошение на имя Патриарха, а я за тебя походатайствую пред ним.
Наступило лето. Снова набор в семинарию объявили. Старец мне говорит:
— Я до осени не доживу, умру. А ты, Вадик, дай мне слово, что выполнишь мою предсмертную просьбу.
Я обещал, а старец сказал:
— Вот у меня тут мощи святые. Они со мною всю жизнь были, мне и в гробу не хочется с ними расставаться. Но станут меня в гроб класть, снимут их с меня! Это так полагается. А ты, Вадик, как облачат меня во все, что положено, то тьг потихоньку, незаметно и подсунь мне на грудь эту коробочку с мощами.
Я обещал исполнить просьбу старца. Незадолго до смерти отца Серапиона к нему зашёл Патриарх.
Старец хвалил меня, сказал:
— Он упокоил мою старость.
Просил помочь мне поступить в семинарию. Патриарх Алексий взял моё заявление и подписал: «Принять». Судьба моя была решена! Я ликовал и благодарил, как умел, Господа Бога.
Старец мой вскоре скончался. Многострадальное тело его одели, как полагалось, и положили в гроб. Я хотел было исполнить своё обещание и поместить ковчежец (коробочку) со святыми мощами в гроб, но мне сказали, что этого делать нельзя, что это грех. Что мне было делать? Совершить грех я боялся, но нарушить обещание, данное старцу, совесть мне не позволяла. Я переживал и ходил как убитый. Братия заметили моё состояние, утешали меня:
— Что с тобой? Не скорби так об умершем: он отмучился и отошёл в вечные покои. И твоё тяжёлое послушание окончено! Слава Богу, скоро примешься за учение, будешь
принят благодаря Святейшему без экзаменов. А ты голову повесил, унываешь!
— Друзья мои, — говорил я со слезами, — ведь я лишился духовного отца. Он был моим руководителем, а теперь мне не у кого совета спросить, не знаю, как поступить...
— Ты должен иметь теперь другого духовника, — учили меня братия. — Без духовника оставаться нельзя, иди к другому, коли твой умер...
Я послушался совета, немедленно пошёл на исповедь. Священник сказал мне:
— Хорошо, что ты открыл мне боль твоего сердца. Теперь сделай то, что я тебе скажу: исполни своё слово, положи на грудь покойного ковчежец со святыней. Ты выполнишь теперь послушание, а дальше будет моё дело.
Как гора свалилась с моих плеч! Радостный, подошёл я к гробу, простился со старцем и положил ему под одежду ковчежец. Вслед за мной подошёл мой новый духовник и достал святые мощи.
Душа моя успокоилась. Снова надо мной сияло солнце, звенели колокола. А долгожданная семинария открывала мне свои широкие двери».
«Я учился уже третий год, когда начальство семинарии сказало нам:
— Надо совершать для спасения души дела милосердия.
Мы с товарищами охотно откликнулись на это указание, и нам дали адрес дома, где нуждаются в помощи наших молодых сил. Мы пошли по адресу и нашли ветхую деревянную избушку, в которой доживали свой век две слабые старушки. Они еле двигались, физическую работу по дому делать не могли, больше лежали на печи. А дров наколоть и принести воды из колодца им было некому.
Итак, мы с товарищами стали регулярно посещать старушек. Мы носили воду, пилили дрова — в общем, делали для них все, что было в наших силах. Однажды мы встретили в этой лачуге молодую цветущую девушку. Это была племянница старушек, она приходила к тётушкам стирать их белье. Косички девушки, её простой вид, приветливость и прямота в обращении — все нам с другом пришлось по сердцу. С этих пор мы стали ещё охотнее и чаще посещать старушек, надеясь снова встретить Валю (так звали девушку).
Учебный год кончался. Мы с товарищами решили Вале сделать предложение, наречь её своей невестой: «За кого из нас она пойдёт, тот её возьмёт за себя», — решили мы с другом. Я уехал в Ярославскую область, не объяснившись с девушкой. Летом я не забывал её, её образ был у меня в сердце, но я не надеялся, думал, что Валя предпочтёт моего друга. Но, к своему удивлению, я встретил Валю осенью снова у старушек.
