Необходимоеть упорядочения восточныхъ делъ и забота объ устройстве константивюпольской церкви побудили Феодосия созвать въ своей столице соборъ. Уже эта самая цель собора достаточно объясняетъ то, что для составления его призваны были только восточные епископы. Въ мае 381 года онъ былъ открытъ. Изъ числа присут–ствовавшихъ на немъ епископовъ можно отметить, какъ более выдающихся лицъ того времени, Мелетия антиохийскаго, Тимофея александрийскаго, Елладия кесарийскаго, преемника Василия Великаго, Пелагия лаодикийскаго, Кирилла иерусалимскаго, Григория Богослова, Григория нисскаго, Петра севастийскаго, тоже брата Василия Вел. И Диодора тарсийскаго. Ни объ одномъ соборе не сохранилось такъ мало сведений, какъ объ этомъ. Символъ, приписываемый ему, въ настоящее время, подвергается сомнению. Все, что наука имеетъ относительно константинопольскаго собора, сводится лишь къ известиямъ, со–общаемымъ Григориемъ Богословомъ, очевидцемъ собора и его деяний, въ своей автобиографии (De se ipso) и несколькимъ речамъ, къ краткимъ указаниямъ историковъ У века (Сократа, Созомена и Феодорита) и канонамъ, принадлежащимъ этому источнкку. Последний источникъ, уже по самому своему оффициальному характеру заслуживаетъ особаго нашего внимания темъ более, что история его очень темна. Древние греческие кодексы, какъ и средневековые греческие схолиасты Зонара и Вальсамонъ приписываютъ константннопольскому собору 7 правилъ, но латинские старейшие переводы Приски, Дионилия малаго и Исидора, какъ и Люценский кодексъ, единогласно говорятъ ο четырехъ канонахъ, принадлежащихъ этому собору, и это ихъ согласие темъ более замечательно, что они произошли незавиримо другъ отъ друга. Это показываетъ, что константинопольскому собору 381 года могуть принадлежать только первые 4 правила. Тоже самое косвенно подтверждаютъ и историки V века, поскольку они говорягь ο деятельности этого собора. Для первоначальной истории этихъ каноновъ важно следующее наблюдеиие: на одномъ изъ заседаний Халкидонскаго собора буквально были прочитаны три правила — подъ именемъ «Synodikon synodi secundi," — принадлежащие константинопольскому собору, при чемъ они не отмечены цифрами, а идутъ непосредственно одинъ за другимъ. Этотъ фактъ наводитъ на мысль, что въ своемъ оригинальномъ виде они представляли собой нераздельное целое, одинъ, более или менее обширный декретъ, написанный отъ лица собора, изъ котораго последующие канонисты и черпали отдельныя извлечения. Вероятно, этотъ именно документъ и разумеютъ о.о. константинопольскаго собора, когда они въ послании къ Феодосию отмечаютъ, что ими изданы «συντομοι οροί», ;въ которыхъ они утверждали веру никейскую и анафематствовали появившияся после него ереси». Въ качестве самостоятель–наго и цельнаго декрета понимаетъ его и послаиие на Западъ константинопольскаго собора 382 года, когда оно говоритъ объ этомъ же самомъ «τόμος–е, изданномъ годъ тому назадъ вселенскимъ соборомъ (т. — е., соборомъ 381 г.), въ которомъ содержалось «пространное изложение ихъ веры и письменное анаефматствование возникшихъ недавно ересей». Къ сожалению, этотъ важнейший памятникъ для истории константинопольскаго собора, сохра–нился, какъ видимъ, лишь въ небольшихъ отрывкахъ, въ форме первыхъ четырехъ правилъ. Но при всемъ недостатке подробныхъ известий ο соборе, внутрейний ходъ его занятий можетъ быть возстановленъ съ достаточноии полнотой.
Соборъ открылъ свои заседания сначала подъ председательствомъ Мелетия антиохийскаго,ставшаго главой новоникейской партии после смерти Василия Великаго и, за неприбытиемъ египетскихъ епископовъ къ началу собора, состоялъ почти изъ однихъ представителей ея. Повидимому, первый вопросъ, какимъ занялся соборъ, было раз–смотрение догматическихъ воззрений противниковъ и осуждение ихъ. Объ омияхъ, евномианахъ, аполлинарианахъ и маркеллианахъ (савеллианахъ) не могло быть никакихъ споровъ: ихъ учение безповоротно было осуждено уже ранее общимъ сознаниемъ церкви, и нужно было только констатировать самый фактъ ихъ осуждения. Но существовала одна партия, присоединение которой казалось собору весьма желательнымъ: это—македониане. Въ правление Валента они почти не различались на Востоке отъ «христианъ, следовавшихъ учению никейскихъ отцовъ, такъ что по городамъ смешивались съ ними, какъ съ едино–мысленными, и находились во взаимномъ общении». Поводомъ къ отделению ихъ отъ ново–никейской партии послужила смерть Валента и законъ Грациана, возвращавший епископовъ изъ местъ ихъ изгнания. Некоторымъ изъ нихъ удалось завладеть своими церквами, и, благодаря этому, у нихъ снова возникла мысльо возможности играть самостоятельную роль въ обще — церковной жизни. Они решили более резкою гранью отделить себя отъ никейцевъ и, съехавшись на соборъ въ Антиохии карийской (379 г.), постановили называть Сына не единосущнымъ Отцу, какъ это прежде признавали после договора съ Ливериемъ, но подобосущнымъ, т. — е., возвратились на свою старую позицию. Другие же и большая часть ихъ партии, осудивъ ихъ за сопротивление и любовь къ спорамъ, отступили отъ нихъ и еще тверже присоединились къ никейцамъ. На соборъ они явились въ числе 36 человекъ во главе съ Елевсиемъ кизическимъ и Маркианомъ лампсакскимъ: давнишняя ихъ близость, важное значение Геллеспонта, въ которомъ они главнымъ образомъ имели свои кафедры, наконецъ, нежелательная рознь, какую они вносили въ общее единодушное настроение собора въ отношении къ никейскому символу, — побудили о.о. собора приложить особыя старания къ примирению съ ними. Они напоминали имъ ο посольстве, которое прежде было отправлено ими съ Евстафиемъ къ папе Ливерию, указывали на тο, что ещо недавно они вступали въ полное общение съ никейцами и убеждали, что не хорошо поступаютъ, отвергая теперь то, что прежде обстоятельно было дознано. Но все старания собора были безплодны, македониане заявили, что они скорее признаютъ арианское исповедание, чемъ примутъ веру въ единосущие, — и это для о.о. собора темъ более было печально, что и они не многимъ чемъ отличались отъ нихъ по своимъ понятиямъ о вере. Давши такой ответъ, они удалились съ собора и своимъ приверженцамъ повсюду отправили послания съ увещаниемъ ни подъ какимъ видомъ не соглашаться на учение никейскаго символа.
Утвердивъ никейскую веру и осудивъ ереси, соборъ перешелъ къ ближайшей задаче, для которой онъ былъ созванъ, — къ устройству церковныхъ делъ въ Константинополе. Дела эти находились въ самомъ запутанномъ положении. Григорий Богословъ не былъ единственяымъ кандидатомъ на столичную кафедру: еще ранее созвания собора на константинопольскую кафедру египетскими епископами былъ рукоположенъ известный Максимъ Циникъ. Во всей истории IV века, столь богатой разнообразиемъ лицъ и характеровъ, трудно указать другой аналогичный типъ, какъ личность Максима, который, при богатыхь способностяхъ, ригористическомъ направлении и религиозной твердости, въ то же время совмещалъ бы въ себе недостатки авантюриста. Гражданинъ города Александрии, онъ получилъ хорошее образование, приличное его происхождению, и, презревши богатство и роскошь, избралъ нищенский образъ жизни, подобный древнимъ циникамъ. Белый плащъ, отличавший циниковъ, не мешалъ ему оставаться христианиномъ и, притомъ, никейцемъ. Во время бунта, поднявшагося въ Александрии при изгнании Петра и замещении его Лукианомъ, онъ пострадалъ, подвергся бичеванию и былъ сосланъ въ Оазисъ. Въ никейскихъ кружкахъ Востока онъ пользовался большимъ уважениемъ. Афанасий и Василий Великий переписывались съ нимъ и высоко ценили его. Григорий Богословъ не находитъ слова, чтобы восхвалить его добродетели. Онъ называегь его «превосходнейшимъ и наилучшимъ изъ философовъ», отличающимся одинаково хорошо въ добродетели, какъ созерцательной, такъ и деятельной, поборникомъ Троицы и гонителемъ гонителей, христианиномъ паче всехъ (χρίστιανός ύπέρ πάντων). Въ восторженной речи онъ убеждаетъ его продолжать свою деятельность на пользу церкви и утверждения въ ней ново–никейскаго учения, желая сделать его ближайшимъ своимъ сотрудникомъ. Вскоре после прибытия Григория въ Константинополь пришелъ сюда и Максимъ; ихъ прежния дружеския отношения продолжались: онъ жилъ подъ одной кровлей съ Григориемъ, вкушалъ отъ одной трапезы и разделялъ все его мнения и предложения. Но обстоя–тельства сразу переменились и Максимъ изъ ближайшаго друга Григория сделался злейшимъ его врагомъ. Впрочемъ, при всехъ своихъ достоинствахъ, Максимъ еще не представлялъ собой такой величины, которая могла бы поколебать положение Григория въ Константинополе. За нимъ скрывалась другая, более крупная сила—Александрия, въ рукахъ которой онъ сделался простой игрушкой. Александрийские архиепископы, какъ мы уже видели, нередко разсматривали восточныя церкви, какъ свой собственный диоцезъ, и безъ всякаго смущения рукопогиагали тамъ епископовъ. Темъ менее Александрия могла оставаться въ спокойномъ ожидании теперь, когда такую важную кафедру, какъ константинопольская, готовъ былъ занять каппадокиянинъ. Сначала прибыли въ Константинополь соглядатаи — «Аммонъ, Апаммонъ, Арпократъ, Стипъ, Родонъ, Анубисъ, Ерманувисъ — египетские боги, въ виде обезьянъ», а затемъ явились пастыри. Ночью, когда Григорий лежалъ (больной, они рукоположили Максима въ епископы константинопольские… Григорий былъ озлобленъ. Максима онъ подвергь саркастическому осмеянию, но более всего возмутило его поведение Александрии. Отъ Петра александрийскаго онъ получилъ письмо, въ которомъ тотъ одобрялъ его переходъ на константинопольскую кафедру; когда епископы, рукоположившие потомъ Максима, прибыли въ Константинополь, онъ встретилъ ихъ радостною, приветственною речью. Измена Александрии казалась ему наиболее тяжкой, и въ этомъ онъ не ошибался; она, действительно, была опасна для него. Волнение, поднявшееся въ Константинополе, заста–вило Максима убежать отсюда; съ толпой египтянъ онъ отправился въ Фессалонику въ надежде выхлопотать себе у императора указъ, представлявший ему права на кон–стантинопольскую кафедру, но «тамъ ни чей еще слухъ не былъ раеположенъ худо» къ Григорию и, не получивъ у императора утверждения, удалился въ Александрию. Но и здесь ему не посчастливилось: изъ Александрии онъ ушелъ въ Римъ, который, наконецъ, оказалъ ему некоторую помощь. — Решение константинопольскаго собора по делу Максима само собой понятно. «О Максиме цинике, — говоритъ 4–е правило, — и происшедшемъ отъ нега безпорядке въ Константинополе определено: не былъ епископомъ и ни есть епископъ, ни рукоположенные ими (не были и не состоятъ) ни въ какой степени клира: все, и для него сделанное и имъ сделанное, уничтожено, какъ недействительное». Григорий признавъ законнымъ епископомъ Константинополя. Пока руководство заседаниями собора сосредоточивалось въ рукахъ Мелетия антиохийскаго, дела его шли спокойно. «Онъ весь былъ в Боге, (θεοϋ γέμων), Светлый взоръ его внушалъ уважение», — говоритъ ο немъ Григо–рий. Но Мелетий неожиданно скончался; возникъ страстный вопросъ ο назначении ему преемника, — вопросъ, волновавший не только Востокъ, но и весь Западъ. На основании писемъ Василия мы говорили, что все попытки его добиться отъ Рима признания Мелетия и осуждения Павлина не увенчались полнымъ успехомъ. Однако, изъ другого и совершенно посторонняго источника мы узнаемъ, что оне не остались и совсемъ безъ всякаго резуль–тата. Въ своей жалобе императору Феодосию на постановления разсматриваемаго нами собора въ Константинополе — соборъ западныхъ епископовъ, составившийся въ Италии въ тотъ же 381 годъ, между прочимъ, по поводуантиохийской схизмы заявлялъ: «мы уже давно (dudum) писали, что такъ какъ антиохийский городъ имееть двухъ епископовъ, Павлина и Мелетия, считаемыхъ нами согласными по своей вере, то или между ними пусть сохраняется миръ при соблюдении церковнаго порядка и, если кто изъ нихъ переживетъ другого, на место умершаго никто вновь не долженъ быть избираемъ». Dudum показываетъ, что оно написано ранее 381 года: безъ всякаго сомнения оно было принесено на Востокъ и обсуждалось на антиохийскомъ соборе 379 г.. Но предложение Запада не привело къ цели и примирения между Мелетиемъ и Павлиномъ не состоялось. Правда, историкъ Сократъ и Созоменъ, по–видимому, говорятъ именно ο такомъ примирении, хотя и въ другомъ смысле. Когда Мелетий, — разсказываютъ они, — вследствие закона Грациана возвратился въ Антио–хию, Павлинъ не согласился ни отдать ему церковь, ни соразделить съ нимъ управление, основываясь на томъ, что Мелетий получилъ рукоположение отъ омиевъ. Многочисленные приверженцы Мелетия, сплотившись около своего епдскопа, возвели его на кафедру въ одномъ изъ загородныхъ храмовъ. Началась борьба между той и другой партией; народъ придумалъ оригинальное средетво, чтобы покончить споръ миромъ: положено было оть людей, считавшихся способными занять кафедру антиохийскую (а ихъ было шесть, и среди нихъ Флавианъ), взять клятву, что они не примутъ епископства, пока Павлинъ или Мелетий будутъ живы, а по смерти одного изъ нихъ позволятъ удержать престолъ другому. Клятва была дана и народъ примирился: это случилось предъ самымъ отбытиемъ Мелетия въ Константинополь. Значительно иначе разсказываетъ объ этомъ Феодоригь, ближе знакомый съ антиохийскими делами. Въ Антиохию прибылъ Сапоръ, по повелению императора приводивший въ действие его первый эдиктъ объ изгнании омиевъ изъ городовъ и передаче церквей никейцамъ. И въ другихъ городахъ ему приходилось наталкиваться на противодействие, но въ Антиохии онъ былъ поставленъ въ особое затруднение: здесь три епископа—Аполлинарий, Павлинъ и Мелетий претендовали, въ качестве православныхъ, на кафедру, при чемъ первые два утверждали, что они находятся въ общении съ Дамасомъ и, согласно смыслу рескрипта, должны по праву получить церкви. Диаконъ Флавианъ подвергнулъ сомнению действительное сходство догматическаго учения Аполлинария и Павлина съ Дамасомъ и «ограничилъ говорливость обоихъ». Мелетий же, не имевший возможности опереться на авторитетъ Дамаса, предложилъ Павлину соединить свою паству и, оставивъ споръ ο первенстве, вместе править ею. Павлинъ не согласился на это. Пра–вильность известия Феодорита подтверждается двумя фактами: Григорий Богословъ, защищавший, какъ увидимъ сейчасъ, Павлина на соборе, ничего не зналъ ни ο какомъ предварительномъ соглашении между нимъ и Мелетиемъ, и западный соборъ 381 г. не упоминаегь ο немь, хотя это лежало въ ближайшихъ его целяхъ. Вопросъ оставался, такимъ образомъ, открытымъ.
