Книга Даниила появилась около середины II века до Р. X., а лет через пятьдесят первая повествовательная часть книги Еноха, Mashafa Hênôk, и еще лет через пятьдесят — семьдесят, почти в самый канун Рождества Христова, — вторая часть ее, апокалипсическая, — «Притчи Еноха» (W. Baldensperger, Die messianisch-apokalyptischen Hoffnungen des Judenthums, 1903, p. 17–22).
Книга эта — продолжение и завершение Даниила — есть вершина всех мессианских пророчеств Израиля (W. Baldensperger, 119). Здесь впервые Мессия возносится с престола отца Своего, Давида, на престол Бога-Отца; Сын Человеческий становится Сыном Божиим Единородным: «Избранный Мой воссядет на престоле Моем», — говорит Господь (Fr. Martin, Le livre d’Hénoch, trad. sur le texte éthiopien, 1906, p. 104. — W. Baldensperger, 120, 138).
Взор Иисуса Назорея, может быть, останавливался и на этих словах.
Книга Даниила, принятая в канон, имела явное, всемирно-историческое действие; Книга Еноха, оставшись вне канона, сделалась потом «отреченною», «апокрифическою». Ту — знают все, эту — почти никто; но, может быть, всемирно-историческое действие этой — не меньше — той.
III
Судя по тому, что падшие Ангелы Еноха, искусители первого человечества, сходят на гору Ермон, книга эта родилась где-то на севере Палестины, может быть, в Галилее, родине Иисуса.
В эллино-римской столице Ирода Четверовластника, Тивериаде, на юго-западном берегу Геннисаретского озера, чуть скрытого цепью холмов от Назарета, цвела знаменитая школа раввинов, изучавшая мессианскую Кабалу — физику семи дней творения, — именно то, чего так много в Книге Еноха. Тут же глухо тлели, как угли под пеплом, мессианские чаяния зелотов-каннаимов, «ревнителей» — будущих, против Рима, мятежников. Может быть, Книгу Еноха и сочинил один из них.
IV
«Пятый от Адама, Енох, как полагают Вавилоняне, изобрел звездочетство (астрономию); он же есть Атлас греков», — сообщает предание, идущее, должно быть, от вавилонского плена Израиля, церковный историк Евсевий Кесарийский, и подтверждает Александр Полигистор.
Атлас — Енох: этого достаточно, чтобы убедиться, что Книга Еноха — об Атлантиде.
V
Подлинник, арамейский или еврейский, бесследно исчез; может быть, уничтожен евреями в позднейшие, христианские века, за то, что в этой книге Мессия, Сын Человеческий, слишком похож на Христа. Но в городе Акмиме-Панополе, в Верхнем Египте, найден папирус с греческим переводом части книги, а перевод эфиопский другой части сохранился в Абиссинии. Кажется, в Египте знали и чтили «Еноха» больше, чем в самой Палестине.
Первая родина его — Вавилон, вторая — Египет. Чем же породнился он с ними? Тайною Запада, сквозящею сквозь тайны Востока, как очень глубокое дно — сквозь очень прозрачную воду.
VI
В Книге Еноха, люди-исполины допотопного мира, сыны «сынов Божьих», бен-Элогимов, падших ангелов, — суть люди Крайнего Запада.
«Весь простой народ в Египте верит, opinio vulgi, что злые волшебства и искусства, artes, людям открыли Ангелы», — сообщает христианский писатель Кассиан (IV–V вв.) заметку библейского толковника Серена (Serenus) к VI гл. Бытия, где говорится о тех же исполинах (Cassianus, Collatio, VIII, 21). Вера в падших ангелов, обладателей волшебного знания, магии, здесь, в Египте, сохранилась и в народе, и в церкви. Египетские отцы, Зосима, Пандор и сочинитель христианской «Кабалы», Pistis Sophia, хорошо знают «Еноха» (Lawlor, Hermathena, 1904, p. 180).
VII
Тайна Запада древнее всех тайн Востока, — это помнит Египет. «На Запад! На Запад!» — кличут, не умолкая, шесть тысяч лет, плакальщицы египетских похоронных шествий. Запад, Amenti, — вечная родина человеческих душ — «царство мертвых». Тени их, переселяясь на Запад, где «Поля Блаженных», Ialu, — «второй Египет», переплывают в ладьях через «Воды смерти», «Мрачное море», Mare Tenebrosum. Туда же направляет свой путь Гильгамеш, вавилонский богатырь солнечный, через те же «Воды смерти», к последнему человеку первого человечества, Ною-Астрахазису (Gilgam., IX, 65–77).
В Мрачное море Запада каждый день заходит солнце Египта и Вавилона, как зашло однажды солнце Атлантиды. Не потому ли и сохранилась память о ней в Египте, в той иероглифной записи Неитова святилища, о которой Саисские жрецы сообщили Солону?
VIII
В поздние годы кесаря Августа — канун Рождества Христова, — где-нибудь в Александрии или в Саисе, книжник ли иудейский, христианский ли учитель, напоенный эллинской мудростью, подобно Филону и Клименту, не могли не видеть, сличая Платона с Енохом, что оба говорят об одном — об Атлантиде. Если же потом, двадцать веков, этого уже никто не видел, то, может быть, потому, что надо быть не только иудеем или не только эллином, как мы все, а тем и другим вместе, чтоб это увидеть, и еще, может быть, потому, что эти два голоса, Платона и Еноха, говорящие об одном, — слишком разные. Трудно, в самом деле, представить себе два существа, более разные: пропасть, отделяющая доныне все иудейство от всего эллинства, христианского и языческого одинаково, уже легла между ними.
Платон — «классик», Енох — «романтик», в более, конечно, широком смысле, чем наш, только эстетический, — потому что «классиками» кончаются, — начинаются «романтиками» все духовные миры, культуры. Фидиева Зевса Олимпийского риза из слоновой кости и золота — язык Платона, но под этою ризою сердце мертвого бога — идола; язык Еноха — одежда из верблюжьего волоса, но под нею — сердце Бога живого. Платон умирает в «безумье»; Енох в нем живет. Даже бред Платона ясен и правилен, кристалловиден, подобен геометрии; даже геометрия Еноха подобна бреду, но, может быть, потому, что она уже не земная, не Евклидова. Тот ищет, этот нашел; тот падает, этот летит; «было» — у того; у этого — «будет». Мудрость Платона — смертная; мудрость Еноха — воскресная.
То, что хочет и не может сделать мудрец, делает пророк: связывает бывший конец с будущим, Атлантиду — с Апокалипсисом. Повесть о Страшном суде над первым человечеством Енох начинает пророчеством о суде над человечеством вторым: «Се, грядет Господь со тьмами святых Своих, сотворит суд» (Hénoch, I, 9). Этого «грядет» и не мог сказать Платон, — не могла сказать вся Греция, ни Египет, ни Вавилон, — все дохристианское человечество, — мог только Израиль.
IX
«Чувство Конца» у Платона притуплено; у Еноха почти так же остро, как в Евангелии. «Царство Божие приблизилось», начинает Иисус благовестие; «близок день спасения», начинает Енох. «Подожди немного… и растают горы пред лицом Господним, как воск перед лицом огня» (Hén., LI, 2; LII, 5–6). Это значит: был конец водный — потоп, Атлантида; будет конец огненный — пожар, Апокалипсис.
Ekpyrôsis, «пожар», hydatôsis «потоп» — эта пифагорейская эсхатология у Платона — ледяной кристалл геометрии, а у Еноха — все кристаллы плавящий огонь.
X
Но чем эти два голоса различнее, тем несомненнее, если только уметь вслушаться, что оба говорят об одном. Чем они различнее, тем нужнее друг другу и еще нужнее нам, как две половины одного целого. Если бы не было «Еноха», мы не знали бы, что Апокалипсис будет; если бы не было Платона, мы не знали бы, что Атлантида была. А то знание без этого — мертво.
XI
Книга Еноха есть талмудический «толк», midrasch, к VI главе Бытия — одному из самых таинственных мест одной из самых таинственных книг:
«Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они прекрасны, и начали брать их в жены себе, какую кто пожелал.
И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть презираему людьми, потому что плоть они; пусть же будут дни их сто двадцать лет».
Смертная плоть приобщилась к бессмертной, через «сынов Божиих», бен-Элогимов, и возгордилась, начала презирать единого вечного Духа-Бога. Чтобы смирить ее, Он возвращает ее в смерть — время: вечность кончилась, началось время.
«В то время были на земле исполины; особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди.
…И воззрел Господь на землю; и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.
И сказал Господь Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, Я истреблю их с земли».
(Быт. VI, 1 — 13)
Что это значит? Камнем соблазна и камнем преткновения лежат эти слова поперек дороги всем «толковникам», как исполинская, упавшая с неба глыба аэролита: ни обойти, ни сдвинуть. Лучше не касаться их вовсе, не объяснять, — советует бл. Августин (August, Civ. Dei, XV, 23). Трудно не объяснять: люди не знают, что с этим делать, но чувствуют, что это один из краеугольных камней Писания; вынуть его — разрушить все, потому что здесь ответ на вопрос, решающий судьбы двух человечеств: отчего погибло — первое, и может погибнуть — второе. Но странно не связан, не связуем ответ со всем окружающим: точно обломок иного Бытия, древнейшего, не вставленный в новое, а положенный сверху.
