«Конечно, сэр, Бог или благодать не могут быть известными заранее, их надо разыскать».
Как вы можете разыскивать то, что вы не знаете? Вы знаете или думаете, что вы знаете, что такое Бог, а знаете вы согласно вашим условностям или согласно вашему собственному опыту, который основан на вами созданных условностях. Таким образом, сформулировав, что есть Бог, вы приступаете к «обнаружению» того, что спроектировал ваш ум. Это явно не поиск, вы просто преследуете то, что уже знаете. Поиск прекращается, когда вы знаете, потому что знание — это процесс узнавания, а узнавать — это действие прошлого, известного.
«Но я действительно ищу Бога, каким бы именем его ни называли».
Вы ищете Бога, так же точно, как другие ищут счастье в спиртных напитках, в приобретении власти, и так далее. Все это хорошо известные и устоявшиеся мотивы. Мотив порождает желанный результат. Но есть ли поиск, когда есть мотив?
«Думаю, что я начинаю понимать то, что вы имеете в виду. Пожалуйста, продолжайте, сэр».
Если вы действительно искренни, то в тот миг, когда почувствуете, что во всей этой схеме так называемого поиска вообще нет никакого поиска, вы откажетесь от него. Но причина вашего поиска все еще остается. Вы можете отложить схему A, которая является поиском того, что ум спроецировал, но тогда вы возьметесь за схему B, которая основывается на идее, что вы не должны преследовать схему A. Но если это не схема B, то это будет схема C, N или Z. Ядро вашего ума не осознало целостную проблему поиска, и именно поэтому оно перемещается от одной схемы к другой, от одного идеала к другому, от одного гуру или лидера к другому. Оно вечно движется в сетях известного.
А теперь, может ли ум оставаться без поиска? Есть ли ум, ищущий, когда нет этого движения поиска? Ум кочует от одного движения поиска к другому, вечно ища, вечно нащупывая, вечно попадая в сети опыта. Это движение всегда направлено на «больше»: большее возбуждения, больше опыта, более обширные и более глубокие знания. Охотник вечно проектирует то, за чем охотится. Ищет ли ум, как только он осознает значение этого целостного процесса поиска? А, когда ум не ищет, есть переживающий по отношению к переживаемому?
«Что вы подразумеваете под переживающим?»
Пока существует ищущий и то, что ищется, обязательно будет переживающий, тот, кто узнает, и это является ядром эгоцентричного движения ума. От этого центра начинается всякая деятельность: или благородная, или позорная: желание богатства и власти, принуждение быть довольным тем, что есть, побуждение искать Бога, производить реформы и так далее.
«Я вижу в самом себе истинность того, что вы говорите. Ко всему этому у меня был неправильный подход».
Это означает, что вы собираетесь подойти к этому «правильно»? Или же вы осознаете, что любой подход к проблеме, «правильный» или «неправильный, является эгоцентричной деятельностью, которая только усиливается, слегка или в значительной степени, переживающего?
«Какой же хитрый ум, какие быстрые и утонченные его действия, чтобы поддержать себя! Я очень четко это понимаю»
Когда ум прекращает искать, потому что он понял полное значение поиска, разве не ломаются ли ограничения, которые он на себя наложил? И не становится ли ум тогда неизмеримым, непознанным?
Психологическая революция
Перед тем, как отъехал поезд, была огромная суматоха и суета. Длинные вагоны были сильно переполнены, набиты людьми и полны дыма, и каждое лицо скрывалось за газетой. Но, к счастью, все еще было одно или два свободных места. Поезд был электричкой, и вскоре он оказался за пределами трущоб и набирал скорость на открытой местности, проезжая мимо автомобилей и автобусов на шоссе, которое пролегало параллельно рельсам. Это была красивая местность, с зелеными покатыми холмами и древними, историческими городами. Солнце светило ярко и нежно, потому что это была ранняя весна, и на фруктовых деревьях только начинали показываться розовые и белые цветы. Вся сельская местность была в зелени, свежей и молодой, с нежными листочками, сияющими и танцующими на солнце. Это был божественный день, но в вагоне было полно утомленных людей, а воздух отяжелел от табачного дыма. Маленькая девочка и ее мать сидели прямо поперек прохода, и мать объясняла ей, что она не должна смотреть на незнакомцев. Но ребенок не обращал ни малейшего внимания, и через некоторое время мы улыбались друг другу. После этого момента она почувствовала себя раскованно, часто поглядывая, чтобы увидеть, смотрят ли на нее, и улыбаясь, когда наши глаза встречались. Спустя некоторое время она уснула, свернувшись калачиком на своем месте, и мать прикрыла ее пальто.
Должно быть, это было прекрасно — пройтись по той дорожке через поля, посреди такой красоты и чистоты. Люди махали руками, когда мы с ревом проезжали вдоль по хорошо заасфальтированной дороге. Большие белые волы медленно тянули телеги, загруженные удобрением, и некоторые из мужчин, которые вели их, должно быть, пели, так как их рты были открыты, и можно было видеть по их лицам, что они наслаждались свежим утренним воздухом. В полях были мужчины и женщины, которые копали, сажали и сеяли.
Я побрел по длинному проходу с местами по обеим сторонам к голове поезда. Проходя через обеденный вагон и мимо кухни, я толкнул и открыл дверь и вошел в багажный вагон. Никто не остановил меня. Вещи багажа были аккуратно выстроены на стойках, а их ярлыки трепетали на сквозняке. Я вошел в другую дверь, и там оказалось два водителя поезда, полностью окруженные большими, широкими окнами, которые давали полное представление обо всем в этой прекрасной сельской местности. Один из мужчин управлял рычагом, который регулировал электричество, и перед ним были различные измерительные приборы. Другой, который наблюдал и неторопливо курил, предложил свое место и, взяв табурет, сел прямо позади меня. Он очень настаивал, чтобы я сел там, и начал задавать несметное количество вопросов. Между вопросами он останавливался, чтобы показать замки на вершинах холмов, некоторые из них превратились в руины, а другие все еще хорошо сохранились. Он объяснил, что означали те блестящие красные и зеленые огни, и, бывало, вынимал свои часы, чтобы посмотреть, успевали ли мы по графику на каждой станции. Мы мчались со скоростью между 100 и 110 километрами вверх по прекрасным склонам, по мостам и по длинным, прямым участкам рейса. Но мы никогда не ехали больше 110 километров. «Если вы вышли бы на станции, которую мы только проехали, и сели на другой поезд, — сказал он, — вы бы поехали в город, названный по имени известного святого». С грохотом проносясь мимо железнодорожных стрелок, мы со свистом ехали мимо станций с названиями, которые происходили с древних времен. Мы теперь бежали вдоль берега синего туманного озера и могли видеть только города на другой стороне. В этом районе произошло известное сражение, от исхода которого зависела судьба целого народа. Вскоре мы миновали озеро, и, поднимаясь из долины и холмов, мы оставляли позади нас оливковые деревья и кипарисы и оказались в более заросшей местности. Мужчина позади меня объявил название грязной реки, когда мы проезжали мимо нее, она выглядела маленькой и хрупкой для такого известного течения. Другой мужчина, который только однажды или дважды оторвал свою руку от дросселя в течение двух с половиной часовой поездки, принес извинения от имени их обоих, что они не умеют говорить по-английски. «Но какое это имеет значение, — сказал он, — раз вы понимаете наш красивый язык?»
Сейчас мы уже подъезжали к предместьям большого города, и голубое небо было затянуто его дымом.
В той маленькой комнате с видом на красивое озеро нас было несколько, и это было тихо, хотя приятно шумели птицы. Среди группы присутствовал крупный мужчина, полный здоровья и энергии, с острым, но приятным взглядом и медленной, осторожной речью. Поскольку он жаждал высказаться, другие молчали, но они присоединятся, когда почувствуют, что это необходимо.
«Я в политике уже много лет, и по-настоящему старался ради того, что искренне считал благом для страны. Это не означает, что я не стремился к власти и положению. Я действительно стремился к этому, боролся с другими из-за этого и, как вы можете заметить, достиг этого. Впервые я услышал о вас много лет назад, и, хотя некоторые из вещей, о которых вы говорили, находили отклик в душе, весь ваш подход к жизни имел для меня только сиюминутный интерес, он никогда не пускал во мне глубокие корни. Однако, годы спустя, после всей этой борьбы и боли, кое-что созрело во мне, и с недавних пор я стал посещать ваши беседы и обсуждения всякий раз, когда мог. Теперь-то я полностью осознаю, что то, о чем вы говорите, — это единственный выход из опутывающих нас трудностей. Я побывал везде в Европе и Америке и как-то раз обратился за решением к России. Я был активным работником в коммунистической партии и с хорошими и серьезными намерениями сотрудничал с ее религиозно-политическими лидерами. Но теперь я ухожу ото всего. Это все стало коррумпированным и неэффективным, хотя в некоторых направлениях был достигнут неплохой прогресс. Много размышляя по поводу этих вопросов, сейчас я хочу исследовать все это заново, и чувствую, что я готов к чему-то новому и проясняющему».
