— Братия! Прошу встать на молитву!
Возле икон на маленькое возвышение поднялся незнакомый студент. Секунды две помолчал. Взял в руки камертон, сильно ударил его о палец. Прислушался. И громко, на весь зал, задал тон:
— До-ми-до-соль-до…
Все дружно затянули:
— О-от-че наш, иже еси на не-бе-сех…
Триста молодых голосов славословили господа и просили есть. В воздухе, казалось, не осталось ни сантиметра, не наполненного звуками молитвы. Массивные стены едва сдерживали этот напор звуков.
Пропета молитва. Дежурный священник из числа студентов академии, надев на себя епитрахиль, поворачивается к столам и благословляет трапезу:
— Христе боже, благослови ястия и питие рабов твоих, яко свят еси, всегда ныне и присно и во веки веков.
— Аминь! — дружно отвечает трехсотустый хор.
Андрей ловит себя на мысли, что благословлять-то пока нечего: перед ними пустые столы, на которых расставлены лишь миски да тарелки. Но традиция превыше всего!
Шумно рассаживаются бурсаки. Звенят пустые тарелки, гремят миски. Шум этот перекрывает голос долговязого Николая Петровича:
— Потише, братия, потише! Будем слушать «Житие».
На середину столовой выходит щупленький студент академии с толстой книгой в руках. Он обводит присутствующих взглядом и вопросительно смотрит на Николая Петровича, распорядителя трапезы, который выжидает, пока бурсацкие голоса немного притихнут, и потом резко кивает головой чтецу.
Студент, повернувшись к иконам и перекрестившись на них, тонким голосом испрашивает благословение дежурного священника:
— Житие преподобного и богоносного отца нашего Симеона Столпника благослови, честный отче, прочести.
Дежурный священник заговорился со своим соседом — молодым батюшкой, который локтем незаметно подталкивает собеседника. Тот, встрепенувшись, вскакивает и возглашает:
— Молитвами преподобного и богоносного отца нашего Симеона Столпника, господи Иисусе Христе боже наш, помилуй нас.
— Аминь, — отвечает чтец. И, раскрыв толстую книгу, слюнит палец, отыскивая нужное место. Затем тягучим, монотонным голосом начинает:
— «В стране Каппадокийской, в селении Сисан, жили благочестивые христиане Сусотион и Марфа. Бог благословил их супружество рождением сына, коего они нарекли Симеоном и, по обычаю, омыли баней крещения. Не в книжном научении, а в простоте и незлобии воспитывался сей отрок, но премудрость божия часто вселяется и в простых людей и их избирает своим орудием, дабы посрамить мудрование века сего…»
Голодных бурсаков мало интересует, что происходило много веков назад в селении Сисан. Они хотят есть и жадно смотрят на дверь, из которой должны появиться подавальщицы с едой.
Андрей голоден не менее других. Чтобы как-то отвлечься, он вслушивается в слова «Жития», но не может понять одного: недавно отец ректор говорил о необходимости широкого образования для пастырей церкви, а автор «Жития святого Симеона» утверждает обратное: чтобы угодить богу, вовсе не нужно быть премудрым, ибо премудрость божия любит людей простых и некнижных…
Наконец в дверях появляется молоденькая девушка в белом халатике. В руках у нее поднос. Бурсаки сразу оживляются. Девушка, не глядя на семинаристов, подходит к первому столу, ставит на краешек его поднос. Сидящий справа семинарист осторожно снимает большую кастрюлю с дымящимся супом и ставит на стол. Подавальщица идет к следующему столу.
Теперь все увлечены едой. Разливают суп в мисочки, кушают. Никто не слушает душеспасительного чтения.
Обед приготовлен неважно, но для проголодавшегося бурсака и такая пища — счастье. Съеден суп. Триста питомцев ждут второе блюдо и вполголоса разговаривают. Их голоса заглушают чтение «Жития». Расхаживающий между столами помощник инспектора то и дело призывает:
— Потише, братия, потише! Слушайте чтеца!
Но разве уймешь бурсаков! В том конце трапезной, где находится Дон-Кихот, еще как-то соблюдают приличие. В противоположном же конце разговаривают в полный голос и стуча ложками, требуя второго.
Второе блюдо разносят, начиная со старшекурсников. Пока очередь дошла до третьего класса семинарии, «академики» успели уже съесть вес и выражали нетерпение.
— Смирнов, ешь быстрее, не то голодным останешься! — предупредили Андрея умудренные опытом прошлых лет товарищи. — Сейчас нас поднимут на молитву, а после нее есть уже нельзя: что успел съесть, то и твое!
Обжигаясь, глотал Андрей скудные семинарские харчи. Товарищи оказались правы. Едва он успел съесть половину второго блюда, как прозвучал властный голос Дон-Кихота:
— Прошу встать на молитву!
Задвигались скамьи. Триста бурсаков поднялись, чтобы поблагодарить господа бога за обед. Многие стояли еще с полными ртами.
— Благодарим тя, Христе боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ. Не лиши мае и небесного твоего царствия. Слава отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков, аминь. Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй. Владыко, благослови.
Владыкой был тот же дежурный священник. Он вновь повернулся лицом к бурсакам и заключил трапезу словами:
— Благословен бог, милуяй и питаяй нас от своих великих щедрот всегда, ныне и присно и во веки веков.
— А-а-минь!
Обед был окончен. Щедроты господа бога оказались отнюдь не «великими».
Кто-то неожиданно взял Андрея под руку. Он обернулся: это был Женя Тетнер, его ночной попутчик.
— Ну, как дела, молодой человек? Пойдем посидим на лавочке.
— Пойдем, — согласился Андрей.
Пройдя ряд спален и длинный коридор, они вышли и скверик. Сели.
— Можешь меня поздравить: поступил сразу в третий класс.
— Молодец, поздравляю! — сказал Женя.
— Ну, а ты как живешь? По-прежнему у своей старушки обитаешь?
— Нет, прошло лето. С сегодняшнего дня перебрался в общежитие. Не разрешают нашему брату холостяку в учебное время на частных квартирах жить: блуда боятся, — криво усмехнулся Женя. — В учебное время на квартире могут жить только женатые, да и то с особого разрешения начальства. А в каникулы можно: кто куда хочет, тот туда и уезжает. Я обитаю здесь у богобоязненных старушек. Они меня с радостью принимают, за постой ничего не берут: за честь считают приютить будущего батюшку. Я этим пользуюсь.
— И не скучно тебе, человеку в годах, без семьи жить? — поинтересовался Андрей.
— А на кой она мне, семья-то? Стипендия не ахти какая: в среднем тридцать рублей. На нее разве жену прокормишь? Самому еле хватает. Вот кончу семинарию, перед принятием сана женюсь.
— А невеста есть?
— Эх ты, простота! Мне еще далеко до конца. А когда надо будет, сколько угодно найдется. Неужели не заметил сколько их, девчонок, возле нас увивается. Ими хоть пруд пруди. Некоторые даже в лавру заходят, чтобы познакомиться с нашим братом. Выбирай любую. Только я на любой не женюсь. Я думаю влиятельного попа в Москве присмотреть и его дочку окрутить. Тогда тесть приход доходный обеспечит и жилье. Вот еще годика два-три помучаюсь здесь, а там…
— Женька, ты циник!
— Жизнь выучила, дорогой, ничего не поделаешь. Ты проучишься здесь — тоже таким станешь. Я еще до поступления сюда трезво смотрел на вещи. Бери от жизни все!
— Прости, но зачем тебе, с твоей философией, в семинарию идти? Какой из тебя священник получится?
— Лучший, чем из тебя, Андрей. Только прошу, пусть этот разговор останется между нами. Не трепись никому. И вообще будь здесь очень осторожным, а не то выскочишь из семинарии, как пробка. Тут, брат, одно неосторожное слово, не говоря уже о поступке, и не спасет тебя никакое благочестие. Слышал, что сегодня инспектор говорил?
— Слышал. За что ребят в прошлом году выгнали?
— С порядками здешними не хотели мириться. Пришли новички неотесанные, с мирскими привычками. А здесь надо быть тише воды, ниже травы… За все благодарить господа, начальство, да пресмыкаться перед ним, славословить его и ручки обцеловывать. Тогда «благо ти будет и долголетен будеши» в семинарии. А ребята возроптали — и тю-тю…
— На что же они роптали?
— Многое им тут не нравилось. И то, что в город не пускают без разрешения и кормят плохо…
— А кормят и правда плохо.
— Терпи! Помни одно: «Послушание паче поста и молитвы». Многое можешь делать, но по-умному, по-тихому. А главное, не ропщи на начальство высокое и низкое. Оно тоже хочет жить… Ты думаешь, на наши харчи патриархия мало денег отпускает? Ничуть. Более чем достаточно. Можно было бы зажиреть, коль все деньги шли бы нам на питание. Но до нас доходит хорошо если одна четверть. Остальное выше… там… остается.
— Что же, ректор с инспектором воруют?
— Зачем так грубо, Андрей? Они в это дело не встревают. Не пачкают руки.
