Артур Иосифович тоже питал ко мне добрые чувства. Я несколько раз бывал у них дома. Я бы не сказал, что он активно защищал молодежь. Правда, отличие от других руководителей ВСЕХБ состояло в том, что вся династия была верующей. Я ничего не знаю о семье Сергея Трофимовича Тимченко.
Еще хотелось бы вспомнить о Леониде Федоровиче Ткаченко, регенте хора Московской церкви. Его отец Ф. Г. Ткаченко трудился в 20–е годы XX века еще в доме молитвы на Сретенке в Москве. Леонид Федорович Ткаченко переехал в Москву из Одессы в 1955 году. В 1986 году с его участием вышел альбом с записями ведущих хоров церквей евангельских христиан–баптистов. В альбом вошли две пластинки с произведениями классической духовной музыки и современных композиторов на русском, украинском, латышском и эстонском языках.
Он жил в другой части Москвы — по киевскому направлению. Я бывал у него дома несколько раз. В жизни церкви он занимал весьма заметное место. Кроме того, он входил в число четырех человек, отчисленных из английской семинарии. Решение об их учебе принималось на уровне Совета по делам религии. В группу вошли Вениамин Леонтьевич Федичкин, и еще двое братьев. Не помню точно их имен. Отец нашей христианской писательница Галины Красненковой. И еще четвертый. Но по возвращении были приняты меры. Были наказания. Правда, были и голоса в защиту. Был в то время в нашем братстве такой человек — Брайцев. Он сказал: «Ну что вы, братья, в Евангелии же есть притча про не плодную смоковницу. Ее надо обвести ручьем, обложить навозом.. Тогда можно говорить о плоде.». На что один из четырех отчисленных ответил: «Не знаю, как там с плодами, но навозом вы меня обложили здорово…». Эта фраза стала чем‑то вроде афоризма. Красненков после всех этих событий вышел из церкви, и так в нее уже не вернулся. Я просил его дочь, Галину, написать об этом. Она начала писать, но, насколько я знаю, не закончила. Как бы то ни было, но это событие еще долго жило в умах тех, кто не доверял руководству Московской церкви и ВСЕХБ. Ткаченко попал в число тех, кому мы не очень доверяли, наши интересы он никогда не отстаивал. Будучи председателем церковного совета, он часто попрекал молодежь и даже преследовал. Но был Ткаченко человеком талантливым, одаренным хорошим голосом. С этим именем связан был еще один длительный конфликт. Его мы так и называли — «дело Ткаченко». Солистка хора созналась, что он ею увлекался. Мы написали заявление руководству церкви и потребовали его отлучения. Была создана комиссия, ее возглавлял, по–моему, Чернопятов, пресвитер по Тульской области. Мы его недолюбливали. Его проповеди были слишком вкрадчивы. Он почитал начальство сверх всякой меры. Чернопятов возглавил эту комиссию, чтобы обелить Ткаченко. Его поставили на замечание на один год, и на это время отстранили от служения. Был громкий скандал. Думаю, многие хористы до сего дня ненавидят меня за то, что я тогда выступил против их регента. «С кем не бывает», — говорили многие из них. Это нас повергало в шок. Дело Ткаченко оставило след: он в прежней силе уже не восстановился. Его защищал и Жидков. Мы спрашивали его об этом. Почему он так поступал. Он отвечал словами Священного Писания: «Друг любит во всякое время». Для меня этот ответ стал образцом искренности и правильного отношения к дружбе. Василий Прокопьевич Федичкин, отец Саши Федичкина, тоже был членом этой комиссии. Они все прослушали ленту с признательными показаниями. Ее добыл Александр Батылин, знаменитый персонаж, о котором тоже надо будет сказать в отдельном рассказе. Помню, что Ткаченко доучивался в гамбургской семинарии. Часто приезжал в СССР с какой‑то женщиной, сотрудницей этой семинарии. Она играла но рояле, а Ткаченко пел на немецком. Посторонним были непонятны эти отношения. О жене Ткаченко особых воспоминаний не осталось. Дети у них, кажется, были. Но были ли они верующими, я сказать не могу. Мои воспоминания некоторые историки могут принять в штыки, но на то они и воспоминания. Если были слухи о чем‑то, я так и говорю.
После Ткаченко эстафету на посту председателя церковного совета принял Виталий Куликов. Он был мудрее, чем Ткаченко, вел себя с молодежью. Я его запомнил как человека длинного комплимента. Он при встрече говорил длинные витиеватые комплимента. Я их терпеть не мог, они мне казались неискренними. Он вел себя по–новому: был мастером компромисса, предпочитал договариваться. Он был правой рукой Бычкова. Его кабинет был напротив кабинета Бычкова, и своего рода сторожевым постом. Он занимался исключительно «Братским вестником». В то время он не был еще известным проповедником. Он преподавал на Библейских курсах. Я не могу ничего сказать о его заступничестве за молодежь. Он был все равно по другую сторону баррикад. Позже он работал ректором Семинарии евангельских христиан. На этом поприще они опять служили вместе с Бычковым. Я был у него несколько раз дома. Дети у него были, но тоже, кажется, неверующие. В. Г. Куликов — последний председатель церковного совета, исполоргана ВСЕХБ, который к радости многих почил наконец в бозе.
Следует вспомнить и о других знаменитостях того времени. Помню одного дьякона Московской церкви — Василия Савельева. Он был последовательным борцом с молодежью, которое, с его точки зрения, конечно, вредила нормальной жизни церкви. Ни одну его высоко пафосную проповедь я не запомнил по содержанию. Он запомнился еще и тем, что всегда старался нас прогнать с молитвы после служения. Молодежь после собрания обычно забивалась на какой‑нибудь балкон и сразу после собрания начиналась длинная — на час–полтора — молитва. Горячая, искренняя. Многие руководители церкви ничего с этим сделать не могли: не станешь же тянуть за руку молящегося. Оглядываясь назад, я понимаю, что молитва становилась инструментом противления против руководителей, что, наверное, само по себе предосудительно. Мы становились на колени — чтобы труднее было нас стащить с балкона. Потоптавшись вокруг нас, дьяконы и другие люди, следящие за порядком в церкви, уходили. Но однажды Петя Синица, про которого я уже рассказывал, сцепился с Савельевым. Их поединок закончился тем, что они оба кубарем скатились по балконной лестнице — по–моему, до первого поворота. Был скандал. Петра Синицу хотели за этот конфликт отлучить. Только это вспоминается мне в связи с Савельевым. Хотя говорят, что в прошлом он был знаменит.
Запомнился мне Владимир Федорович Брайцев. Он тоже был активным и верным «служакой». Правда, после перестройки он сильно изменился. Был служителем в некоторых подмосковных церквях. Иногда в разговоре они любил рассказать о наших добрых взаимоотношениях. Чего никогда не было. По свидетельству одной сестры, именно он якобы отбирал у Карева конспекты проповедей, когда тот спускался с кафедры в Московской церкви. Он был завхозом в Московской церкви. О нем ходили разные толки, в основном отрицательные.
Я уже упоминал Вениамина Леонтьевича Федичкина. Он изменился к молодежи после того, как Евгений Гончаренко женился на его дочери. Его дети были членами молодежной группы. Он заигрывал с Советом по делам религии. Ответственным чиновникам этого органа очень нравилось, когда число церквей за год уменьшалось и это отражали отчеты. И вот дошло до момента, когда по логике сокращения в областях церквей уже вроде бы быть не должно, а они были. Разгорелся скандал. Данные о сокращении подавали уполномоченные по областям. Вениамин Леонтьевич отвечал за несколько областей. Получилось, что он в угоду власти сократил на бумаге слишком много церквей. Пересокращался! Но это все на уровне слушков. Хотя непосредственно не касалось молодежного служения. Но мы его считали человеком по ту сторону баррикад.
Мы не говорили о Михаиле Яковлевиче — «молодом» Жидкове. Он нес служение пресвитера Центральной московской церкви. По должности он всегда соприкасался с нами. Жидков замечал молодых, в том числе и меня. Он помог мне финансово накануне свадьбы. Он пожертвовал 350 рублей. Но постепенно молодежь отдалялась от него. Давления Совета по делам религии возрастало. Жидков старался наладить отношения с непокорными молодежными лидерами: со мной, с Епишиными. Пригласил нас к себе домой. Нас принимала его жена, Лидия Ильинична, ныне здравствующая. Михаил Яковлевич все равно оставался для нас представителем власти, желающий урезонить и успокоить молодежь своей церкви. Он закончил учебу в Англии и отличался особым методом проповеди что многим молодым людям нравилось. Но общение с ним давалось непросто. Мы наступали, отстаивали свои права: в частности, об избрании дополнительных дьяконов. В мое время в церкви был пресвитер и всего три дьякона. Для такой большой церкви — 5 тысяч членов — этого было мало. Этот аргумент никто не мог оспорить. Власти дали в итоге согласие на избрание дополнительных дьяконов. Появился сначала один, потом второй, а потом — как прорвало. Договорились избрать целую группу дьяконов — чуть ли не двенадцать человек. Мы протолкнули свои кандидатуры: Алексея Кузнецова, Ивана Кораблева, Алексея Громова. Руководство церкви предложило своих шесть кандидатур, которые нас однозначно не устраивали. Но мы пошли на этот компромисс, так как избранный дьякон становился членом руководства. За всех проголосовали единогласно. После собрания ко мне подошел Жидков и говорит: «Все замечательно, но как‑то скучно». До этого у нас были жаркие баталии и обсуждения.
