Сестры плакали и рыдали.
После обедни Владыка кушал чай и обедал у новой начальницы Лукерьи Васильевой, где ликовали поклонницы о. Иоасафа. Елисавета Алексеевна совершенно покойно удалилась из церкви и поспешила переехать из начальнической кельи в свою прежнюю казначейскую.
Серафимовы сестры провели день в слезах и не выходили из келий. Только великие рабы Божий продолжали еще с большей силой воевать со врагом, видя, до какого забвения довел он Иоасафовых сестер. Сестра Аграфена Николаевна Назарова поспешила в келью Пелагеи Ивановны рассказать ей, что происходило сегодня в церкви, и принесла с собой ей в подарок прехорошенького котенка, зная, как блаженная любила их.
Пелагея Ивановна вскочила, выхватила котенка из рук Назаровой и так сильно ударила кулаком по голове его, что он и не пикнул. Никогда еще с блаженной подобного не случалось.
— Полно озорничать-то! — закричала Анна Герасимовна.
— Нет, не перестану! — ответила блаженная.
— Да, вот все так: ей все равно, а я-то при чем? Только знай через тебя все к ответу иди! — ворчала Анна Герасимовна.
— Нет! Что тебе? Я и помимо тебя выберу время! — сказала Пелагея Ивановна.
— Второй Серафим — Пелагея Ивановна! Помогайте мне воевать! — кричала в другом конце обители старица Прасковья Семеновна. — Наталья косматая, Евдокия глухенькая, помогите мне, стойте за истинную правду! Николай чудотворец, угодник Христов, помогай за правду!
День 21 мая был еще ужаснее! Ввиду напечатанных уже отзывов приснопамятного митрополита Московского Филарета о Дивеевских смутах, о. Иоасафе, о Гликерии Занятовой, об оскорблении преосвященного Нектария блаженной Пелагеей Ивановной, о разговорах митрополита по этому поводу с Государем Императором, а также ввиду напечатания об этом же писем митрополита Филарета к митрополиту Петербургскому Исидору и обер-прокурору Св. Синода графу А. П. Толстому (см. Сборник мнений и резолюций митр. Филарета, т. 5, № 606, 6о8 и др. письмам. Филарета, I, 28, II, 98, 99, 105, 226); наконец, ввиду напечатания по этому делу Указов Св. Синода и биографии блаженной Пелагеи Ивановны, в которой упоминается подробно об оскорблении ею преосвященного Нектария, мы излагаем в летописи события со всеми подробностями, несомненно поучительными в духовном смысле.
21 мая преосвященный Нектарий служил в Тихвинском храме и покрывал в рясофор сторонниц Гликерии Занятовой, которую, между прочим, многие любили в монастыре за ее доброту, но теперь обвиняли в духовной слепоте и решении служить не о. Серафиму, а чуждопосетителю о. Иоасафу. Как только раздался звон, доказавший, что Владыка выходит из храма по окончании службы, старшая Прасковья Семеновна надела шубу вверх мехом, выбежала из кельи и направилась к колокольне, крича: «Звони, Ирина, зря, зря! Чтобы Владыка испугался!»
«А вы, сестры, — сказала она подошедшим монашенкам, — идите на канавку, становитесь реже, выше, выше! И кричите: Канавка, канавка! Возопий за нас до неба! А мы нейдем за канавку, земля наша!»
Преосвященный Нектарий, видя это, прошел мимо, ничего не сказав. Тогда старица побежала на другой конец канавки и стала против сеней начальницы. Когда Владыка вошел в келью, она начала кричать: «Вышлите ко мне Лукерью с Владыкой!»
Преосвященный Нектарий вышел, благословил ее большой просфорой, как самую духовную, уважаемую и почтенную старицу в обители. Она взяла, говоря: «Идите, Владыко святый, за тот стол, где вы кушать будете!» Они вошли все вместе в начальнический корпус. Только уселись, Прасковья Семеновна размахнулась и бросила в окно громадную эту просфору с криком: «Вот так и Лушку выкину!» Шум от разбитых стекол произвел переполох, но все боялись, не исключая и Владыки, сказать ей слово, так как они страшились обличения. За столом Прасковью Семеновну посадили рядом с Владыкой. Она спросила себе воды из батюшкина источника, и когда ей подали, то, выплеснув все на Владыку, залила ему бок рясы, разбила стакан о пол и сказала: «О судия! Судия неправедный! Судия ложный! Судия денежник! О Господи, нет истинной правды! Святый Владыко! Руби меня в мелкие части, нет истинной правды! Святый Владыко! Что я шубу-то выворотила, так они всю обитель переворотили! Мне батюшка Серафим сказал: "Придет время, шуми, матушка, не умолчи!" Что я шумлю? Теперь в Петербурге и в Москве шум! Шум! С северной стороны ветер хладный далеко шумит! Владыко, где же истинная правда?!»
Тогда сестра Домна Алексеевна подвела Лукерью Васильевну и говорит: «Вот истинная правда — наша матушка!»
Прасковья Семеновна вскочила, ударила вновь постриженную Лукерью Васильевну по камилавке и сказала: «Я возьму ножницы и ваши долгие хвосты все подрежу, а камилавки побросаю под лавки!»
«Тебе надо камилавочку!» — льстиво произнесла Лукерья Занятова. «Нет, не нужно! — закричала старица. — Будет с меня и того, что батюшка Серафим благословил! Это пострижение не наше — Иоасафово, а наше пострижение будет вторичное от Царя! Нас сам Царь пострижет, а мы к Царю пойдем прямой дорогой, не так, как Лукерья, — ши! ши! Царя позовем! Царь приедет, мощи привезет; двое у нас явятся!»
Замолчала старица и, сидя рядом с Владыкой, через несколько минут спросила: «Где Владыка?»
Ей говорят, что преосвященный рядом с ней. А она воскликнула: «Нет, это не Владыка! Вот он! — и показала на архимандрита Иоакима благочинного, — На нем есть кресты, — продолжала она, — а на этом нет!»
Преосвященный Нектарий распахнулся и сказал: «Вот смотри, старица, мои кресты!»
«Простите, Владыко! Слеповата стала Прасковья», — ответила она.
Встали со стола; преосвященный вознамерился идти по кельям сестер, но Прасковья Семеновна легла на пол под диван, потом быстро опять встала и, бросившись пред Владыкой на колени с воздетыми руками, воскликнула: «Святый Владыко! Нейду из этой кельи; где благоволите мне жить?»
«Где тебе благоволит новая начальница!» — ответил он.
Но старица, обняв обеими руками большой портрет батюшки Серафима, сказала: «Батюшка Серафим! Нейду из этой кельи!»
Только Владыка хотел выйти, она опередила его и, пробежав на половину матушки Елисаветы Алексеевны, начала стучать в ее запертую дверь и кричать: «Правда! Отопрись, мне нужно тебе сказать на подкрепу три слова!»
Но матушка Елисавета Алексеевна никого более не принимала, так как архиерею доносили, что у ней сговариваются сестры против о. Иоасафа и его сестер. Преосвященный Нектарий прислал ей строгое приказание ни во что не вмешиваться, если хочет остаться в монастыре.
«Ступай, Федорушка! — сказала старица своей послушнице. — И если в мою келью Владыка придет, покажи ему лычки батюшки Серафима!»
Ничего не разумевшая послушница побежала в келью. Преосвященный был уже в их корпусе. Федорушка стала просить его благословить келейку Прасковьи Семеновны.
«Старица дома? — спросил Владыка. — Если дома, я не пойду ее беспокоить!»
Федорушка ответила, что старицы нет. Тогда преосвященный Нектарий вошел, благословил ее кровать, посмотрел спутанные лыки батюшки Серафима, но не мог получить объяснения их от послушницы. Видя, что все окна разбиты, он спросил: «Как колотила она окна и что говорила? Давно ли с ней это сделалось?»
Послушница на все дала точные ответы, выслушав которые Владыка ушел.
Прасковья Семеновна этим временем стояла около кельи Елисаветы Алексеевны и говорила сестре Фиене Васильевне: «Фиена! Поди сходи к нашей правде! Что правда делает?»
Фиена Васильевна удивленно смотрела на старицу, не понимая, про что она говорит.
«Разве ты не знаешь, кто правда? — спросила старица. — Наша мать, белая Елисавета! Скажи ей, чтобы она меня к себе пустила; я бы ей три слова сказала! Мне нужно сказать ей три слова батюшки Серафима и Царицы Небесной; ей будут в поддержку и сестрам во подкрепление!»
«Матушка Елисавета Алексеевна очень больна», — ответила Фиена Васильевна.
«Нужды нет! Это ей на пользу! Батюшка Серафим ее за плечики держит! Мне только нужно ей три слова сказать на подкрепление!»
«Нельзя, матушка, войти нельзя, двери заперты!» — сказала Фиена Васильевна.
«Напрасно заперли! — продолжала Прасковья Семеновна. — Пусть бы они посмотрели на нее! Это будет после нужно ей. Сестра, собирай же обедать, теперь радость и веселие, попразднуем! Елисавета всего наготовила! Теперь воля наша, никого не боимся! Вот поехали во все стороны парами, тройками, четверками! Пыль столбом! Приехали — нет тут ничего, никаких дел нет! Гони дальше в Петербург, там лучше дела разыщем! Лошади у нас хорошие, Елисавета откормила! Совались, совались и туда и сюда, да и нет никуда! А придет время, мы всю ложь выгоним, будем жить правдой и с одной правдой!»
Никто не понимал в то время слов великой старицы, но вскоре все вспомнили ее предсказание. Поехали из Дивеева свидетели смуты защищать правду; приехали следователи, искали, искали вину Серафимовых сирот, но не нашли! Правда восторжествовала!
