Итак, пока спасение нам открыто, примем его, как милость, и поспешим, как из пожара, к узкому пути, потому что он один ведет к жизни.
в) Наконец, мы утверждаем, что путь Евангелия узок потому, что он путь любви.
Мы знаем, что такая мысль может показаться странной. Мы не привыкли слышать, чтобы понятие узкости соединялось с понятием любви. Напротив, ничего не приходится слышать чаще в настоящее время, как рассуждения о религии любви, в которой должны отныне смириться все вероисповедания, разделявшие до сих пор людей. Говорят: «ведь Бог есть любовь»; что же, в сущности, за дело Ему до наших заблуждений и слабостей? Чем могут действия существ преходящих нарушать ясное спокойствие всемирного Существа? Откройте же заблудшим созданиям бесконечное Милосердие! Зачем смущать их преходящие радости? Зачем отравлять их удовольствия? Человек так слаб, а жизнь так коротка!» Так говорят они, и даже на сомнительных своих страницах воспевают они любовь Божию. Да, из нечистых уст раздаются нечистые прославления любви Божией. Но ведь это святилище, куда без трепета они не должны были бы проникать, его святая святых ныне превратилось в проходное здание, где каждый дерзко хочет занять место и укрыть свои мысли, свое неверие, свои пороки, даже свое богохульство.
Знаете ли, что скрывается под этими мыслями? Кроме гнусного кощунства в них есть отвратительная смесь эгоизма и гордости. «Бог есть любовь, – говорят они, – итак мы свободны, свободны мыслить, действовать и любить по-своему. Небо открыто нам всем!» – Вот чего нельзя пропустить без опровержения.
Без сомнения, все христианство может быть сведено к одному понятию милосердия и любви. Но какая бездна между любовью, как ее понимает мир, и любовью, как ее излагает Евангелие! Да, любовь к Богу есть сама религия, но что такое эта любовь к Богу и самый Виновник всякого бытия и жизни? Это святой Бог, очи Которого слишком чисты, чтобы спокойно видеть зло, Бог, перед Которым даже ангелы закрывают свои лица. Это Бог ревнивый: Ему довлеет нераздельно царствовать над сердцами, чуждыми всякого кумира и всякого подобия. Следовательно, любовь, которую Он обращает к нам, свята и ревнива, как Он Сам. Таким образом и любовь, которую мы должны чувствовать к Нему, должна быть такова же. Она узка в том смысле, что она исключает все, что с нею несовместимо. Она ищет Бога: следовательно, она не может быть равнодушною ко всему, что касается Бога. Все, что оскорбляет Бога, оскорбляет и ее; всякое поношение Бога есть поношение ее самой. Христианская любовь влечет с собою явную ненависть ко всему, что ей противно, по прекрасному изречению псалмопевца: «Все вы, любящие Вечного, ненавидите зло». Далекая от того, чтобы оправдывать равнодушие, любовь питает отвращение к равнодушно, и если пред лицом грешников она является бесконечным милосердием, то пред лицом греха она – непреклонная святость.
Что же? Вы думаете, что всесвятой Бог Евангелия Иисуса Христа требует от нас меньшего, чем то, чего люди требуют друг от друга? И кто, в самом деле, имеет право на наше сердце, если не Тот, Кто его создал? Из этих сокровищ глубокой нежности, из этих непреодолимых порывов, из этой горячей жажды сочувствия, из этой потребности восхищаться кем-то, поклоняться кому-то, из этой энергии человеческого сердца неужели мы ничего не принесем только Богу, вложившему все это в нас? Думаю, что вы и сами перестали бы веровать в такого бога, который у вас потребовал бы менее самоотречения, чем вашей жизни и вашего сердца. Тем именно узок путь Евангелия, что вступивший на него имеет отныне только одну цель: служение Богу в любви. Вот что вас пугает, о братия мои! Эта исключительная любовь вас отталкивает: посвятить свою жизнь Богу, все любить через Него и для Него, терять душу свою для Него, как говорит Евангелие – это слишком узкая дорога для сердца, влюбленного в самого себя. Между тем нужно выбирать: или широкий путь себялюбия, где спасают душу свою, чтобы потерять ее, или же узкий путь любви, на котором теряют душу свою для Бога, чтобы спасти ее.
III. Мы показали вам, братия, почему путь Евангелия узок. Ошибаюсь ли я, утверждая, что в то время, как я вам говорил, совесть ваша, соглашаясь со мною, тайно подтверждала мои доводы? Теперь мы заключим мое слово. Спросите у тех, кто пошел по узкому пути, спросите их: жалеют ли они о своих лишениях и жертвах; спросите их обо всех обольщениях плоти и гордости: стоят ли они неизмеримой радости души, примиренной с Богом, живущей в том, что истинно, уверенной в своем вечном счастье? Спросите у них о всех удовольствиях себялюбия: стоят ли они чистого веселия любви, которое начинается здесь, на земле, чтобы расцвести на небе в своей бесконечной полноте? Нет, Господи! Ты нас не обманываешь, Ты не поступаешь с нами, как мир. Мир обещает нам радость, но дает нам только горечь; Ты же обещаешь нам крест и даешь радость. Мир нам открывает широкую дорогу, но это – дорога безнадежных блужданий и обманов; Ты же открываешь нам узкий путь, но он верно ведет нас к небу. О! Дай нам всем, Господи, по молитвам преп. Харитона и др. праведников, пойти по этому пути, чтобы нам достигнуть той истинной жизни, в которой мы будем возрастать в познании, в святости и в любви. Аминь. (Составлено по беседам Берсье. Прот. Г. Дьяченко).
Преподобный Кириак отшельник
(О чтении житий святых)
I. Преп. Кириак, память коего празднуется ныне, родился в Карфагене и был сын священника. С малых лет Кириак пристрастился к чтению книг. От утра и до вечера он сидел за книгами, из которых узнавал о делах Божиих, направленных ко спасению человека. Он изучил библейскую историю и приступил к чтению житий святых. Это чтение окончательно утвердило его сердце, он выучил многие жития на память и захотел в своей жизни подражать им. Он удалился в пустыню и провел всю жизнь в подвигах.
II. Читайте, братия, жития святых, и вы, подобно Кириаку, найдете для себя много примеров, достойных подражания. Пример святых наставит и ободрит вас на добрые дела.
а) Велика и, можно сказать, неисчислима польза от чтения житий святых.
Уже одно то, что на чтении житий св. мучеников и других подвижников благочестия воспитывались древние христиане, отличавшиеся таким высоким благочестием, что мы даже дивимся их святости жизни, – что чтение спасительных житий святых, в которых изображены высокие подвиги благочестия, многих грешников заставляло призадумываться над своей порочною жизнью и обращало их на путь христианской жизни, – что чтение житий святых было любимым чтением наших предков, почерпавших из них и страх Божий, и любовь к Богу, и сострадание к ближним, и полную преданность Промыслу Божию, и дивное терпение в перенесении самых тяжких испытаний, посылаемых им, уже одно это говорит о великой, несравненной пользе чтения духовных повествований о жизни святых.
Прекрасно говорит о воспитательном влиянии житий святых один глубокий знаток духовной письменности. «В сих книгах Церковь ежедневно указует нам, – говорит он, – на высокие образцы духовного совершенства, стараясь пробудить в нас дух святого подражания святым людям; изображает деяния древних христиан, дабы смирить гордый дух века и нашей природы; выводит пред очи наши примеры строжайшего покаяния и самоотвержения, дабы, с одной стороны, предохранить нас от ежедневных грехопадений, с другой – опытно вразумить, как восставать нам от грехопадений, с глубоким сокрушением сердечным, но без отчаяния.
Ее священные сказания по местам обширны, дабы насыщать душу, в которой раскрылся ненасытимый вкус к духовному; по местам кратки, дабы не обременить души ленивой; по местам разноображены краткими словами нравоучительными, дабы деяние находило свою основу в отвлеченном правиле и истине, а истина отвлеченная тотчас же подтверждалась деянием и примером; они почти всегда просты, потому что истинны, и люди, собиравшие эти сказания, обыкновенно поставляли себе правилом изречение: не буди ми лгати на святыя, в некоторых местах удивительно как простодушны, потому что люди, в них изображенные, были дети не света, а Царствия Божия, упростившие природу свою до невинной природы младенческой, по слову Спасителя: аще не обратитеся, и не будете яко дети, не внидете в Царствие Божие, повсюду назидательны и для благочестивого человека приятны, несмотря на простоту формы, на язык безыскусственный, заботящийся не о том, как он рассказывает, а о том, что повествует. Светский вкус, конечно, не найдет в них того огня, той живости и занимательности, какие любит находить в повествованиях мирских; но зато они не учат тому тонкому нечестно и благовидному разврату, которыми часто дышит плотская и страстная повесть света». (См. «Чтения о церковной словесности или гомилетики» ордин. профессора Киевской духовной академии Я. Амфитеатрова, ч. I, с. 263).
