Во время сборов мой товарищ достал ружье, подержал его в руках, подумал и спросил:
— Симон, тебе ружье ведь не нужно?
— Нет, конечно.
— Тогда я подарю его Илье Григорьевичу, он же охотник!
— Отдай его, отец, мне без ружья как-то спокойней… — согласился я. Проходя мимо дома соседа, архимандрит подарил ему ружье, тем самым избавив меня от больших неприятностей.
— Знаешь, а кое-что я все-таки понял в скиту, — доверительно сказал мне архимандрит, когда мы шли по тропе на Псху. — И мне кажется, я понял самое главное — почему люди к тебе тянутся! Теперь я буду совсем иначе вести себя с ними, все будет по-другому! — твердо сказал он.
— Ну, дай Бог! — пожелал я ему успеха. — Тебе расти, а мне умаляться! Такая воля Божия… Все-таки у нас в скиту что-то начало действительно получаться, и за все я тебе очень благодарен, отец Пимен!
Мы вылетели в Сухуми всем братством, ребята попросились проводить скитоначальника. Добрая матушка разместила всех по койкам. Архимандрит взял меня с собой в Сбербанк, где мы обнаружили огромную толпу народа: денег в банке не оказалось, нам выдали только квитанцию. Мы приуныли. Пришлось полдня ездить по различным отделениям. Лишь в одной маленькой сберкассе Нового Афона нас пожалели и смогли выдать полторы тысячи рублей. Почти все они ушли на дорогу и на билеты архимандриту, двум помощникам и соловецкому послушнику.
Вечером мы узнали от дьякона, что положение в Абхазии сложное. Денег не выдают, зарплаты нет, полки в магазинах пустые. Начались стычки в городе между грузинами и абхазами. Население было оставлено без всякой помощи. Печальные новости стали еще печальнее, когда мы узнали, что деньги, собранные верующими Псху на церковь, пропали в Тбилиси. Долго я сидел на койке с четками в руках, возложив все заботы на Бога. Отец Пимен куда-то уехал с водителем и вернулся поздно. Ранним утром мы тепло распрощались на перроне, обнявшись на прощанье и пожелав друг другу помощи Божией. Это был самый лучший в моей жизни человек, и теперь наши дороги расходились. Поезд набирал ход, братья махали руками из открытого окна. Было грустно, как будто мы навсегда расставались с чем-то неповторимым и сокровенным в нашей жизни.
* * *
Осветляются к ночи озера,
Обмерзает излучины гладь.
Мы с тобою увидимся скоро,
Если только чуть-чуть подождать.
Снова в сонных глубинных разводах
Остывает небесный металл.
Как целительны были невзгоды,
Те, что каждый из нас испытал.
Обнимаю осеннюю ясность
Всем теплом всколыхнувшихся слов
И безследно проходит опасность,
Словно наледь с речных берегов.
Не напрасно случилось такое,
Что пришли мы к Христовой любви!
Не напрасно дано нам с тобою
Завершить в ней скитанья свои!
Вскоре нам сообщили, что в монастырь, вслед за отцом Пименом, уехал и маленький иеродиакон-пустынник. Адриан впал в раздумье: нужно ли ему было уехать с архимандритом или остаться в скиту? Матушка Ольга интересовалась, написал ли я письмо отцу Виталию в Тбилиси.
— Слушай, Адриан, я собираюсь писать письмо одному очень хорошему духовнику, можешь в письме задать ему свой вопрос!
Он согласился, и я сел писать свое послание. В нем я кратко рассказал о ските и о своих проблемах, что остался в горах с четырьмя молоденькими ребятами и прошу совета. А также добавил вопрос Адриана — уезжать ему или остаться? Отправив свое послание, я вместе со своими помощниками улетел на Псху.
На Решевей природа сияла летним умиротворением и покоем. Мы распределили между собой обязанности: парни следят за огородом, я живу на Грибзе и периодически спускаюсь к ним послужить литургию и помочь по хозяйству. Наконец я оказался в лесу один. Каждая птица словно пела мне свою собственную мелодию. Ручей певучей флейтой повествовал о безхитростной лесной жизни. Законопачивая стены церкви, иной раз я прислонялся спиной к теплой стене и закрывал глаза: душа как будто покидала землю и становилась светлым облаком, плывущим в лучах солнечного света. Иисусова молитва сливалась с моим дыханием.
Помня о благословении отца Кирилла, я иногда уходил вверх в горы в поисках подходящего уединенного места. Некоторые солнечные полянки привлекали мое внимание, но, несмотря на свою красоту, они не казались безопасными. Когда я тесал доски для топчана, всей спиной почувствовал, что по лесу кто-то идет. Оставив топор, прислушался — птичьи трели трепетали в тишине леса. Немного ниже мои глаза приметили на склоне человеческую фигурку, спешащую наверх среди сосен. Это снова был Аркадий.
— Матушка Ольга срочно зовет вас приехать в Сухуми!
— А что случилось?
— Не знаю. Так передал Василий Николаевич…
В скиту меня ожидало неожиданное искушение: зайдя на кухню, я увидел на столе большие кружки с неразбавленным вином.
— Вы уже вино без воды пьете?
— После трудов, батюшка…
Москвич, как непьющий, предложил:
— Благословите, я его вылью?
При общем молчании он вылил всю бутыль на землю.
Грохочущий вертолет доставил нас в Сухуми. В доме у дьякона все изменилось. Нас встретили голые стены, вместо матрацев и одеял лежали соломенные тюфяки. Матушка Ольга, перекрестясь, сказала:
— Теперь вот так будем жить, как странники! Слава Богу за все! И тебе то же самое советую… Вот, держи письмо от старца, прочитай, и все узнаешь.
Я открыл письмо отца Виталия. Он передавал свое благословение и советовал молодым ребятам выехать из Абхазии. Мне старец благословил остаться в скиту и во всем положиться на Пресвятую Богородицу. В письме сообщалась неожиданная для нас новость: скоро в Абхазии начнется война. Тому, кто останется в скиту, не следует иметь дорогих вещей, икон и облачений. Излишки продуктов и вещей лучше раздать. Бояться не нужно. В горах не делать никаких запасов продуктов, а следует во всем довериться воле Божией. Это сообщение нас сильно поразило: расставаться никому не хотелось. Но матушка вмешалась и твердо заявила, что нужно исполнять благословение старца. Из последних денег мы купили билеты Адриану, Валерию и москвичу. Александр тем не менее пожелал остаться на Псху. Наше прощание было грустным: никто не ведал, увидимся ли мы снова.
Вместе с дьяконом и матушкой мы начали обсуждать наше положение. Озабоченный таким сообщением духовника, я решил написать ему еще одно письмо, в котором спешил задать наиважнейшие для меня вопросы: что самое главное в духовной жизни и что значит «соединить ум с сердцем», надеясь получить ответ до начала войны. Запечатав конверт, я с волнением вручил его матушке Ольге.
— Тут одна раба Божия ездит в Тбилиси. Она должна привезти ответ, не переживай! — успокоила меня добрячка.
Дорогих вещей и икон у нас в скиту не имелось. Денег — ни копейки. Облачения в Лавре нам пошили холщовые. Кресты у нас были медные, церковные сосуды — походные, изготовленные вручную в мастерских Лавры. Избыток состоял в основном в различных инструментах и рабочей одежде, которые я решил передать лесничему для распределения среди нуждающихся. Необходимо было посоветоваться с отцом Кириллом по телефону. Вкратце я рассказал ему о нашей ситуации и совете отца Виталия. Батюшка благословил братьям отъезд из Абхазии.
— Кто хочет, может поехать в монастырь к отцу Пимену, — сказал он.
— Отче, какая ваша святая воля будет для меня? — с тревогой задал я свой вопрос.
— А как у тебя на сердце? — в свою очередь спросил старец.
— Батюшка, родной, войны я не боюсь, бросать скит не хочется, а на Севере мне сразу придет конец с моими легкими…
— Ну, тогда оставайся, Бог тебя благословит! Если связи со мной не будет, можешь исповедоваться у моего друга, отца Тихона…
— И еще вопрос, батюшка! Пока я буду жить один, без братьев, как мне быть с литургией?
Старец задумался и, помолчав, ответил:
— Одному служить нельзя, но ввиду исключительных обстоятельств можешь временно служить один. А люди появятся обязательно…
— Благословите, отче! Огромное вам спасибо от всего сердца! Надеюсь еще повидать вас… — взволнованно ответил я духовнику.
— Бог тебя благословит, дорогой!
Матушка, узнав, что старец передал меня на это время отцу Тихону, жившему в затворе в Сухуми, прослезилась от радости и обняла меня:
— Какой ты счастливый, что можешь общаться с такими отцами! Это потому, что у тебя благословение отца Кирилла обращаться к затворнику! А вот меня он не принял и отца архимандрита тоже…
Оказалось, что попасть на беседу к сухумскому отшельнику было очень трудно. Он принимал людей без различия сана и должности, слушая лишь волю Божию. Мог отказать епископу, но принять последнего грешника. Впечатленный рассказами матушки Ольги об отце Тихоне, я долго не мог уснуть: примет ли он меня и какой будет наша встреча? Затворник представлялся непреклонным, суровым старцем, но все произошло совершенно иначе.
