Епископ Каллист (Уэр) - Внутреннее Царство

Называя воды «нечистыми», мы имеем в виду, что окружающий мир исполнен смысла и красоты, но в то же время он — падший, расколотый, на всем видна печать страдания и греха. И в этот падший мир приходит сам Бог, становится сопричастным ему, принимает на себя всю полноту человеческой природы — тело, душу и дух. Своим воплощением и всем, что за ним последовало — крещением в струях Иорданских, преображением, крестной смертью и воскресением — Христос очищает и исцеляет падший мир, восставляет не только человечество, но и все творение. На каждом празднике Крещения Господня, во время каждого освящения воды мы всякий раз заново удивляемся благости и благолепию созданного Богом и воссозданного во Христе. Ничто не скверно, ничто не презренно само по себе, но только из–за «испорченного зрения» мы не можем этого увидеть. Силой крещения Господня в водах Иорданских может освятиться, преобразиться и стать духоносным не только человечество, но и весь мир. Любая вещь может стать таинством Божия присутствия. Как поется в одном из наших крещенских песнопений,

В воплощении и крещении Господа Иисуса Христа перерождаются, преображаются земля, небо, человеческое тело, все наше естество, эмоции, переживания Таким образом, Великое освящение воды указывает на то, что окружающая нас вселенная — не хаос, но космос. На всем почиет слава, чудо наполняет мир.

Об этом особенно важно помнить не только, если мы хотим понять христианское богослужение во всей его полноте, но и когда перед нами стоит более узкая задача осмысления целей христианского образования. В романо–германских языках слово «образование» восхо–дит к латинскому глаголу educere, что означает «пробуждать», так что школа или университет призваны последовательно и целенаправленно пробуждать удивление. Преподаватели или студенты, мы собрались здесь только ради того, чтобы искать истину. Но истина, как писал Платон, невозможна без удивления: «Удивление есть начало философии»[ [104]]. Поэтому университет — это «высокоорганизованная среда», в которой учат удивляться тварному миру, человеку, призванному быть микрокосмом и посредником между миром видимым и невидимым, удивляться всему, что может быть постигнуто человеческим разумом или создано нашими руками. Это место, где мы учимся видеть все многообразие и непредсказуемость мира, в котором живем; место, где мы «возводим очи свои к горам», с удивлением открывая для себя необъятность и щедрость мироздания; место, где мы на разные лады произносим: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал ты премудро». То же можно сказать и о каждом моменте нашего богослужения. А Платону вторит живший в Англии в XVII веке поэт Сидни Годофлин:

«Лишь удивление направит ум к Познанью»… Волхвам в современных университетах уже никак не обойтись без «удивления пастухов». Ибо знание и удивление всегда идут рука об руку.

Несколько месяцев назад мне приснилось, будто я вернулся в закрытую школу, в которой учился более полувека тому назад. Сначала мой провожатый вел меня сквозь знакомые мне наяву комнаты. Потом мы попали в другие, которых я никогда прежде не видел — просторные, изысканно обставленные, залитые светом. Наконец, мы вошли в небольшую темную часовню с поблескивающими в свете свечей мозаиками. «Странно, — сказал я своему спутнику, — я прожил здесь много лет и даже не догадывался о существовании всех этих комнат». «Так всегда бывает», — ответил он.

Собственно, в этом и состоит предназначение всякого настоящего богослужения, равно как и цель всякого образования. Именно в школе мы постоянно открываем новые «комнаты» во Вселенной и в человеческом сердце — в макрокосме и в микрокосме. Именно здесь мы открываем ведущие в эти «комнаты» двери и приглашаем друг друга войти, чтобы узнать, что внутри.

С этим связана еще одна сторона христианского представления об образовании.

Школа воспитывает не только удивление и любовь к истине, но и свободу. Истина и удивление неотделимы от свободы. Удивление можно только вызвать, но не вынудить; истина, по слову Христа, «делает нас свободными» (Ин 8, 32). В любом университете наша задача — свидетельствовать о ценности свободы и противостоять всему, что свободу размывает и унижает. Если мои оксфордские студенты спрашивают меня: «Чему вы хотите нас научить?», я отвечаю: «Мы хотим, чтобы вы научились быть свободными». Свобода не дается просто так, ей надо научиться. Допустим, вы спросите меня, умею ли я играть на скрипке, я вам отвечу: «Не знаю, не пробовал». Мой ответ, скорее всего, покажется вам несколько странным. Без долгого и кропотливого освоения музыкальной премудрости я не смогу сыграть скрипичную сонату Бетховена. Так же и с любой другой свободой. Ей учит аскеза — аскетическое самоограничение, строгое наблюдение за собой, творческое мышление, а когда понадобится, свободу нужно мужественно и самоотверженно защищать. Как некогда заметил Бердяев, «свобода порождает страдание, а отказ от нее страдание уменьшает. Свобода не легка, как утверждают ее враги и клевреты; свобода тяжка, это тяжелая ноша. Достоевский с удивительной силой показал, что люди отказываются от свободы, дабы облегчить свою участь». [ [106]] Отказываясь от свободы, мы становимся меньше, чем людьми; лишая свободы других, мы их обесчеловечиваем.

Свобода нелегка, а значит, в университете мы не обещаем легкой жизни ни себе, ни другим. Давайте почаще запоминать самый важный момент «Великого Освящения святых богоявлений». Крест брошен в воду. Иного пути к Преображению нет. Только покаяние, metanoia, полная перемена ума, а значит — путь созидающей крестной смерти.

Так, в общих чертах, выглядит христианское представление об образовании. Сущность школы как места, где учат удивлению, лаконичней и точнее всего выражена в приписываемых Христу словах апокрифического Евангелия от Фомы: «Пусть тот, кто ищет, не перестанет искать, пока не найдет; и когда он найдет, он будет потрясен, и если он будет потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем». [ [107]] А о школе, как месте, где учат свободе, лучше всего сказано в притче, вошедшей в «Хасидские предания» Мартина Бубера. Равви Шломо спросил: «Какое самое страшное зло может причинить нам дьявол?» И сам же ответил: «Заставить забыть о том, что мы — царские дети». [ [108]]

«Непрестанно молитесь» (1 Фес 5, 17): это краткое, но выразительное указание ап. Павла фессалоникийцам оказало решающее влияние на дух Восточного Православного монашества[ [109]]. Начиная с четвертого века, в монашеской традиции Востока утвердилась мысль о том, что молитва — это не просто связанное с определенным часом суток действие, но нечто, чему надлежит непрерывно длиться в течение всей жизни монаха или монахини. Суть этого кратко выражена в одном из Изречений Пустынных Отцов: «Если монах тогда только молится, когда становится на молитву, таковый совсем не молится»[ [110]]. С той же мыслью палестинский монах седьмого века Антиох из монастыря Св. Саввы упоминает слова Екклесиаста 3, 1–7: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; (… ) время плакать, и время смеяться; (… ) время молчать, и время говорить». И Антиох поясняет: «Для всего есть свое надлежащее время, кроме молитвы: для молитвы же надлежащее время — всегда»[ [111]].

«Непрестанно молитесь» — но как такое указание может быть выполнено на деле? Один из ответов был предложен мессалианами, последователями аскетического движения, распространенного в Сирии и в Других местах Ближнего Востока в конце четвертого и в Пятом веке. Слово «мессалиане» — по–гречески «евхиты» — означает именно «молящиеся»; и они (так, во всяком случае, утверждали их: критики) интерпретировали предписание ап. Павла с бескомпромиссной буквальностью. Для них, похоже, молитвой могло считаться лишь произносимое вслух молитвословие. Они рассматривали «моление» как сознательную и обдуманную деятельность, Исключающую все другие занятия: «молиться» — это «произносить молитвы», Согласно мессалианским принципам, если люди должны непрестанно молиться, то им невозможно заняться какой бы то ни было работой, физической или умственной. Они не смогут возделывать сад, готовить пищу, стирать, убирать в комнате или отвечать на письма. Они будут только молиться — и ничего другого не делать. В мессалианском движении, соответственно, имелась духовная элита — «молитвенники», мужчины и женщины, чьим единственным занятием была молитва и чьи материальные потребности обеспечивали Рядовые члены общины. [ [112]]