Уже говорилось, что пересеченный ландшафт древнего Междуречья приводил к развитию отдельно стоявших и самодостаточных городов, перераставших в государства. Находились они даже по тем временам неподалеку друг от друга и часто взаимодействовали всеми возможными способами — от торговли до войны. Культура при этом у них была общая, и конкурировавшие между собой храмы часто ставились одним и тем же богам. Из истории III тыс. до н.э. видно, что очень редко эти небольшие царства сливались в единое имперское целое — хотя то тот, то другой город занимал лидирующее положение, рос, богател и навязывал свои условия соседям. Но соседи не дремали и ждали своего часа. И стоило одному городу пасть, как другой тут же занимал его место, почти немедленно принимая у поверженного историческую эстафету[133].
Не напоминает ли это сообщество близких по духу и культуре, но все же независимых друг от друга государств Западную Европу Среднего и Нового времени?[134] Так же разделенную природой на множество родственных и полуродственных наций, ставших мотором человечества на протяжении нескольких последних веков. Шумер второй половины III тысячелетия до н.э. — не сходен ли он с бурлящим европейским котлом XV–XVIII вв.? Неужели человеку для прогресса обязательно преодолевать трудности? И верно ли обратное — не деградирует ли он в мире всеобщего довольства и благоденствия?[135]
Ур исчезает из мировой истории вскоре после своего расцвета, в прямом и переносном смыслах погружаясь в колодец прошлого, чтобы неожиданно вынырнуть на поверхность несколько тысячелетий спустя, в эпоху великих археологических открытий, сделанных на Ближнем Востоке в XIX–XX вв. Вместе с ним постепенно уходят из бытия и шумеры — прародители цивилизации. Время скроет «черноголовых» гораздо глубже, чем их наследников — ассирийцев и вавилонян. Как мы уже говорили, только в начале XX в. на основе скурпулезного анализа накопленных клинописных табличек будет окончательно доказано, что тексты многих из них выполнены на языке, не имеющем никакого отношения к аккадскому[136], и будут установлены приблизительные сроки существования древнейшей цивилизации. Так шумеры вернутся из-под песка забвения в культурный обиход человечества. Их место будет достаточно скромным — вполне сравнимым с тем, что займут другие, не менее удивительные народы, скрывавшиеся во тьме времен. В любом случае, месопотамские археологические клады не сравнятся по своей известности с египетскими.
Впрочем, один древневосточный трофей все-таки попал на культурный пьедестал и в некотором роде стал частью мифа. И разговор об этом неминуемо приводит к рассказу о возникновении Вавилона — пока еще реального, а не легендарного.
По-видимому, сначала на берегу Евфрата была деревня, что вполне естественно: на месте любого мирового города сначала была деревня. Деревушка была шумерской, и выше уже говорилось, что ее название ученые читают как «Кадингирра» — «Врата Бога». Впервые она упоминается в раннеаккадское время, в самом конце III тыс. до н.э. — при одном из наследников Саргона. Мы уже знаем, что перевод шумерского названия на аккадский, «Баб-или», и станет именем Города, зафиксировавшимся в последующих веках и тысячелетиях.
На рубеже III и II тыс. до н.э. в Междуречье протекало сразу несколько исторических процессов. Во-первых, менялся этнический состав населения — на древние шумерские земли наползало аккадское море, а во-вторых, на геополитическое первенство одновременно претендовало несколько примерно равносильных городов. Они возвышались попеременно, по-видимому, при талантливых правителях, рождавшихся то там то тут. Их достижения тут же транжирили потомки, и все начиналось сначала. Наука об управлении тогда находилась в самом зачаточном состоянии, и долго удерживать господствующие позиции не удавалось никому. Из тех времен, скорее всего, приходит преклонение перед Саргоном: ведь в течение многих веков его подвиги никто не мог повторить[137]. Наверное, на фоне бесконечных перемен и вечной неустойчивости идеализируется саргонское или даже недавнее, несмотря на печальный финал, урское прошлое: «порядок был». Кочевники не нападали, цены не росли, а оросительная система функционировала.
Так продолжается до тех пор, пока Месопотамию не удается снова объединить, пусть на более короткий срок, чем Саргону. Осуществляет это представитель династии, к тому времени утвердившейся в Вавилоне и сделавшей его к XVIII в. до н.э. центром небольшого государства. Имя этого легендарного царя известно гораздо лучше имени Саргона и почти так же хорошо, как имя Навуходоносора. На знаменитой стеле, хранящейся в Лувре и недавно снова открытой для публичного обозрения, он, молитвенно сложив руки, обращается к сидящему на возвышении богу солнца Шамашу. Бог вручает ему жезл и обруч — прямые предшественники всех царственных регалий: скипетров и держав истории, которые иногда толкуют как символы справедливости и истины, а иногда — просто как строительный инструмент[138], ибо человек, почтительно готовящийся их принять, был в прямом смысле проектировщиком и строителем государства.
В любом случае, справедливостью и мудростью своей сей царь, безусловно, очень гордился. И нас тоже не избегло преклонение перед этими качествами, иначе с чего бы каждому было известно словосочетание Законы Хаммурапи? Именно они высечены на знаменитой стеле, обнаруженной французскими археологами в 1902 г. в Иране. Как получилось, что из всех памятников наиболее древнего периода месопотамской истории (III-II тыс. до н.э.) только эта стела приобрела отблеск легендарности и попала в устную историю? Что на ней, кстати, на самом деле написано? Можно ли эту надпись назвать Законами или Кодексом? Попробуем подступиться к истории создания этой легенды — повести небольшой, но очень поучительной.
Во-первых, упомянем неожиданное место действия — город Сузы, совсем не вавилонский, сначала столица сопредельного эламского царства, позже — персидского. Как там оказалась стелла Хаммурапи? Очень просто: произведения искусства и исторические редкости ценились в качестве военных трофеев даже в самые древние времена. В XII в. до н.э. эламский царь, успешно разорив Вавилон и его окрестности, обогатил свою коллекцию известной стелой. Более того, к ужасу ассириологов, победитель стер с нее семь столбцов драгоценного текста, чтобы освободить место для собственной хвалебной надписи[139]. Кстати, скорее всего, стела эта исходно находилась не в Вавилоне, а в соседнем с ним Сиппаре, довольно рано подпавшем под власть Хаммурапи[140]. Впрочем, значимость юридических наставлений Хаммурапи (назовем их так) никем не оспаривалась, ибо и из более поздних периодов истории Месопотамии дошли их многочисленные копии, отчасти восполняющие потерянные фрагменты основной надписи. Из этого следует, что потомки данный труд ставили очень высоко — т. е. он стал частью аккадской клинописной традиции.
Во-вторых, напомним о потрясающем впечатлении, произведенном этим текстом на культурный мир начала XX в. Сохранность стелы и накопленные к тому времени познания в клинописи привели к тому, что надпись была очень быстро расшифрована и переведена на европейские языки. Образованное общество очень впечатлили: структурная упорядоченность текста, сходство многих юридических мер с ветхозаветными Законами Моисея и тот факт, что Хаммурапи-законодатель жил лет на 500–600 раньше законодателя иудейского. Тут же стали искать Хаммурапи в Библии и нашли в 14-й главе Книги Бытия «Амрафела, царя Сеннаарского», с которым вроде даже воевал прародитель Авраам (тогда еще Аврам)[141].
Довольно быстро ассириологи доказали несостоятельность подобной идентификации, но дело было сделано: Хаммурапи оказался частью всеобщей культуры, став современником Авраама и почти мифологически-библейским персонажем. В качестве такового он промелькнул на заднем плане вступления к роману Т. Манна «Иосиф и его братья» («законодатель Хаммурагаш»), а в качестве первого законодателя человечества попал в школьные учебники истории, в те две с половиной главы, что разделяют время доисторическое и общеизвестное греко-римское.
После всего сказанного выше о закрепленных в сознании общества исторических мифах читателя не должно удивить то, что вавилонский царь-объединитель никоим образом не был связан с прародителем иудеев. Более того, он еще и законов никаких не писал. По крайней мере, на общеизвестной стеле ничего подобного точно нет.
Конечно, ученым все это прекрасно известно. Степень соответствия установлений Хаммурапи и вавилонских юридических реалий обсуждается во всякой серьезной монографии{35}. Мнения, как обычно, расходятся. Одни считают, что надпись является документом чисто пропагандистским, другие склонны полагать, что она содержит список наиболее известных судебных прецедентов эпохи, призванных продемонстрировать мудрость правителя. Третьи обращают внимание на то, что литературная форма надписи соответствует многочисленным ученым трактатам эпохи, и склонны видеть в ней царственный учебник юриспруденции. К тому же, законоположений, регулирующих многие «обыкновенные» преступления, в Законах нет[142], но отдельные сложные случаи проработаны весьма подробно, а установленные в них цены, скорее всего, не соответствовали реальности уже во времена законодателя, тем более позже[143].
