Пессимизм Эдуарда фон Гартмана казался мне результатом неверной постановки вопроса о человеческой жизни. Я воспринимал человека как существо, цель которого почерпнуть из своего внутреннего источника то, что наполняет жизнь, принося ему при этом удовлетворение. Если бы человеку, говорил я себе, с самого начала была предуготована мировым порядком "лучшая жизнь", как мог бы он дать этому источнику в себе излиться в поток? Внешний мировой порядок достигает такой стадии развития, при которой вещи и факты наделяются им добром и злом. И тогда существо человека пробуждается к самосознанию и продолжает ведущее к свободе развитие не от вещей и фактов, а только от источника бытия. Уже сама постановка вопроса о пессимизме и оптимизме была направлена, как мне казалось, против свободного существа человека. Как мог бы стать человек, часто говорил я себе, свободным творцом своего высшего счастья, если внешним мировым порядком ему была бы предопределена некая мера счастья?
В то же время "Феноменология нравственного сознания" Гартмана привлекала меня. Я увидел, что нравственное развитие человечества рассматривается в ней при помощи эмпирического наблюдения. Умозрительная мысль направлена здесь не на лежащее за сознанием неизвестное бытие, как это происходит в гартмановской теории познания и метафизике, а на то, что может переживаться в его проявлении как нравственность. Мне было ясно, что никакое философское умозрительное рассуждение, если оно желает приблизиться к истинно действительному, не вправе выходить за пределы явленного. Явления мира сами раскрывают это истинно действительное, как только сознательная душа подготовит себя к их пониманию. Тот, кто доводит до сознания лишь чувственно воспринимаемое, может искать истинно сущее по ту сторону сознания; тот же, кто постигает духовное в созерцании, говорит о нем в познавательно-теоретическом смысле как о лежащем по сю сторону, а не как о потустороннем. Взгляды Гартмана на нравственный мир вызывали у меня симпатию, потому что, оттесняя потустороннюю точку зрения на задний план, он придерживается здесь наблюдаемого. Я стремился достичь такого познания сущего, когда сами феномены раскрывают свою духовную сущность именно через углубление в них, а не при помощи размышления о том, что лежит "за" феноменами.
Так как я всегда стремился воспринимать всякое человеческое деяние с позитивной стороны, философия Эдуарда фон Гартмана приобрела для меня важное значение. Многое в явлениях она объясняла довольно убедительно, хотя именно основное ее направление и жизневоззрение были неприемлемы для меня. Но и в тех сочинениях "философа бессознательного", к которым я в принципе относился отрицательно, было немало чрезвычайно интересного. Это относится и к популярным трудам Гартмана, в которых обсуждаются культурно-исторические, педагогические и политические проблемы. Я находил у этого пессимиста "здоровое" жизневосприятие, не встречавшееся даже у многих оптимистов. Именно по отношению к нему я ощущал то, в чем нуждался: уметь уважать мнение, которое несовместимо с моим собственным.
Немало поздних вечеров провел я на озере Аттерзе за изучением "Феноменологии нравственного сознания" и "Религиозного сознания человечества в его поступательном развитии". Предоставив моих питомцев самим себе и налюбовавшись с балкона звездным миром, я принимался за чтение этих сочинений, которые еще более укрепляли мою уверенность в собственных теоретико-познавательных точках зрения.
По рекомендации Шрёэра в 1882 году я был приглашен Йозефом Кюршнером принять участие в издании естественнонаучных трудов Гете с введением и комментариями, включенных в задуманную им серию "Немецкая национальная литература". Первый из редактируемых мной томов должен был содержать предисловие Шрёэра, который взял на себя издание драм Гете. В предисловии он говорил о месте Гете как поэта и мыслителя в Современной духовной жизни. В мировоззрении, которое принесла с собой следующая после Гете естественнонаучная эпоха, Шрёэр видел как бы падение с той духовной высоты, на которой находился Гете. В этом предисловии исчерпывающим образом была охарактеризована задача, выпавшая на мою долю в связи с изданием естественнонаучных трудов Гете.
Для меня эта задача заключалась в следующем: с одной стороны, нужно было представить проблемы естествознания, с другой, — все гетевское мировоззрение. С этой работой я должен был предстать перед общественностью, и это вынуждало меня довести до известной степени завершенности все то, что было выработано мной до сих пор как мировоззрение.
До этого времени мне приходилось выступать в роли писателя лишь в немногих газетных статьях. Мне было нелегко излагать то, что жило в моей душе, таким образом, чтобы я считал это достойным опубликования. Во мне всегда жило чувство, что внутренне проработанное мной приобретает какой-то жалкий вид, когда я пытаюсь довести его до готового к печати изложения. Все писательские попытки становились поэтому для меня постоянным источником внутреннего недовольства.
Образ мышления, господствовавший в естествознании с того времени, как началось его сильное влияние на цивилизацию XIX столетия, казался мне непригодным для понимания того, к чему стремился Гете в природо-познании и чего он в значительной степени достиг.
В Гете я видел личность, которая ставила человека в особое, сообразное с духовным отношение к миру и благодаря этому была в состоянии вернуть природопознание на присущее ему место в общей сфере человеческого творчества. Образ мышления, присущий нашему времени, казался мне пригодным лишь для развития идей о неживой природе. Он был неспособен познавательно приблизиться к живой природе. Чтобы достичь идей, которые могли бы способствовать познанию органического, говорил я себе, необходимо сначала оживить понятия, пригодные для неорганической природы. Ибо они представлялись мне мертвыми и поэтому были способны лишь на то, чтобы постигать неживое.
В пояснениях к гетевскому воззрению на природу я пытался показать, как идеи оживали в Духе Гете, как они обретали форму, становясь идее-образами.
О чем в частности размышлял Гете и что он разработал в той или иной области природопознания, не имело, на мой взгляд, столь важного значения в сравнении с центральным открытием, которое следует приписать ему. Это последнее заключается в том, что он нашел, как следует мыслить органическое, чтобы познавательно приблизиться к нему.
Я считал, что механика удовлетворяет потребность в познании в силу того, что она рациональным образом создает в человеческом уме понятия, которые затем осуществляются в чувственном опыте в области неорганического. Гете предстал предо мной как основатель органики, которая подобным же образом относится к живому. Останавливаясь при обозрении новейшей истории духовной жизни человечества на Галилее, я не мог не заметить, что, разработав понятия для неорганического, он придал новейшему естествознанию его облик. То, что он сделал для неорганического, Гете стремился сделать для органического. Гете стал для меня Галилеем органики.
Для первого тома естественнонаучных трудов Гете мне предстояло прежде всего обработать его идеи о метаморфозе. Мне было трудно выразить то, как относится живой идее-образ, при помощи которого может быть познано органическое, к безобразной идее, применяемой для постижения неорганического. Дать наглядное объяснение этому казалось мне наиболее важным во всей моей задаче.
При познавании неорганического одно понятие должно следовать за другим, чтобы обозреть взаимную связь сил, порождающих некое действие в природе. В случае же органического одно понятие должно вырастать из другого таким образом, чтобы в поступательном живом превращении понятий возникали образы того, что явлено в природе в виде оформленных существ. Гете пытался достичь этого путем удержания в духе идее-образа листа растения, но не в виде застывшего безжизненного понятия, а такого, которое может представляться в самых различных формах. Если этим формам мысленно дать развиться друг из друга, то таким образом можно воссоздать все растение. В душе идеально воспроизводят тот процесс, посредством которого природа реально создает растение.
Стараясь понять подобным образом сущность растений, человек духовно подходит к природе гораздо ближе, чем при постижении неорганического с помощью безобразных понятий. В неорганическом постигается лишь духовный призрачный облик того, что бездуховным образом существует в природе. Но в процессе становления растения живет нечто, имеющее отдаленное подобие с тем, что в человеческом духе возникает как образ растения. Можно заметить, как природа, создавая органическое, приводит в себе в действие духоподобную сущность.
В введении к ботаническим трудам Гете я хотел указать на то, что своим учением о метаморфозе Гете положил начало направлению, суть которого состоит в том, чтобы мыслить органические действия природы сообразно с духовным.
