Понятиями, необходимыми для правильного разумения цитируемого места из третьей главы Послания к Римдянам, будут понятия «правды Божией» и «жертвы умилостивления ».
Первое — 6iKaio<ri)vr| 0ео) — следует в стихе 21 понимать как праведность от Бога, состояние человека, согласное с волей Божией, получаемое от Бога[388].
Второе — ttaxaif)piov (в русском переводе «умилостивление») — следует переводить как «очищение», как производное от глагола Шкжеабои. «Многие комментаторы, — говорит автор, — и систематики Посланий апостола Павла, основываясь на классическом употреблении этого слова, думают, что оно и в данном месте выражает умилостивление Божества, устранение гнева Его, перемену в Его внутреннем настроении и отношении к человеку. Вследствие этого и самое очищение грехов понимается как перемена только в отношении Бога к людям, простое прощение грехов при их существовании, и имеет, таким образом, значение акта объективного и «юридического», то есть совершающегося не в человеке, а в Боге, в Его сознании. Однако это мнение совершенно опровергается на тех же филологических основаниях… Правда, это слово у Гомера всегда, а у позднейших классических писателей большей частью имеет характер религиозный и значит «делать (богов) благосклонными», «располагать в свою пользу», «оказывать милость», «умилостивлять». Но замечательно, что в то время как у греков объектом Шхокеабои почти всегда является божество, в Священном Писании, напротив, Бог никогда не бывает объектом этого действия, то есть Его имя никогда не ставится в форме винительного или дательного падежа — лица; следовательно, оно никогда не значит «умилостивить Бога», как это всегда у классиков… Поэтому ШкжеоЭси значит в Священном Писании не «умилостивлять», а «очищать», так как умилостивлять грехи и грешника нельзя и умилостивляющим не может быть Бог. Отсюда ttax<xcf|piov означает не «объективно–юридический» акт, в Боге лишь совершающийся, а фактическое очищение человека от греха, преобразование его внутреннего существа и, как следствие, отложение гнева Божия. Примененное ко греху, это понятие должно иметь тот смысл, что Иисус Христос в смерти Своей является для нас Источником внутреннего преобразования, нравственного очищения»[389].
Таким образом, явление правды Божией через веру в Иисуса Христа (см.: Рим 3, 21—23) следует понимать как явление в людях действительной праведности, полученной от Бога даром по благодати искуплением во Христе Иисусе (см.: Рим 3, 24).
А показание правды Божией в прощении грехов (см.: Рим 3, 25) заключается в том, что грехи прощаются не после умилостивления за них Бога, а после действительного очищения их Богом. И Кровь Иисуса Христа является не жертвой умилостивления, а жертвой очищения грехов грешника.
Можно было бы, следовательно, так перефразировать выражение архиепископа Филарета (Гумилевского): «Правда Божия явилась в том, что простила людей не иначе, как очистив их Кровию Иисуса Христа».
Такое же значение очищения грехов, а не умилостивления за грехи в искуплении имеет слово Шхацос; и производные от него в других местах Священного Писания (см.: 1 Ин 2, 2; 4, 10; Евр 2, 17), то есть также не имеет такого смысла, который приписывается ему при «юридическом» понимании искупления[390].
Аналогичное значение имеет и понятие аяоАдЗтрсоац, которое значит «искупление, освобождение посредством выкупа, именно, от греха и его следствий — гнева Божия и смерти»[391]. Чисто грамматически нельзя получение выкупа относить к Богу или Его правосудию. «Так как пленяющим человека является не гнев Божий, а сам грех, то понятно, почему апостол никогда не употребляет это слово (Алгсросо) в действительном залоге»[392].
Цель смерти Христовой — избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный (Тит 2, 14). Интересно, что то слово Ал>трсЬаг|та, которое в других местах переводилось «искупить», переведено здесь «избавить», по его действительному смыслу.
Точно так же на основании филологического анализа автор считает неправильным понятие примирения Бога с человеком: «Конструкция глагола здесь совершенно противоположна классической, как и конструкция МокеаЭои. Если у греков объектом какШласпу, т. е. «примирения», является Бог, а субъектом человек, то у апостола, напротив, субъектом Бог, а объектом человек. Не человек, по нему, примиряет Бога с собою, а Бог человека. Следовательно, примиряется не Бог, а человек, Бог же есть Тот, Кто примиряет человека, и Тот, с Кем примиряется человек»[393]. Таким образом, приписывание, при «юридическом» понимании искупления, апостолу мысли о необходимости «Бога примирить с человеком» является произвольным искажением действительного смысла апостольских изречений (см.: 2 Кор 5, 19–20; Рим 5, 10–11; Еф 2, 11 и др.).
Также и смерть, по мысли апостола, является не «юридически» налагаемым наказанием, возмездием за грех, а его следствием. И ссылка: возмездие за грех — смерть (Рим 6, 23) недостаточна, так как русский перевод неточно передает греческое слово ovj/covia и мысль апостола[394]. Это слово означает, собственно, плату за работу, «жалованье», как и переводится в единственном тексте Нового Завета, где оно еще употребляется: довольствуйтесь своим жалованьем (Лк 3, 14).
В 6–й главе Послания к Римлянам апостол говорит о рабстве, или работе, греху со стороны грешника (см.: Рим б, 16—17, 20). Плата греха (genitivus — Trfca^aprlaq), а не возмездие за грех — смерть. Значение этого текста соответствует смыслу слов апостола Иакова: сделанный грех рождает смерть (Иак 1, 15).
Таким образом, выясняется ошибка вышеприведенного «юридического» толкования указанных мест Священного Писания. Эту ошибку автор устанавливает чисто филологическим анализом текста и видит ее в перенесении в учение апостола Павла классического значения отдельных слов без внимания к конструкции речи.
«Перенесение классических конструкций и значения слов на почву библейскую, и в частности на учение апостола Павла, есть, в сущности, внесение в него элементов классически–языческого миросозерцания»[395].
Как уже было ранее упомянуто, профессор Мышцын относил свое исследование «к области библейского богословия» — специальной дисциплине, имеющей несколько узкое, но от этого не менее важное значение для богословия вообще и для догматики в частности, так как для того чтобы сделать правильный догматический вывод (синтез) из ряда текстов, находящихся в различных местах Священного Писания, следует предварительно путем тщательного анализа установить значение отдельных речений для точнейшего уразумения их догматического смысла.
Выводы профессора Мышцына имеют чрезвычайно важное, если не решающее значение для понимания библейского учения об искуплении.
В отзывах рецензентов (см. выше) выводы эти уже были внимательно проанализированы, но в самом значении этих выводов заключается требование максимальной осторожности в их оценке.
Обращает на себя внимание следующее: если выводы эти правильны, то отдельные речения в синодальном (русском) переводе Нового Завета были переданы неправильно. Но и до появления рассмотренного исследования можно было видеть, что в передаче этих речений синодальный перевод отличается от принятого в богослужебном употреблении славянского текста. Исследование же профессора Мышцына устанавливает большую точность передачи рассмотренных текстов в переводе славянском, а не синодальном.
Не имея оснований ставить вопрос о сравнительном достоинстве этих двух переводов, автор ограничивается в настоящем исследовании только изучением вопроса, как он отразился в русской богословской науке, о переводе греческих слов ttaxaxripiov, Шхацо<;, Шхакеавт — терминов, имеющих в «юридическом» истолковании догмата искупления центральное значение. Как уже отмечалось, термина «удовлетворение» в Священном Писании нет, ошибочность перевода itaxaxf|piov —itaxa^ioq как «умилостивление» показывает, что и равнозначного понятия — «умилостивление» — в Новом Завете также не имеется.
Часто высказывалось мнение, что последняя редакция русского синодального перевода принадлежит митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). Это не совсем точно. Отдельные книги Нового Завета были распределены для перевода между духовными академиями. Текст перевода представлялся Святейшему Синоду. «В Святейшем Синоде пересмотр академических переводов происходил в следующем порядке: члены Синода и присутствующие в оном разделяли между собою по частям книгу, следующую к пересмотру, и вносили свои части в общее собрание со своими замечаниями; один из членов, протопресвитер В. Б. Бажанов, делал общий свод и держал редакцию текста, установленную общим рассуждением. По пересмотре перевод был препровождаем митрополиту Филарету, который делал свои исправления с указанием во многих случаях и оснований их. Эти исправления и замечания еще раз были предметом общего суждения в Святейшем Синоде»[396]. Следовательно, последняя редакция принадлежала Синоду, который не всегда принимал исправления митрополита Филарета.
