Таким образом, способы, при помощи которых римская культура передавалась новым варварским народам, были очень разнообразны и многосторонни, но, быть может, и все они оказались бы недостаточными для того, чтобы сохранить римское наследие позднейшим поколениям, если бы в смутную эпоху переселения народов задачу посредствовать между древним и новым миром не взяла на себя христианская Церковь Запада. Сосредоточив в себе все лучшие элементы греко–римской цивилизации и воспитав варварские народы для восприятия этих элементов, христианская Церковь наряду с наследием классической древности и варварством явилась третьим великим фактором, создавшим новоевропейский мир. Мы не поняли бы совершившегося в эпоху переселения переворота, не поняли бы и смысла всей дальнейшей истории, если бы не остановились несколько подольше на историческом значении христианства в этот переходный период.
Известно, что христиане, учение которых было отрицанием античного мира, первоначально чуждались всего окружающего их. Даже в то время, когда сами императоры сделались христианами, христианское общество в лице лучших своих представителей не всегда отрешалось от неприязненного взгляда на их власть. В высшей степени интересные в этом отношении мысли высказывает блаж. Августин: «Отстранив понятие о правде, — пишет он, — что такое будут царства, если не разбойничьи шайки в огромных размерах, ибо что иное разбойничья шайка, как не царство в малом виде? И там собрание людей, повинующихся единой власти, и там в основе лежит договор, и там по известным законам делится добыча. Если на беду эта шайка разрастется в большие размеры, займет известную область, получит оседлость, овладеет городами и подчинит народы, то она открыто присвоит себе имя царства, — имя, которое, очевидно, достается ей не вследствие отречения от Любостяжания, а вследствие приобретения безнаказанности. Остроумно и верно ответил Александру Македонскому один взятый в плен морской разбойник. По какому праву, спросил его царь, смеешь ты грабить на море? По тому же, смело ответил разбойник, по какому ты опустошаешь земли. Меня зовут разбойником потому, что у меня ничтожный кораблик, тебя зовут завоевателем, ибо ты имеешь огромный флот». Блаж. Августин хочет сказать, что царства земные имеют право на существование только в таком случае, если они основываются не на любостяжании, не на подчинении слабых сильными, а на христианских идеях любви и справедливости. Вначале христиане не только чуждались государственной жизни, но так разрывали все связи с обществом, что самые простые отношения становились невозможными между ними и язычниками. Но с IV в. это положение христиан в Римской империи совсем изменяется: христианство делается господствующей религией; сам владыка Империи исповедует христианство и председательствует на соборах, куда сходятся представители христианских общин всего римского мира. Со времени Константина Великого христиане уже не имели надобности скрывать свои собрания во мраке подземелий, они пользуются свободой на всем протяжении Империи и распространяют свое учение далеко за ее пределы. Еще задолго до своего официального торжества христианство получило огромное влияние на общество, смягчая общественные отношения и изменяя суровые постановления римского права. После Константина Великого христиане уже не сторонились от участия в общественной жизни, и христианские епископы получили важное значение в строе римской администрации. В городах Империи епископы заняли одно из первых мест, стали влиятельнейшими лицами в городском управлении и пользовались обширными правами и преимуществами, будучи в то же время богаты и материальными средствами. Чем более с течением времени понижалось значение императорской власти, тем более вырастало значение представителей христианских общин. Каковы бы ни были притязания императоров, их власть не раз принуждена была склонять голову перед служителями алтаря, как это было, например, в известном столкновении св. Амвросия Медиоланского с императором Феодосием Великим. Еще ранее Константина разрушилось и отчуждение Церкви от языческой науки, которой христианство овладело в целях лучшей борьбы с язычеством. В афинских школах IV в. на ученических скамьях встретились величайшие представители христианской Церкви того времени, как свв. Василий Великий и Григорий Назианзский, рядом со знаменитейшими и ревностнейшими поборниками угасавшего язычества, цезарем Юлианом и софистом Либанием. Отношения христианского общества к языческому с этой стороны так изменились, что нельзя представить себе более резкой противоположности, как состояние христианской и языческой литературы последнего времени Империи. Все лучшие силы ума и воображения того времени принадлежали уже христианской Церкви, и в то время как языческая литература отличалась бесплодием и бесцветностью, литература христианская поражала богатством содержания и красотой внешнего изложения.
С первого взгляда можно было бы подумать, что христианская Церковь со времени Константина неразрывно связала судьбу свою с судьбами Империи, что ее представители употребят все силы на защиту Империи и с ужасом будут смотреть на варваров. На самом же деле оказалось далеко не так. Христианской мысли тех веков была не чужда идея о гибели Империи, не влекущей, однако же, за собой гибели христианства. Образчик христианских взглядов на будущее Римской империи дает нам Лактанций. Он пишет: «Вся земля будет потрясена, повсюду будет свирепствовать война… и имя Рима, который теперь правит вселенной, исчезнет с лица земли. Империя возвратится на Восток, Азия снова будет царствовать, и Запад будет покорен». Лактанций жил в конце III и начале IV в., еще под властью языческих императоров и среди ожесточенных гонений, а потому и его мрачные предсказания о гибели Империи отчасти понятны. Но и под властью христианских правителей, среди страшных бедствий, постигавших Римскую империю, христиане не думали приходить в отчаяние. «Рушится римский мир, однако же голова наша не склоняется долу», — писал знаменитый отшельник Вифлеема блаж. Иероним. Прислушиваясь к голосам западного христианского духовенства в самые страшные минуты варварских нашествий, мы не найдем в них ни ненависти к варварам, ни глубокой печали о разрушающейся Империи; мы найдем в них нечто совершенно обратное этому. К своему удивлению, мы увидим, что если для некоторых из них, как, например, для св. Павлина Ноланского, опустошение южной Италии, где он жил, и самое взятие Рима готами прошли незамеченными, не возмутив ясного спокойствия его души, то другие, напротив, и притом большая часть, как бы торопят варваров поскорее покончить с Империей и римским миром, открыто признают в них орудие Провидения и на их торжество смотрят как на залог дальнейшего преуспеяния человечества. Лучшим выразителем этих господствовавших в христианском мире взглядов на Империю и варваров был знаменитый епископ Иппонский, блаж. Августин; написанное в 414 и 415 гг., т. е. в самый разгар варварских нашествий, его сочинение «De civitate Dei» (т. е. о царстве Божием) представляет собой не только замечательный памятник христианской литературы V в., оказавший сильное влияние на последующую средневековую письменность, но и глубоко знаменательный исторический факт. Составленное на рубеже двух великих периодов, на которые распадается история человечества (древнего, дохристианского, и нового — христианского), это сочинение подводит итоги древней истории, делает оценку ее результатов и объявляет наступление нового мира, новой истории. Можно сказать, что в этом сочинении Августина Западная христианская Церковь как бы отрешает римлян от истории, отвергает их Империю, поканчивает с ней счеты, и бразды правления передает варварам, которых он ставит в тесную связь с христианством. Августин мрачно смотрит на прошедшее Римской империи и все будущее предоставляет новым варварским пришельцам. Отвечая на обвинения язычников, видевших в грозных варварских нашествиях наказание за оставление древнего культа и вину в том возлагавших на христиан, Августин пишет: «Ваши предки сделали войну ремеслом и поработили соседние народы Востока; праздность, мотовство и обилие рабов было следствием этого порабощения; не мы наполнили Италию рабами, не мы поставили их хуже животных, не мы обременили их непосильными трудами; что же касается до нас, то мы проповедуем иное учение: не мы налагали оковы на жителей порабощенных городов; не мы вынуждали собственников покидать имущество и бежать к варварам; не мы обессилили легионы, заставляя их сражаться друг против друга… Чтобы соединить различные народы в одно целое, нужно нечто большее, чем легионы, большее, чем мирские узы вообще; эти узы дает в себе христианство. Очистительный огонь варваров истребит язычество и сделает народы достойными царства Божия, проповедуемого христианской Церковью. Этому Божьему царству предстоит тысячелетие, и в его обновленных стенах не будет честолюбия, неправды и жажды славы; там будет царствовать мир и справедливость; там настанет святая жизнь о Господе». Вот основные черты возвышенного исторического созерцания великого христианского мыслителя! И они, эти черты, вовсе не были только его личным измышлением, плодом его философского образования и глубокого христианского чувства; они выражали собой думы и надежды, господствовавшие в лучших умах того времени, волновавшие собой христианский мир в век Августина. Наглядным доказательством тому служит то обстоятельство, что взгляды, со всей силой развитые Августином, повторялись и защищались в ряде других сочинений V в.; таков был, например, литературный труд Проспера, богослова из Аквитании, написавшего книгу о призвании народов; таково было и (уже отчасти известное нам) сочинение Сальвиана, пресвитера Марсельского, «De gubernatione mundi».
