Итак, по воззрениям западных церковных писателей, переживавших эпоху варварских нашествий и своими глазами наблюдавших распадение древней цивилизации, Рим с его устаревшими, одряхлевшими учреждениями, с его пропитанными языческими преданиями порядками не имел больше места в истории. Его должны сменить собой варвары, новые народы; они — не только орудие Божественной кары на старый мир; они вместе с тем и материал для созидания нового мира, нового «царства Божия». Они не связаны вековым прошлым; у них нет лежащего позади «золотого века» и они не обращаются к нему с сожалениями и исполненными грусти вздохами; они‑то и являются теми новыми мехами, в которые может быть влито новое вино. Но, отрешаясь от Империи и обличая ее прошлое, христианская Церковь отнюдь не покидала старое общество, приютившееся под ее покровом. В бедственную эпоху нашествия варварских народов представители христианской Церкви взяли на себя трудное и многосложное дело — поддержать распадающуюся общественную жизнь, примирить ее с новыми пришельцами–варварами и таким образом связать древнюю и новую историю неразрывными узами. Это великое дело они выполнили двояким путем: с одной стороны — являясь ходатаями и защитниками за старое население Империи перед варварскими завоевателями, с другой — просвещая варваров, воздействуя на них нравственно и этим путем подготовляя их к более лучшей, более цивилизованной жизни. Обе эти стороны деятельности представителей христианской Церкви в эпоху переселения заслуживают особенного внимания с нашей стороны.
«В отчаянных положениях, — говорит один историк, — нравственное чувство обществ повреждается точно так же, как и чувство отдельных личностей. Как человек не может вынести беспокойства и печали далее известной меры без того, чтобы рассудок не начинал изменять ему, так и общества, будучи жертвой несчастий, которых ни облегчения, ни конца они не видят, теряются и не находят более точки опоры. Они становятся жертвой какого‑то самозабвения, действуют ощупью, наудачу, как бы в совершенных потемках, утрачивают ясное понятие о том, что хорошо и что худо. Постоянный ужас, постоянная мысль о смерти, висящей над головой, способны довести человека до исступления, причем он уже теряет всякое самообладание, всякое чувство меры и дает полную свободу всем самым худшим инстинктам своей природы. С отуманенным рассудком он судорожно стремится воспользоваться последними минутами жизни, чтобы взять от нее все, что можно, чтобы испить всю чашу наслаждений». В таком именно отчаянном положении мы и застаем многие города и провинции Империи в эпоху варварского нашествия. Мы напрасно стали бы в них искать какое‑либо сильное правительство, власть, умеющую сдержать распадающуюся жизнь и сплотить около себя общество. При первом слухе о приближающейся в лице варваров опасности все гражданские чиновники, вся римская администрация спешила покинуть опасную провинцию и бегством спасалась в более центральные местности. Последние легионы, сохранявшиеся еще в провинциях, были предусмотрительно отозваны из них для защиты Италии. Население оставлялось, таким образом, на произвол судьбы: без военной силы, без властей оно снова как будто бы возвращалось в первобытное состояние; всякая общественная жизнь, всякие интересы, выходящие за пределы минуты, исчезают; на поверхности появляются низменные подонки общества, не сдерживаемые более силой закона и стремящиеся воспользоваться благоприятным случаем. В Кельне, например, граждане проводили время за веселыми пирушками в то время, когда весь округ был опустошен варварами, и самые почтенные из них не прежде покинули пирушку, как когда уже в город со всех сторон ворвались враги. Еще удивительнее поступили граждане Трира: этот город уже несколько раз был разграблен варварами, жалкие остатки его населения погибли от голода и неизбежных его спутников — эпидемических болезней; везде валялись нагие трупы, брошенные на съедение зверей и птиц, и что же? Уцелевшие из лучших и влиятельных людей вместо того, чтобы позаботиться о первой помощи городу, начали хлопотать о т–Ом, чтобы восстановить зрелища и игры в цирке. А население Кукулл, под влиянием всеобщего ужаса и отчаяния, отреклось от христианства, возвратилось в язычество и даже начало приносить человеческие жертвы, видя в них единственное средство смягчить свой суровый жребий. Вот в эти‑то критические минуты, среди разрушения и бедствий, нашелся твердый голос, который один только не потерял присутствия духа и один нашел в себе достаточную силу стать на страже общественного порядка. Этот голос принадлежал представителям христианской Церкви, епископам и подвижникам. Просматривая события этой многотрудной для европейского общества эпохи, легко набрать множество доказательств того, ' что везде, где только виднелась еще жизнь, где общество сохраняло еще некоторый порядок, там везде непременно на первом месте стоит служитель христианской Церкви. Он заменяет собой все, в чем виделась надобность: он и судья, и правитель, и заступник, и ходатай, и даже военачальник. Он один остается на месте с бедствующим населением, когда все остальное разбегается в разные стороны. «Пусть наша твердость будет примером всей пастве, — говорил один епископ в присутствии собора, составившегося в Испании во время варварского нашествия, — мы должны за Христа перенести небольшую часть страданий, которые Он претерпел за нас». «Я пойду, — говорит другой, — утешать свою паству; я получил сан епископа не для того, чтобы оставаться в благоденствии, но для того, чтобы трудиться». Какие же последствия имела эта готовность представителей христианской Церкви утешать паству и трудиться вместе с ней, — о том нам лучше всего расскажет деятельность Северина, прозванного апостолом Норика. Северин, уроженец Италии, явился в Паннонию и Норик (нынешняя восточная Швейцария и Бавария) в то время, когда орды варваров уже несколько раз побывали в ней и, утвердившись по соседству, постоянно напоминали о себе опустошительными набегами: римские власти давно отсюда бежали, их сменили шайки разбойников, а доведенные голодом до крайности поселяне с оружием в руках напали на своих же соотечественников. Северин взял на себя смелую задачу — вдохнуть жизнь в это умиравшее общество, воскресить его; он начал проповедью покаяния — и силой убеждения сосредоточил в своих руках те бразды государственного правления, которые никто держать был не в силах. В сущности, если смотреть на его деятельность с внешней стороны, то, по–видимому, он не сделал ничего особенного, но его сила была в том, что его голос собрал около себя разбежавшееся население, что под его воздействием возникли правильные отношения, устроился известный порядок, и таким образом общественная жизнь воскресла. Так, например, в большом торговом городе Фавиане случился голод, и хотя хлеба было достаточно, чтобы прокормиться до новых запасов, но не оказывалось такого лица, которого слушался бы народ и. которому он мог бы доверить организацию городского продоволь-. ствия. Одни спешили получше скрыть свои запасы, другие, пользуюсь отсутствием власти, грабили; при таких трудных обстоятельствах лучшие люди вспомнили о Северине и решились его позвать. Северин пришел на зов и словом убеждения достиг того, что весь имеющийся в городе хлеб был снесен в одно место и стал доступен для общего пользования. И Северин не только заботился о голодном населении одного города; он распространяет свою деятельность на всю провинцию и старается организовать правильную общественную жизнь, налагает подати, издает приказания, даже составляет план атаки на разбойников, — и все это продолжает делать не год и не два, а почти 30 лет.
Подобным образом и население многих городов Галлии и Италии своим спасением, целостью и вообще тем, что оно смогло перенести эпоху варварских нашествий, обязано было ни кому другому, как только своим епископам. Разумеется, самоотверженная готовность епископов разделить с паствой все бедствия не всегда имела явные, благотворные результаты; епископ Реймса, например, Никазий, своим примером воодушевлявший горсть оставшихся в городе храбрых людей к сопротивлению варварам, был убит «ми в церкви, но история знает немало и таких случаев, когда предусмотрительная распорядительность или ходатайство представителей христианского общества останавливали разрушительный поток варварского нашествия или смягчали их дикую суровость, и таким образом охранялось прежнее население. Так, Орлеан сумел отстоять себя от полчищ Аттилы только благодаря заботам своего епископа Аниона. Узнав о грозившей городу опасности, Анион постарался заблаговременно заручиться солидной помощью; он поспешил на юг Италии, где в то время находился военачальник ■· Аэций, подробно описав ему военные средства, какими располагает город для своей защиты, уверил Аэция, что в течение пяти недель Орлеан может выдержать осаду, и всеми мерами убеждал его подоспеть на помощь городу не позднее этого срока. Едва успел Анион возвратиться в Орлеан и принять необходимые меры к его защите, как армия Аттилы окружила город, и началась упорная осада; надеясь на скорую помощь Аэция, население Орлеана решилось защищаться до последнего дня: Анион встал во главе ополчения, руководил обороной, торжественными процессиями и убеждениями поддерживал их храбрость. Но силы осажденных наконец истощаются; потеряв надежду на спасение, они уже готовы были сдаться в последний день назначенного Анионом срока, но тут‑то, когда варвары почти совсем овладели городом, показались передовые отряды Аэция, и Орлеан был спасен.
