Вооруженная миграция из-за Иордана[178] согласно традиционной хронологии началась почти через 40 лет после изгнания протоизраильтян из Египта. Организация вторжения в Палестину, судя по всему, явилась последней важнейшей внутриполитической победой Моисея — следы пацифистского сопротивления в Писании видны очень отчетливо, хотя причины их внятно не излагаются[179]. И если бы кочевники не создали оседлого, земледельческого государства, пусть самого простого, архаичного, очень возможно, что и сами бы они растворились в историческом пространстве, и религия их исчезла бы вместе с ними.
Однако этого не произошло именно потому, что протоизраильтяне осели в Палестине и начали (а точнее продолжили) государственное строительство. Все-таки Моисей властвовал над племенем (или союзом племен), а не над государством в строгом значении этого слова. Скрепляли подобную власть его личные качества и какая-то традиция. Вскоре после прихода на Землю Обетованную союз этот распался, сохранив общность религиозных и законодательных установлений (и потому языка), что помогло несколько позже свести их в новую, уже полноценную нацию. Но это случилось уже при Сауле и Давиде. Поэтому закончим наш рассказ о Моисее на вторжении в Палестину. Причин можно выдвинуть несколько, и пусть желающий выберет наиболее приемлемые.
Для простоты вспомним несколько исторических эпизодов, подобных рождению древнеизраильского государства, и попробуем понять, чем события иных эпох и цивилизаций отличаются от появления на свет «избранного народа». Истории ведомо много случаев успешного вторжения кочевников на земли, заселенные оседлыми племенами. Возможных исходов такой колонизации, как правило, два — либо завоеватели ассимилируют побежденных, либо наоборот. Последнее в истории случалось много чаще, ибо земледельцев, как известно, заметно больше (они значительно реже голодают), а их культурная среда гораздо более разнообразна и устойчива. Прекрасным примером могут служить многочисленные оккупации Китая различными «северными варварами». Даже если захватчикам, покорившим Поднебесную, удавалось в течение длительного времени сохранить этническую идентичность, они все равно очень быстро китаизировались в смысле культурно-поведенческом. То же неоднократно происходило в Междуречье: кутии, амореи, касситы и другие племена, с тем или иным успехом вторгавшиеся в пределы древнейшей цивилизации, постепенно оказались перемолотыми великой шумеро-аккадской культурой.
Бывало и обратное. Возникшая как бы по мановению высшей воли этническая общность вырастала из не принимавшегося современниками всерьез историко-географического «болота» и в считаные десятилетия выстраивала громадные государства, наложившие заметный отпечаток на последующие века. Наиболее знаменитыми примерами возникновения великих империй, созданных кочевниками, являются Арабский халифат и Монгольский каганат. В обоих случаях ситуация этнического рождения напоминала древнеизраильскую: небольшие племена, находившиеся на ближней периферии «культурного» земледельческого мира, объединились вокруг харизматической личности и нового, законодательно установленного кодекса поведения[180]. Однако судьба арабской и монгольских империй оказалась совершенно различной.
Империю Чингисидов не пронизывало единое идеологическое пространство, именуемое религией, не было в ней поэтому и этническо-социальной общности. Пространства же были завоеваны обширнейшие, оттого через несколько десятилетий после смерти основателя империя распалась. Те ее части, что включали в себя древнейшие и богатейшие цивилизации[181], споро начали перенимать культуру побежденных, другие же быстро превратились в раннесредневековые государства[182]. Вслед за этим опять-таки последовало их религиозное самоопределение, но уже с помощью иноземной религии — того же ислама. Все эти ханства, как и полагается раннесредневековым структурам, были относительно неустойчивы и вследствие неумолимой исторической закономерности их постепенно победили и поглотили оправившиеся оседлые государства-соперники[183].
Но невозможно объяснить немедленный распад монгольского государства лишь пространственным рассеянием. На ум тут же приходит судьба Омейядского халифата, пусть он тоже существовал относительно недолго. Однако за эти годы произошло невероятное: колоссальные пространства от оазисов Восточного Туркестана до Пиренейского полуострова оказались на сотни лет объединены в новую цивилизацию — исламскую. При этом только наиболее отдаленным (тюркским) и наиболее древним (иранским) народам удалось сохранить свой язык, а Северная Африка, Ближний и Средний Восток заговорили по-арабски. И несмотря на логичную утрату наиболее периферийных европейских областей, арабоязычное геополитическое пространство сохраняет очертания более чем тысячелетней давности[184].
Как смогла добиться этого культура, созданная на пустом месте? Только с помощью единой идеологии, только потому, что любой человек, принявший ислам, автоматически интегрировался в новое общество. И ни ему самому, ни тем более его детям не были заказаны никакие пути в этом едва возникшем мире. Он мог остаться в деревне, вкалывать на земле и платить потихоньку налоги в казну местного эмира, а мог сесть на коня и отправиться завоевывать царство или, по крайней мере, нескольких красивых жен (или трудолюбивых — кому что нужно). Можно еще долго рассуждать об очаровании раннеисламской цивилизации, но эта тема выходит за рамки нашего труда. Здесь только скажем, что Мухаммед был вторым человеком в мировой истории, которому удалось создать народ, государство и религию и обессмертить первых с помощью последней. Его учение только крепло со временем, в течение многих лет после ухода из жизни отца-основателя оно продолжало жить, несмотря на все расколы, отступничества и политические потрясения. Если кого и сравнивать с Моисеем, то именно Мухаммеда (заметим, что и сам Пророк считал себя идейным наследником Мусы — первого человека, которому Аллах вверил Книгу)[185].
Объяснить сравнительную устойчивость или неустойчивость различных кочевых империй, пожалуй, можно, а вот как объяснить их возникновение? Ведь в истории было немало столь же мощных движений народов, не завершившихся особым вкладом в цивилизацию. Вспомним хотя бы вторжение гуннов в Европу, бывшее частью так называемого Великого переселения народов (Volkerwanderung). Еще больше материала такого рода дает само Великое переселение, продолжавшееся несколько веков. Древние историки оставили немало сведений и о менее удачных вторжениях северных орд на римские и греческие земли. Полна сходными известиями история Востока. Налицо явление повторяющееся, т. е. закономерное. Отмахнуться от него нельзя. Так что же генерируют подобные события?
Ученые, как водится, на эту тему спорят, но удовлетворительного ответа пока никто не предложил и, скорее всего, не предложит. Возможно, навести на правильный путь могли бы текущие события мировой истории. Но, увы, нам не дано разбираться в современности — так называемый эффект приближения препятствует анализу тех исторических потрясений, частью которых мы являемся. Наиболее разумной представляется гипотеза демографически-климатическая, хотя для всестороннего объяснения указанного феномена ее будет все-таки маловато[186].
Понятно, что численность кочевой популяции зависит от поголовья скота и напрямую связана со степным климатом и его колебаниями. Периодическое появление излишков населения ведет к тому, что накал конкуренции за тот или иной географический ареал становится выше обычного. Подобные конфликты особенно обостряются в периоды засухи или при других неблагоприятных обстоятельствах (давление соседей и т. п.). Существует мнение о земледельческо-скотоводческом экодомическом симбиозе древности, баланс которого в политически или экологически нестабильные времена перекашивался в сторону оседлого населения, ибо оно могло с большей вероятностью само себя прокормить. Любопытно в этой связи, что археологические данные свидетельствуют о том, что поселения в древней Палестине возникали волнообразно, последнюю из волн датируют XII–XI вв. до н.э. — примерным временем израильского завоевания.
Все это верно. Но как объяснить в таком случае объединение доселе разъединенных, победоносность многократно побеждаемых? Почему изгнанники из одной земли часто становились завоевателями, пройдя длинный и изматывающий путь переселения? И не потому ли наиболее знаменитые эпизоды кочевого вторжения заметно возвышаются в мировой истории, что они являются скорее исключением, чем правилом?[187]
