Если же здесь так бывает, то тем более в душевных болезнях все должно быть сообразно усматриваемо и совершаемо. И препятствующий этому есть некий губитель и общий враг человеческого рода, так что его можно считать сотрудником человекоубийцы искони. «Но наше дело, — говоришь ты, — не таково, а спрошу вот что: если Господь не осмеливался за покаяние отпускать нарушения правды и точного исполнения добродетели, прежде нежели Сам понес все праведное наказание, следовавшее по мере и весу правды, то кто будет так дерзок и высокомерен, чтобы позволить себе освобождать от покаяния отрицающих страдания за нас Спасителя нашего Христа, прежде нежели они перенесут все наказание по неизменной строгости правды?»
Увы, какое дерзкое и безрассудное суждение! Когда Христос стал проповедовать покаяние? Когда Он сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои (Мф.9:2)? Когда блуднице, оросившей слезами Божественные ноги, даровано такое же прощение, удивившее Симона, у которого в доме был Он (см. Лк.7:44)? Когда страдавшему болезнью тридцать восемь лет сказано: вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже, так как болезнь произошла от греха (Ин.5:14)? И прочие дела Божественной силы, которые неблаговременно перечислять подробно, до страдания ли Его были совершены или после страдания?
Если всем очевидно и известно, что прежде страдания, равно как и ученикам Своим, посылая их, Он дал власть врачевать всякую болезнь и всякую немощь (Мф.10:1), которая была употребляема при покаянии и сокрушении просящих, то как дерзок язык, говорящий, что Христос не осмеливался на это прежде, нежели Сам понес все праведное наказание, следовавшее по мере и весу правды. Таким образом ты осуждаешь распоряжения принимающих покаяние, без предварительного наказания по всей строгости правды, как дерзких и высокомерных? Не очевидно ли, что это — осуждение фарисейского ума и приговор новатианского безчеловечия?
Смотри же, муж, как бы тебе, поднявшись на высоту, не низвергнуться в пропасть, и, выйдя из своих пределов, не потерять самому принадлежащего тебе достоинства. Или ты не читал, что всякий, восшедший на чужое епископское место, подвергается отлучению? Я не посылал сих, — говорит Господь, — а они пророчествовали (Иер.23:21). И еще: И никто сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Богом. Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть первосвященником, но Тот, Кто сказал Ему: Ты священник вовек по чину Мелхиседека (Евр.5:4–6). А тебя, брат, кто поставил законодателем в Церкви Божией, тогда как ты, может быть, еще не научился и повиноваться? Посему, не будучи избран начальствовать над кем–нибудь, ты должен принимать законы, а не законодательствовать, руководиться, а не руководить, просвещаться, а не просвещать, учиться, а не учить, и, испытав первое, переходить ко второму, как повелевает Божественный закон, прекрасно оправданный и божественными, и человеческими званиями.
Не будем думать, друг, будто умение сказать что–нибудь с неразумною мудростью и составить негодную речь делает законодателем; ибо моавитянам и аммонитянам не дозволено было приступать к жертвеннику. Но это принадлежит тем, которые отличались богоподобным послушанием, которые показали долговременное терпение, которых усовершило Евангельское слово. Если же будет притом и внешнее просвещение, то и оно не излишне, когда украшено смиренномудрием и управляется евангельским смирением, а не хвалится собственными достоинствами, хвалящиеся которыми подобны опирающимся на камышовую трость и, подвергаясь удару, скоро низвергаются.
«Но, — говоришь ты, — возревновал я о Господе (3 Цар.19:10), и усматриваемое невыносимо». А где у нас, почтеннейший, дар пророчества? Где гора Кармил? Где ключи небесные? Где милоть, разделяющая Иордан, ниспадшая на Елисея с сугубой благодатью? Если же и есть у нас какой–нибудь дар, то кому мы оставим его, не имея даже ученика? Посему будем остерегаться, чтобы нам, стремясь к превышающему наши силы, не лишиться и малого, чтобы, отцеживая комара, не поглотить верблюда (см. Мф.23:24), чтобы, стараясь вырвать сучок из глаз братии, самим не остаться не замечающими в глазах своих бревна (см. Мф.7:3), так как мы осуждаемся смотря по тому, с кем мы обращаемся и с кем вместе вкушаем пищу здесь и там. «Такой–то, — говоришь ты, — лживо исповедался, скрыв постыдный грех свой; другой, скрыв свое постыдное дело, рассказывает одно вместо другого; как же врачующий может сказать, что они получили исцеление?»
Нельзя верить, почтенный, а должно весьма осуждать это; никто, добровольно приступая к врачеванию, не станет скрывать своей болезни. Если же иногда и действительно бывает так, то не нам судить об этом, а Богу видящему. Ибо говорится: явное — Богу и нам, а тайное — Господу Богу твоему (1 Цар.16:7). А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, что унижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов, Который и осветит скрытое во мраке, и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога (Рим.14:10; 1 Кор.4:5).
«Все, — говоришь ты, — простирают ногу выше меры, дерзают на недозволенное им и стремятся к высшему». От собственных крыльев погиб ты, как сказал некий из внешних; отсюда происходит и это суждение твое. Будучи поставлен на месте ноги, ты самовластно возвел себя на место головы. Увлекшись двумя другими суждениями, доблестный, ты предлагаешь еще иное обвинение: «Все присваивают себе превышающее силы их и считают других низшими себя; незаконно и без призвания стремятся разрешать и связывать и стараются всех привлечь к ногам своим; не хотят, чтобы кто–нибудь другой был или считался разрешающим и завидуют делающим это; принимают только тех, которых сами разрешили, а принявших епитимии от других отвращаются и осуждают за то, что те не к ним прибегли и не от них испросили прощения».
Эти обвинения — изобретения бесовского ума и произведения завистливого сердца, над которыми иной справедливо мог бы посмеяться, как над какими–то шутками, пустяками и забавами: получается, что так как никто не прибегает к нам за получением епитимии по недоверию, то мы неистовствуем против врачующих по доверию приходящих к ним, страдая некоторой бесовской страстью и оскорбляя людей почтенных наравне с иконоборцами.
«Какое, — говоришь ты, — различие между этим заблуждением и манихейством? Разве мы не против манихейской ереси подвизались и словами, и делами? Это показывают написанные сочинения ратоборствовавших против нее, в которых они доказали это неоспоримыми доводами и неопровержимыми доказательствами, хотя теперь и забывают сами себя и свои писания».
Кажется, друг, ты судишь превратно и собственными суждениями хочешь ниспровергнуть истину, не зная, что подобия, сравниваемые с первообразами, не одно и то же с первообразами, но они имеют столько сходства между собою, сколько предметы общие по названию, но отличающиеся в прочем. Одни называются собственно, а другие не собственно; одни называются в переносном смысле, а другие в действительном. Например, икона Христова и сам Христос: Он поистине есть и называется Христос, а она называется так в переносном смысле или по подобию. Так и святой апостол Павел назвал лихоимство вторым идолослужением (Еф.5:5), указывая на причину его и по сходственному отношению к действительному идолослужению. Но отсюда не следует, что лихоимцам надобно назначать такое же наказание, какое идолослужителям; иначе мы должны были бы выйти из мира. И теперь много лихоимцев, но они остаются не наказанными.
Что же несообразного и здесь, когда иконоборческая ересь сравнивается с манихейскою, сколько дозволяет отношение образа к первообразу? Так и Никейский Второй Вселенский и святой Собор, осуждая впадших в эту ересь, врачевал их не как манихеев; и ничего не забыли те, которые предпринимали подвиги по этому поводу, ратоборствуя против нее и словами, и делами. Подлинно, сам ты не знаешь самого себя, что заслуживает великого осуждения и обвинения в глупости.
Хотел я и другие суждения пространного и тождесловного письма твоего присоединить к вышесказанному и показать, что они совершенно несогласны со здравым смыслом. Но одни из них, как бесполезные и несвязные, другие, как опровергающие сами себя, а иные, как темные и противные истине, отбросив далеко, как бы в огонь Гефеста (вулкана), скажу в заключение речи следующее. Если мы будем просить прощения в том, что дерзко и Бога прогневали, и святых оклеветали, и исповедников осудили, и Церковь злословили, то будет хорошо; а если нет, то мы, смиренные, положим руку на уста и не станем вызывать твое преподобие на второе письменное приветствие.
Послание 34(222). К Феодору патрициюЧрез почтенное письмо твое мы увидели твое знатное превосходительство, а по выслушании изложенного в нем, узнали твою прекрасную душу. Подлинно, употребить такие почтительные выражения в отношении к нам, грешным, желать увидеть уничиженное лице наше, а затем и послушать спасительной беседы свойственно мужу, поистине благочестивому, и душе, стремящейся к Богу.
