“Кто то уверял нас, что если теперь иному критику захочется пить, то он не скажет прямо и просто: “принеси воды”, а скажет, наверное, что нибудь в таком роде:
— Привнеси то существенное начало овлажнения, которое послужит к размягчению более твердых элементов, осложнившихся в моем желудке”
К. И. Чуковский. Живой как жизнь.
Так вот наш дорогой юноша стал проповедником и заслужил прозвище Дидак Кадисский. Дидак — значит учитель.
Оказалось, что самые сложные вещи можно рассказывать простым народным языком. Вскоре Дидак полюбил излагать народу суть самого сложного догмата Христианства — Троицы. Тогда к нему прочно приклеилось прозвание «Апостол Святой Троицы».
Когда эту доктрину объяснял Дидак, даже малые дети понимали все! Один ребенок даже как то воскликнул: «Мама! Я вижу голубя. Он сел на плечо отцу Дидаку и подсказывает ему на ухо, что говорить. Я тоже могу так проповедовать, если голубь будет мне подсказывать!»
Вряд ли, конечно, Дидак получал непосредственные словесные откровения от Духа, но живучесть этого народного предания свидетельствует о том, что говорил он и впрямь очень доступным языком.
Дидак никогда не заботился о своей репутации оратора, он лишь желал, чтобы люди вокруг все поняли правильно.
Он сделал то, чего не могут сделать многие высокоученые теологи: он донес истину до разума и сердца простого человека. Говоря «научно», он стал популяризатором!
Боже мой! Как не хватает их сегодня. Возьмешься за книгу, бывало, и либо прослезишься от вопиющей безграмотности автора (или переводчика), либо подивишься высоколобой учености писателя–теолога, крякнешь, почешешься и, одолев только пару страниц, отложишь книгу до лучших времен… пока не поумнеешь…
Где же вы, популяризаторы высокого богословия? Где вы, люди умеющие провести канатную дорогу к вершинам теологической мысли?
Может, выгоняют вас из семинарий, называя тупицами? Может, не печатают? Так возложите руку на плуг, то есть пальцы на клавиатуру, заведите блог и объясняйте сложные вещи простым языком…
Глядишь и спасёте кого-нибудь!
Да и признание не замедлит… К концу своей жизни вчерашний тупица Кадис стал почетный доктором богословия в добром десятке университетов, войдя в просвещённый 19 век в мантии профессора.
Его и запомнил народ. А тех, кто гнобил «тупицу» в школе и не принял в ученый орден, мы уж давно забыли и похоронили вместе с пыльными и непонятными талмудами, вышедшеми из под их пера!
Тот, кто поверил всерьез! Франц Егерштеттер
Как только этот занавес дадут в последний раз,
Последний прозвучит аплодисмент, —
Коня, копье и щит сдадим мы в реквизит,
Сдадим, – и, уходя, потушим свет.
И сняв долой парик седой и бороды отклеив,
Мы пустимся в обычные дела, дела, дела.
И нет и не было героев и злодеев
И подвигов во имя добра и зла!..
…
— Только я, очарованный зритель,
Глубоко потрясенный до слез,
Брошу к черту родную обитель
И коня оседлаю всерьез.
И поеду скакать и бороться
Против разных таинственных сил,
Ибо есть на земле благородство,
Я в себе его вдруг ощутил.
Юлий Ким. Театральный разъезд
Мы привыкли к тому, что святость — удел «профессиональных» христиан, для которых служение Богу — это работа.
— Вам платят деньги за вредность! — читается беззвучный комментарий в глазах иных прихожан, прохожан и захожан — Поэтому не взыщите, придется вам терпеть издержки профессии в виде гонений, презрения, страданий и даже смерти!
— А что касается нас, — продолжают они — фанатизм, это не наш путь. Мы верим, не напрягаясь. Не требуем фанатизма от других, но и сами молимся на расслабоне!
А «профессионалы» в рясах и без играют свою роль в меру таланта. И кто то верит в предлагаемые обстоятельства, а кто то лишь разыгрывает греческие страсти, скрываясь под приличными масками.
И вроде бы некого укорить в упадке веры: одни неискренне играют, другие не очень то верят в то, что первые им пытаются втолковать с амвонов и кафедр.
Но слава Богу за то, что история нет–нет, да и подкинет обывателю болевой укол в совесть. И, хотя совесть нынче не в моде, встречаются вдруг люди, поверившие в то, что представляется обманом даже «профессионалам» от религии.
* * *
Молодой австриец по имени Франц Егерштеттер родился в 1907 году. Будучи истинным сыном 20–го века, он впитал бурную энергию времени. Пугал фермеров соседей ревом своего мотоцикла, влюблялся в девушек, рождал внебрачных детей… Словом, жил, как все.
Но церковь, разумеется, посещал. Ибо это было настолько же естественным делом, как для современного горожанина еженедельный поход в супермаркет. Да и Бога не отрицал. Конечно, Он есть, как не быть?
И вот однажды, что то с ним случилось. Он вдруг вслушался в слова священника, и мысль о том, что Бог реален, что Он смотрит прямо в сердце юного австрийца, вдруг пронзила его существо со всей отчетливостью. Ночью Францу приснился сон: светящийся поезд, двигался по кругу. На яркие праздничные огни спешили сотни мужчин, женщин и детей. Они радостно смеялись, торопясь занять в нём место. Затем Франц услышал голос, который предупреждал: «Этот поезд идёт в ад». Потрясенный юноша проснулся и бросился читать Библию.
Теперь каждое слово Священного Писания стало для него таким же реальным, как хлеб, капуста, сапоги и мотоцикл.
Юноша превратился в отличного семьянина и примерного христианина. Жена не могла нарадоваться на мужа, взявшегося за ум, усердно работавшего в поле и ставшего образцовым фермером. Соседи крутили пальцем у виска: дескать, нельзя же быть таким фанатиком — каждый день ходить на мессу, подолгу молиться прямо во время работы, застывая в поле с лопатой в руке и блаженной улыбкой на устах…
Священники радовались своей миссионерской победе. И все было бы хорошо, если бы не фашизм.
Австрия присоединилась к нацистской Германии. Разумеется, там даже Чурова не понадобилось. Все жители как один проголосовали за аншлюс. Единственным деревенским дурачком оказался наш Франц. Он, видите ли, считает, что нацизм и христианство две вещи несовместные.
Что тут началось!
Священники наперебой стали убеждать его покориться власти, которая не напрасно носит меч. Другие советовали подумать о жене и детях.
Уже не юноша, но муж только таращил на них свои ясные детские глаза и удивлялся: «Я не могу поверить, что только потому, что у человека есть жена и дети, он волен оскорблять Бога». В ответ на доводы о подчинении властям, он лишь удивленно смотрел на священников и пытался возразить что то насчет повиновения Христу. В ответ на доводы о необходимости “сохранить братство”, он писал: «Разве мы, христиане, мудрее Самого Христа? Неужели кто то действительно думает, что это массовое кровопролитие способно спасти европейское христианство от поражения или привести его к новому расцвету? Разве наш благой Спаситель, Которому мы всегда должны стараться подражать, отправляется на войну со Своими апостолами против язычников, как это сегодня делают немецкие христиане?»
Дальше — больше. Всех крепких мужчин призвали на войну. И тут наш Франц заметался всерьез: пойти на войну — значит предать Христа. Не пойти на войну — обречь себя на казнь, а жену и детей на страдания.
Францу повезло. Жена поддержала его полностью. И убеждала не отрекаться от веры, и не покоряться нацистам.
Можно только представить себе, какое давление испытала эта семья. От них отвернулись все. Все считали их либо фанатиками, либо предателями и шпионами, либо, в лучшем случае, сумасшедшими.
Франц поехал было сдаваться на призывной пункт. Потом опомнился и сел в другой поезд, решив просто скрыться, чтобы не подставить семью. Но его все же арестовали. Тогда вдруг поверивший в истинность христианства фермер стал проситься на фронт санитаром. Но тамошнему правосудию необходимо было продемонстрировать свою силу и дать острастку другим.
Егерштеттера приговорили к гильотинированию.
В тюрьме он отдавал свой хлеб другим голодающим, а из дома просил прислать не сухарей и теплые носки, но цветок эдельвейса, чтобы сокамерник мог послать горный цветок своей невесте на день рождения.
Священники навещали парня в камере, соборовали и исповедовали его. И обе стороны дивились друг другу. Священники дивились вере своего прихожанина, а он дивился их неверию.
Нацисты казнили Франца Егерштеттера. Следует помнить, что в их обычаях было класть осужденного не традиционно лицом вниз, но оборачивать его лицом вверх, заставляя видеть нож гильотины.
Франц видел, как сверкнуло лезвие орудия казни, но не прельстился огнями поезда, везущего людей в ад.
