4
К признанию по крайней мере некоторой правоты моих мыслей начинают приходить, пусть немногие еще, духовные писатели-священники. Из них один, в духовном журнале, заметил, что собственно Бог основал изречениями первой человеческой чете «размножение, но еще брака не установил» (автор, очевидно, «брак» смешивает с формами его «заключения»). Какова бы ни была мысль автора, он точно указывает, что «повеление Божие множиться» обнимает благословением всю сумму человеческого (общечеловеческого) размножения: и уже не его (рождения) вина, что не все оно вобрано внутрь себя «браком» (формами заключения союза), но что эта форма, растеряв множества зерна, приняла в себя лишь часть Божия заповедания, отвергнув другую. Не менее ценны рассуждения другого священника об отношении к браку Ветхого и Нового Завета, — где он говорит, последуя указанию Спасителя на первый Завет, что «от начала не было так», и безбрачие есть тенденция, вовсе не известная пророкам, законодателям и повествователям Библии («тайна беззакония начала действовать»). Все это ценно, и духовенство наше, вообще очень упорное в исследовании, раз начав размышлять, — долго не остановится в движении мысли, которой любопытство возбуждено.
Псалом царя Давида (50-й) со словами: «в беззаконии зачат, во грехах роди мя мати моя» — подробно и исчерпывающим образом разобран протоиереем Л.П. У-ским (в книге моей «В мире неясного и нерешенного», 2-е изд., 1904 г.). Отсылаю туда любопытствующих. В добавление замечу оговорку, пришедшую мне недавно на ум: Давид, хотя был пророк, непогрешим не был (вспомним слово Златоуста об ап. Павле: «Хотя и Павел, но человек»). Погрешив (жестокостью в отношении к Урии, мужу Вирсавии: ибо по закону он мог взять ее по разводу, если бы ни она Урии, ни ей Урия не нравились), — итак, погрешив в поступке (ведь этого же никто не отрицает! Ведь это же и Бог ему сказал через Нафана), почему, спрашивается, не мог он погрешить и в слове, во взгляде на рождение?.. Непогрешимо только Богом сказанное (напр., заповедь размножения), а о прочих мы должны иметь в виду: «Не сотвори себе кумира… ни на небеси, ни на земле». Между тем ссылка на 50-й псалом у богословов ежеминутна: и не замечают они, что, смешав «первородный грех» с исполнением «заповеди», они повернули все человечество восстать против Бога, плоды чего (проституция и детоубийство) дымятся как «злая жертва» на руках у нас.
«В вас — хаос шевелится», — обвиняет меня и г. Басаргин. Впрочем, хоть за внимание и некую заботу мысли — спасибо ему.
Все ли знают, что инквизиция, во всех ее правах и прерогативах, Римом не отменена, не упразднена — и только не действует (за бессилием, может быть временным)? Не без страха выслушал я это от одного умного, скромного, чрезвычайно образованного католика, — и слова эти сказаны мне были вдумчиво и упорно («и не может быть отменена»).
Просто — самосознающего, рефлектирующего, — монаха-генерала, вождя, а не монаха-солдата, ведомого.
Об этом пишет и г. Басаргин. И вообще в духовной литературе, всей вообще, возводится то особенное обвинение на «Нов. Путь», что он не понимает или отвергает «идею креста», т. е. муки, — не как естественного страдания естественной природы человека, но насколько она привходит от «нас», хотя бы в позорной области бракоразводного процесса: на самом деле «привходит» сполна от лени «владык и судей» и по вине их равнодушия, между прочим — и к содому. Отвергая идею «креста», бурсаки жаловались, когда их секли; а являвшиеся по семейным делам в суд тоже жаловались, когда у них спрашивали, «много ли запасено в бумажнике», и если было мало, то отвечали, что — и «суда нет».
В «Уставе духовных консисторий» это выражено отвлеченно, без указания и наименования позволения, но когда дело доходит до суда — то на суде ссылаются именно на следующую статью названного «Устава»: «Всякого рода обещания жениться, как равно и всякие письменные обещания, — недействительны». Имея уже большую семью от холостого человека или соблазненная им, девушка обращается в этот суд, говорит об его обещаниях со временем на ней жениться или жениться даже вскоре после «падения». Тогда ей и указывают на статью, запрещающую принимать к какому-либо обсуждению всякие устные, письменные и вообще косвенные доказательства как связи довенчальной, так и обещания жениться. Между тем достаточно было бы изменить эту статью на обратную, и холостяки как огня боялись бы соблазнения. Вот проект этой обратной статьи: «Основным препятствием к вступлению в брак служит добрачная связь жениха с лицом женского пола, плодом коей было появление ребенка, и которое удостоверяется: 1) сознанием виновного или 2) показанием, с подробностями, родственников, соседей и вообще очевидцев связи». Нужно заметить: в Ветхом Завете это и служит (если бы перенести дело в сферу моногамии) «основным и самым упорным препятствием к браку». Из Ветхого Завета статья эта перенесена даже в «Апостольские правила». При возведении в сан каждый епископ дает присягу не отступать ни в чем, между прочим, от основной канонической книги, Апостольских правил, и, таким образом, каждая девушка, имея от внебрачного сожительства ребенка, в полном праве обратиться к епархиальному архиерею с требованием не венчать отца ее ребенка ни с кем, помимо ее. Но, увы, Устав духовных консисторий и все вообще каноническое право (внимайте, гг. о. Михаил, Заозерский, Суворов, Бередников, Л. Писарев) отступили от этого полезнейшего и необходимейшего для народной нравственности правила. В каких мотивах отступили? — «Тогда сожитие уже почти уравнивалось бы браку, было бы браком in potentia, и через это понижалась бы исключительная и единственная ценность совершаемого при нашем участии заключения брака». — Таким образом, авторитет сословия требовал, чтобы перед ним отступило на второй план спасение девушек, равно детей, да и спасение нравственности холостых.
Это выражено опять скользко и почти молча (от стыда явно написать): «По не-исследимости тайны зарождения, всегда происходящего сокрыто, предполагается, что отец ребенка замужней женщины всегда есть ее муж». В этой скользкой формуле, которая так правдоподобна, что при чтении ничем не возбуждает к себе внимания и не вызывает протеста (читателя), содержится юридическая индульгенция для беспутства жен, «carte blanche» им жить с любовниками при муже и даже отдельно от мужа. Покойный А. П. Коломнин, известный петербургский юрист, сообщил мне, когда я начал об этом писать в «Нов. Вр.»: «Мне случилось быть свидетелем, что женщина, с которою муж требовал через суд развода, говорила: „Да, этот ребенок мною рожден не от мужа, но вы, гг. судьи, не имеете права включить это в делопроизводство и взять в какое-нибудь основание для удовлетворения просьбы моего мужа“. И судьи, как парализованные, остались безгласны: на ее стороне был закон, который она твердо знала. Закон этот и всем женщинам известен, и все они знают, что он дозволяет им сожитие с не-мужьями. Между тем достаточно было написать брачный закон: „Ребенок записывается в метрику на имя лиц или лица, письменно признающих или признающего его рождение от себя“ — и разврат жен был бы остановлен.
Тут мы встречаемся с роковым принципом строго, без исключения, проведенной моногамии. В «Петербургских трущобах» описывается, как негодяй Шадурский опаивает, в кабинете своей «дамы», княжну Чечевинскую. Та забеременевает и, в ужасе, идет в его дом. M-me Шадурская живет, переменяя любовников, и когда ее муж, почти альфонс, ударил (теснимый векселем) по щеке одного из них, жена в негодовании говорит ему: «Почему же ты принимал у себя всех остальных моих любовников, зная, кто они». Муж, конечно, не из ревности ударил одного, а потому, что был ему должен и тот его теснил. И вот княжна Чечевинская входит на мраморную лестницу дворца Шадурских. Лорнируя ее, m-me Шадурская, как «законная жена законного мужа», просит ее убраться. Конечно, — не по ревности (муж разве иногда участвует в любви ее любовников), а просто по мотиву: «зачем же лишний расход?» Чечевинская, от которой с радостью отказался и братец («мне больше останется наследства») и со страхом отказались родители, — нашла сострадание, угол и кусок хлеба у «падшей» уличной женщины. И пошла по ее дороге, для прокормления себя и потом ребенка. Она превращается в известную «Чуху» на Сенной. Такова вырезанная из мяса и крови моногамия. Не будь ее, соблазненная Чечевинская вошла бы рядом с Шадурскою в ее золотые покои, попросив потесниться столь странную «законную супругу». — Т. е., жалея имущества, m-me Шадурская (и всякая жена) боролась бы, следила бы за всякими «похождениями на стороне» своего мужа, да и он, жалея того же имущества, ни в каком случае не соблазнил бы Чечевинской. Так. обр., брак был бы действительно моногамен, самое большее — дуогамен, но не расширялся бы в (фактически) безбрежную и полиандрию и полигамию. Чуха осталась бы прелестной княжной Чечевинской; двумя проститутками (дочь Чечевинской, 16 лет, умирает от чахотки, только что попав в дом терпимости, невинною, от нищеты) было бы в стране меньше; m-me Шадурская все же имела бы любовников, но г. Шадурский любовниц не имел бы. И опять это очень просто выразить в «примечании» к моногамистическому закону: «Если, однако, от женатого уже человека у посторонней девушки, или вдовы, или оставленной замужней женщины родится ребенок, то до его совершеннолетия, как равно до смерти матери ребенка, они получают от отца этого ребенка средства, соответственные его имущественному и общественному положению».
