12
Тут мы встречаемся с роковым принципом строго, без исключения, проведенной моногамии. В «Петербургских трущобах» описывается, как негодяй Шадурский опаивает, в кабинете своей «дамы», княжну Чечевинскую. Та забеременевает и, в ужасе, идет в его дом. M-me Шадурская живет, переменяя любовников, и когда ее муж, почти альфонс, ударил (теснимый векселем) по щеке одного из них, жена в негодовании говорит ему: «Почему же ты принимал у себя всех остальных моих любовников, зная, кто они». Муж, конечно, не из ревности ударил одного, а потому, что был ему должен и тот его теснил. И вот княжна Чечевинская входит на мраморную лестницу дворца Шадурских. Лорнируя ее, m-me Шадурская, как «законная жена законного мужа», просит ее убраться. Конечно, — не по ревности (муж разве иногда участвует в любви ее любовников), а просто по мотиву: «зачем же лишний расход?» Чечевинская, от которой с радостью отказался и братец («мне больше останется наследства») и со страхом отказались родители, — нашла сострадание, угол и кусок хлеба у «падшей» уличной женщины. И пошла по ее дороге, для прокормления себя и потом ребенка. Она превращается в известную «Чуху» на Сенной. Такова вырезанная из мяса и крови моногамия. Не будь ее, соблазненная Чечевинская вошла бы рядом с Шадурскою в ее золотые покои, попросив потесниться столь странную «законную супругу». — Т. е., жалея имущества, m-me Шадурская (и всякая жена) боролась бы, следила бы за всякими «похождениями на стороне» своего мужа, да и он, жалея того же имущества, ни в каком случае не соблазнил бы Чечевинской. Так. обр., брак был бы действительно моногамен, самое большее — дуогамен, но не расширялся бы в (фактически) безбрежную и полиандрию и полигамию. Чуха осталась бы прелестной княжной Чечевинской; двумя проститутками (дочь Чечевинской, 16 лет, умирает от чахотки, только что попав в дом терпимости, невинною, от нищеты) было бы в стране меньше; m-me Шадурская все же имела бы любовников, но г. Шадурский любовниц не имел бы. И опять это очень просто выразить в «примечании» к моногамистическому закону: «Если, однако, от женатого уже человека у посторонней девушки, или вдовы, или оставленной замужней женщины родится ребенок, то до его совершеннолетия, как равно до смерти матери ребенка, они получают от отца этого ребенка средства, соответственные его имущественному и общественному положению».
Один священник, принесший в ред. «Нов. Вр.» полемическую статью против меня (она была напечатана в «России» за неполной подписью, которую я могу отыскать), разговорившись со мною «по душам», передал мне факт: брат у него — священник в селе. Жена была дурной нравственности и, опускаясь ниже и ниже, «пошла по улице». «И вот (поразительно было слушать), когда слух об этом дошел до губернского города и консистории, то он был туда вызван и ему келейно было внушено, чтобы он взял к себе в дом жену, ибо начался говор в народе». «И брат мой принужден был взять». Советую канонистам порассуждать об этом. Другой случай — из города, в котором я долго жил. Подктитор церковный имел скромную дочь, учившуюся в гимназии. Она кончила курс: и все время была тихою ученицею. Подктитор — не важное лицо, и отец ее был беден. Посватался за нее отличный ветеринарный врач, имевший своих лошадей, — и все завидовали ее счастью. Она была хороша собой. Однако не прожила она с ним и двух лет, как ушла к другому; с ним жила долее. Но страдала ли она нимфоманией, или было другое что — она оставила и его и, живя самостоятельно на квартире (здесь я не могу назвать конкретную форму образа ее поведения, чрезвычайно циничного), стала проституткою. Разумеется, ни в одном, ни в другом случае мужья не могли получить в духовном суде развода. Между тем достаточно было бы в гражданский и духовный кодекс включить статью: «Жена, более трех суток проведшая вне дома мужа, если она провела их против его воли и если она не может доказать жестокого его с нею обращения, получает развод с воспрещением последующего брака». И опять подобное поведение жен было бы кончено. Но, опять, где мотив невключения такого закона, хотя сколько-нибудь охраняющего чистоту дома? Как же: М.А. Новоселову, обругавшему «свинцовые инстинкты людей», тем усиленнее надо провести и заставить поверить, что после «благодатной помощи, давшей силу распять ветхого человека и родиться новому, по образу и преподобию истины, жизнь (супругов) уже сделалась благообразною». Все дело в качании весов: или спасать мужей, ясен, или — спасать «наш авторитет». И как сила была у «авторитета», то чаша мужей и жен и опустилась долу, в аид.
Если бы брак стал совершенно частным и личным институтом, т. е. его предваряли бы только частные и семейные условия, вовсе без вмешательства государства и лишь при благословении священника, добровольно позванного (частный зов в семью, без официального предписания), то, очевидно, обе стороны, жених и невеста, обоюдно выговорили бы себе права и обязанности. Любовь — но за любовь; домовитость — но за домовитость; бережливость — но не при твоем мотовстве; и проч. Тогда, раз не соблюдены условия, брак расторгался бы, без всякого вмешательства высшей инстанции, как всякий частный договор. Что, при таком положении, должна бы культивировать в себе девица? Солидные качества. Теперь все бьет на вывеску: «зазвать покупателя». Окна магазина уставлены драгоценными товарами. А на полках — гниль, а сзади — гниль. Для девицы, раз все значение брака совместилось в точке венчания, весь вопрос и заключается в том, чтобы довести молодого человека до него; иными словами, — ей надо нравиться невестою, а женою можно вовсе и не нравиться (все права уже получены). Девушки, конечно, как и все человечество, — народ средний; но этот ужасный взгляд на брак (все — в одной точке, после обряда — все кончено) не только испугал юношей перед браком («можно жениться только в зрелом возрасте, перебесившись: тогда холодным умом все взвесишь, рассчитаешь и не ошибешься»), не только во множестве оставил девушек в вечном девичестве, — но и вообще всю массу девиц бросил к неслыханному духовному растлению, заставив все поставить на карту, чтобы «понравиться», «увлечь», «закружить голову», не имея и не заботясь ни о каких серьезных сторонах души. Если все же есть много достойных девушек, то их спасают только «свинцовые инстинкты». «Жаль мужа, жаль любимого человека, не хочу обманывать». Но это — требование натуры, противодействующей закону, который, как выше показано, только дает толчок к разврату. И ведь сколько чудных-то девушек и остается вне брака; преуспевают же «обворожительные»; или еще преуспевает тонкая подделка под «солидные добродетели».
Неуважение это — просто от зрелища. Есть пословица: «Назови человека — собакою и потом убей его как собаку». Центр тяжести в гипотезе, формулированной М.А. Новоселовым: «свинцовые инстинкты человека» («назвал собакою»). По гипотезе этой и начало все располагаться. Предстояло «убить собаку». Если бы предположить золотые инстинкты в человеке, то странно было бы убивать! Теперь же — не страшно. Началась медленная работа, изложенная в «старой письменности» г. Л. Писарева. Тут все — мрачный тон, подозрительное отношение, грубые правила. Созидался не эдем, а арестантская казарма. Женщины брошены были в руки сильных (физически) мужчин: но как была догадка, что есть степени невозможного сожития со зверем, то дана была лазейка — к бегству. Женщин поставили под молот силы, мужчин повергли в сети женской хитрости, утяжеляя одну донельзя, истончая (в мотивах) другую донельзя. Там, где физиологически стояло глубочайшее сцепление, — пролилась вражда, встал антагонизм со всем остервенением «борьбы за существование», только не хлебной, а борьбы душевной, нервной и еще ужаснейшей, чем отстаивание хлеба!
Египет, не выродившись, прожил так долго, сколько времени протекло от Троянской войны до нас. На крошечном пространстве одной-двух наших губерний Греция сотворила бесконечное. У нас целые области лежат уже века, не шевельнувшись хоть сколько-нибудь боком в сторону исторической значительности: «Гоголевским житием живем», или скотствуя, как его герои, или впадая в нервную судорогу и болезнь, как он сам. И между тем, еще в доисторическом быту, при Одине и Свароге, народы европейские сотворили Нибелунгов, Эдду, «Слово о полку Игореве» и всю неисчерпаемую мудрость и поэзию поговорок, пословиц и народных песен. Очевидно, чуть не в первый день всхода — все было спрыснуто мертвою, мертвящею водою. Нерв был выдернут, а толща мускулов осталась.
Я говорю здесь о 99 из 100 случаев семьи, о норме. Но брак, как и язык народа, как все живое, имеет «правила» и «исключения»; и эти последние имеют также особые законы в себе, психологические и бытовые. Нам, европейцам, вовсе, напр., не известен и не понятен тип полигамной еврейской (библейской) семьи, очень нежной, глубокой и чистой: мы не можем мыслить и едва ли бы сумели осуществить этот тип иначе как с придатком постоянной ссоры, зависти, распрей с женской стороны и половой распущенности — с мужской стороны. Получилось бы нечто сальное и жестокое. У евреев же этого и «в завитках» не было. Нам это «не открыто». Так, до «изобретения» пороха, если бы кто-нибудь стал объяснять стрелкам из лука идею будущего ружья, он все его представлял бы в форме лука же. Но появилось ружье — и воззрение переменилось.
