Люди на востоке и на западе встречали Патриарха тысячами. А если говорить о протестных группах, то это были группы партийные. Все протесты проходили под флагами одной и той же политической партии. Ну и что же? Кто-то любит чай с лимоном, кто-то с сахаром. Кому-то приятно, что Патриарх приехал, кому-то неприятно. Это нормально.
Но столь массовая поддержка визита Патриарха показала, что мы действительно единая Церковь. И для меня украинский народ – это мой народ. Я не делю в своем сознании людей на русских и украинцев. Нам очень важно сохранять духовное единство с полным уважением к суверенитетам. Тогда наша восточная европейская православная цивилизация будет важным фактором в международных отношениях и вообще в жизни всего человеческого рода, – это если оценивать ситуацию со светской точки зрения. А если с духовной – то мы сильнее духовно, когда мы все вместе.
Поэтому я желаю успеха украинскому народу. И дай Бог, чтобы последующее развитие событий не провоцировало возникновения непреодолимых конфликтов.
Украина, как мне кажется, исчерпала и время, и терпение своих граждан, и никакого противостояния больше не должно быть. Политикам нужно осознать, что решать задачи надо вместе, даже если есть какие-то различия.
Я молюсь о том, чтобы выбор был сделан правильно и чтобы это политическое землетрясение на Украине прекратилось как можно быстрее.
– Ваше Святейшество, впереди Великий пост. Что бы Вы могли пожелать верующим накануне Великого поста?
– Великий пост – это время, когда нужно подумать о себе, о своей душе, это время самоанализа и покаяния. А покаяние – это перемена ума и сердца человека. Перемена в результате многих, в том числе и аналитических, усилий человека.
Поэтому я желаю пройти Великий пост каждому вне зависимости от степени его религиозности, сопровождая эти дни по крайней мере попытками разобраться в самом себе, в своей жизни. И ответить на вопросы: а так ли я живу, все ли правильно делаю? Думаю, что неожиданные открытия ждут нас на этом пути. И я хотел бы от всего сердца пожелать, чтобы эти открытия привели каждого из нас к качественно иному уровню нашей духовной жизни.
Интервью журналисту телеканала «Россия» в преддверии первой годовщины интронизации
31.01.2010
– Ваше Святейшество, в годовщину Вашей интронизации я хочу напомнить нашим зрителям, как это было, и, глядя на эти кадры, хочу Вам задать вопрос. Что Вы считаете своим главным свершением за истекший год, и было ли что-то, о чем, быть может, Вы сожалеете?
– Я, конечно, сожалею. Сожалею о том, что в сутках всего лишь 24 часа и очень не хватает времени – в первую очередь на то, чтобы читать и думать. Патриарх должен обязательно думать. От Патриарха должны исходить идеи. Он должен внимательно воспринимать все, что происходит в мире. А эта каждодневная круговерть дел, к сожалению, переключает сознание с тех вопросов, которые, собственно, и должны быть в первую очередь на повестке дня Патриарха, на вопросы, казалось бы, второстепенные (но на самом деле очень важные). Поэтому я сожалею, но буду стараться находить время, потому что нуждаюсь в том, чтобы сопровождать свои размышления и молитвы серьезным чтением.
А если говорить о том, что удалось сделать, – я менее всего склонен многое из того, что произошло за этот год, отнести к своим личным заслугам. Конечно, я принимал участие во всех этих процессах. За минувший год произошло много важных событий, но я особенно выделил бы решение Президента о преподавании основ религиозной культуры и светской этики в школах, а также решение о том, чтобы наше духовенство наконец-то начало осуществлять свое служение в Вооруженных силах.
Что еще представляется важным, то это, конечно, мои поездки на Украину, в Беларусь, Казахстан, Азербайджан, которые помогли многое увидеть, многое понять и прежде всего остро ощутить тот факт, что Русская Православная Церковь – это не Церковь одного государства, что в нее входят люди разных национальностей, живущие в разных государствах, которые вовлечены в решение совершенно разных проблем. Все это является огромной силы пастырским вызовом, на все это нужно отвечать, все это нужно учитывать.
– Ваше Святейшество, Вы только что сказали, что не хватает времени для размышления над самыми главными вопросами. Все, однако, знают, что главная заповедь Христа – это любовь. Но как изменилась любовь за последние две тысячи лет, и изменилась ли она?
– Я думаю, что сейчас существует огромная цивилизационная проблема, – я бы так ее обозначил, – в масштабах всего рода человеческого. Это деформация и полное искажение понятия, которое связано со словом «любовь». Для меня как для верующего человека любовь – это чудо и Божий дар, но дар не избирательный. Это не так, как таланты: одного Бог одарил, и он стал музыкантом, другой – математиком, третий – врачом. Любовь – это как воздух для всех. А уж дальше кто как может воспринимает этот Божий дар. Один под солнцем может так облучиться, что в больницу попадет, а другой укрепляет свое здоровье. Один чистым воздухом дышит, а другой делает все для того, чтобы загрязнить атмосферу промышленными отходами, так что люди вдыхают уже не воздух, а заразу. Точно так же и с любовью. Это совершенно удивительный Божий дар, потому что любовь сама по себе способна соединять людей. Все остальное: наши таланты, наша самобытность, наши национальные, культурные и политические различия – практически все работает на разъединение. В этом смысле кто-то может сказать: «Странный Божий замысел о мире – откуда же столько различий, которые работают на разъединение?» Да, действительно, это был бы странный замысел, если бы не любовь, которая соединяет людей. А то, что сейчас под любовью подразумевается – человеческая страсть, реализация этой страсти, – к любви не имеет отношения. Так разрушается это понятие.
А теперь, может быть, о самом главном. Любовь – это Божий дар, и на этот дар мы отвечаем, и отвечаем в первую очередь некими волевыми установками. Поэтому любовь – это одновременно и направление человеческой воли к добру. Приведу простой пример. Вы плохо думаете о человеке, он вам не нравится – внешне или внутренне; существует масса факторов, которые одного человека часто отталкивают от другого. Можно поддаться этому чувству и жить с ним, а можно постараться это чувство преодолеть. И ведь есть способ преодоления – это начать думать о человеке хорошо. А есть еще одно совершенно поразительное средство – сделать этому человеку добро. Те, кому мы делаем добро, навсегда остаются в нашем сердце, и отношение к ним меняется.
Так вот, любовь – это в том числе и такая ориентация человеческой воли, которая направляет человека к совершению добра. Мы знаем, что такое влюбленность: встретились молодые люди, понравились друг другу – это хорошее, светлое чувство. Иногда говорят: «Мы полюбили друг друга». Большой вопрос – полюбили или еще не полюбили; испытание жизнью покажет, есть здесь любовь или нет. Но для того, чтобы влюбленность переросла в любовь, нужно направлять волю к добру, нужно разделять друг с другом свою жизнь, отдавать часть самого себя другому человеку.
Поэтому любовь, с одной стороны, дар, а с другой – задание, которое Бог перед каждым из нас ставит. И пока любовь существует в роде человеческом, то существуют и такие понятия, как общность людей, как добро, потому что в основе добра – всегда любовь.
Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге (1 Ин. 4, 16). Удивительные слова. С одной стороны, такие простые, а с другой – невероятно сложные для понимания. Дай Бог, чтобы наши люди сегодня не поддались искушению разрушить этот дар. Если он будет разрушен, думаю, на этом закончится человеческая история.
– И все же в мире есть, к сожалению, не только любовь. При посредстве телевидения миллионы людей ежедневно становятся свидетелями человеческих трагедий, терактов, смерти. Что может Церковь сказать людям, которые сталкиваются с трагедиями и смертью? Может ли она чем-то помочь?
– Вообще, тема зла на телеэкране – это очень серьезная мировоззренческая проблема. Когда в новостных блоках мы постоянно видим смерть, то происходит привыкание. Современный мир привык к картинам человеческого страдания. Если бы на человека, жившего двадцать, тридцать, сорок лет назад, обрушился подобный информационный поток, наверное, его психика не выдержала бы. Вероятно, он захотел бы встать со своего места и побежать на помощь. Достаточно вспомнить, как люди помогали друг другу после войны, делясь последним; как было развито чувство солидарности и взаимной поддержки. Сегодня это чувство притупляется, и не в последнюю очередь под влиянием того, что люди слышат слишком много рассказов о человеческих ужасах.
Что же можно сказать человеку, который проходит через страшные испытания или через смерть своих близких и родных? Я не представляю себе, как можно помочь человеку без религиозной мотивации, я отказываюсь это понимать. В самом деле, если вы думаете, что человек умирает навсегда, что вы навсегда потеряли самых родных и близких людей, если жизнь оборвалась в расцвете сил, если умирает ребенок, – какими словами можно объяснить происходящее или помочь справиться с этой трагедией? Но именно Церковь обращается с самым правильным словом. Это для нас смерть. Это для нас трагедия. Однако нельзя мерить жизнь только отрезком видимой жизни – тогда она теряет свой смысл. За 70–80 лет (или за 50–60, как теперь живут люди) ничего не может произойти такого, что действительно оправдало бы эти 50 лет существования, потому что это – лишь мгновение. Но мы говорим о том, что жизнь не кончается. Да, смерть действительно приносит травму; да, эти страдания на самом деле очень больно ранят; но должно хватить сил это пережить, потому что на этом жизнь не кончается – так же, как не кончается наша связь с умершими людьми. Вслушиваясь в слова молитв во время отпевания, поражаешься философской глубине всего того, что Церковь предлагает человеку, стоящему у гроба: она предлагает великую веру в то, что физическая смерть не означает смерти личности. Я другого объяснения не могу принять. Все другое, может быть, направлено на то, чтобы усыпить человеческое страдание, притупить его, но не исцелить.
