Гибеллины выступали против вмешательства папства в жизнь Италии и в германском императоре видели силу, могущую дать отпор этому вмешательству. Они были представителями крупнейшего феодального землевладения и не желали делиться с папством плодами эксплуатации как своих крестьян, так и живших в «их» городах мелких торговцев и ремесленников. «Далекий» император, живший за альпийским барьером, казался им менее опасным претендентом на участие в грабеже населения, чем «близкий» папа, не выезжавший из Рима. Наоборот, гвельфы, по существу такие же феодалы, как и гибеллины, опасались «итальянской свободы», которую они не без основания отождествляли с господством крупнейшего землевладения, и видели в папе противовес как гибеллинам, так и императору, который мог оказаться союзником гибеллинов в деле угнетения всех слоев итальянского общества, включая и феодалов средней категории. Гвельфы были, таким образом, представителями папской партии, в которую входили менее сильные феодалы, а также торгово-ремесленные элементы.
Гвельфы господствовали в богатом Милане, где велась сильная агитация против «тиранических замыслов» Фридриха I, который решительно выступал против коммунального движения, превращавшего Северную Италию в ряд самостоятельных и независимых республик. Папство избрало Милан в качестве опорного пункта против Фридриха I и энергично агитировало за объединение городов в союз для борьбы с Фридрихом I. Союз опирался не на одни грозные анафемы папы по адресу императора. Были привлечены к общей борьбе с Фридрихом также сицилийский король и византийский император.
Экономические интересы союзников никак не могли быть согласованы: Византия, центральный склад восточных продуктов, претендовала на монополию торговли ими в Европе, в то время как торговые города Италии стремились к уничтожению этой монополии Византии. Сицилийский король мечтал о распространении своей власти на Восток, но наталкивался на противодействие этим планам со стороны Византии. Наконец, отдельные города, входившие в ломбардский союз, соперничали между собой.
Однако большинство итальянских городов ненавидело деспотизм империи. Горожане большинства городов Северной Италии, возглавленные частью купечества, опираясь в известной мере и на папство, и даже на Византию, выступали сомкнутыми рядами против императора. При Леньяно 29 мая 1176 г. они нанесли решительное поражение армии Фридриха Барбароссы. Торжество гвельфов было полным. Империя вынуждена была идти на сравнительно тяжелые условия мира. Император должен был отказаться от дальнейшего вмешательства в избрание пап. Отныне выборы папы должны были протекать в атмосфере «свободы», т. е. кардинальская коллегия без всякого участия представителей светской власти проводила в папы того, кто собирал в коллегии две трети голосов. Кроме того, император терял право оказывать влияние на назначение других представителей духовенства в Италии. Все было передано в безраздельное распоряжение папства. Что касается Германии, то, ввиду сильных позиций в ней Фридриха, папство должно было пойти на уступки. Здесь были сохранены условия Вормсского конкордата. Император фактически назначал собственной властью епископов. Папа Александр III (1159–1181) демонстративно праздновал победу над императором и всячески выражал свое превосходство над «жалкой» империей. Это, разумеется, обостряло отношения между папством и империей даже после «прочного» мира, заключенного в результате победы над Фридрихом при Леньяно.
Вскоре папство увидело недовольство, охватившее выросшие и окрепшие в Италии города. Эти города повели ожесточенную кампанию против церкви, которая в силу своей феодальной власти претендовала на господство и эксплуатировала целый ряд городов. В процессе этой борьбы обычным в среде горожан стало противопоставление первоначального христианства, якобы проповедовавшего бедность и нищету, современной церкви, богатевшей благодаря неимоверным поборам, ложившимся на городское население.
Это противопоставление древней церкви новой и все громче раздававшиеся требования вернуться к первоначальному христианству дали возможность папству скрыть настоящий характер недовольства церковью и отождествить его с еретическим движением — катарской ересью[31], которое отказывалось признавать духовенство, погрязшее в мирских наслаждениях. С помощью суровых преследований ереси церковь и папство стремились сохранить свое социально-политическое и духовное господство в Италии. Так, когда в небольшом городе Витербо возникла сильная партия, боровшаяся за освобождение коммун из-под власти феодальной церкви и вытеснявшая представителей духовенства из городских должностей, папа Александр III поспешил объявить город Витербо еретическим. «Сыновья Велиала[32], гласила папская булла, осмелились избрать консулами еретиков и не остановились перед тем, чтобы назначить даже городским казначеем ересиарха, сына погибели, Тиньози, который в силу своих злодеяний еще до сих пор связан, по нашему повелению, оковами отлучения и все еще, несмотря на это, упорствует в своем неповиновении».
Между тем «сыновья Велиала» и «ересиарх» Тиньози были в первую очередь политическими врагами церкви и стремились вырвать Витербо из когтей духовных феодалов. Подтверждают это летописцы, рисующие Джованни Тиньози в качестве борца против феодалов и церковников. Тиньози был, согласно данным летописцев, сторонником гибеллинской партии и видел во вмешательстве императора в дела итальянских городов единственное средство освобождения их от папского гнета. Хорошо зная Тиньози, летописцы совершенно не упоминают о его еретических взглядах и о создании им нового религиозного учения, чего, естественно, следовало бы ожидать от «ересиарха», как его называет папская булла.
Случай с Витербо не был эпизодическим явлением, он — типичная иллюстрация того, как папы превращали противников церковного господства в городах в еретиков, с которыми, по понятиям того времени, церковь должна бороться всеми средствами. Само собою разумеется, что в рядах гибеллинов было немало еретиков, т. е. людей, которые, разделяя политические воззрения гибеллинской партии, проповедовали в то же время религиозные взгляды, шедшие вразрез с установленными католической церковью догмами. Такое сплетение политики с религией затрудняет, между прочим, определение размеров катарской ереси в Северной Италии: здесь не было резкой грани между противниками светского господства церкви и религиозными новаторами, тем более что последние выступали большей частью против папской власти — как светской, так и духовной. Но так как папству выгодно было преувеличивать религиозную опасность, оно умышленно объединяло в одну группу политических и религиозных противников и настаивало на необходимости искоренять зло любыми средствами. Не без злого умысла церковь превращала гибеллина и еретика в тождественные понятия. Переплетение двух форм социально-политической оппозиции превращало ересь в большую общественную силу. С выходом ереси на широкий путь политики, когда ересь становилась выразительницей революционных политических настроений определенных общественных классов, еретическая мысль приобретала жизненную мощь и энергию. «Божье слово» стало находить отклик в широких слоях общества и, передаваясь из уст в уста, вербовало сторонников, готовых бороться за осуществление в жизни «слова божьего».
Церковь почувствовала в «новом манихействе» серьезную опасность, и папство, только что победившее императора Фридриха I, предложило ему «крепкий союз» на почве преследования «врагов христовой веры».
В лагере «врагов христовой веры» участвовали разнообразные социальные группы с различными интересами. Однако их объединяло одно — ненависть к римскому гнету. Путем возврата к «истинному христианству», под которым каждое еретическое течение разумело нечто свое, все они старались достигнуть своих различных целей. Главные кадры еретиков составляли, по-видимому, мелкие ремесленники и торговцы. В Тулузе, например, ткачи в огромном количестве примыкали к еретикам, о чем свидетельствует обозначение катаров «тиссеранами» (франц. tisserand — ткач). Римский инквизитор псевдо-Райнерий с презрением говорил о еретиках, учителями которых обычно бывают башмачники и другие ремесленники.
Еще II Латеранский собор в 1139 г. лицемерно заявлял, что церковь не жаждет крови, но что в деле истребления еретиков она возлагает все свои надежды на светскую власть, к которой обращается с настоятельной просьбой о деятельной помощи. Тем самым был придан, так сказать, государственный характер сожжениям еретиков, и без того усилившимся с момента предания в 1124 г. костру Петра из Брюи[33] в городе Сен-Жиль. Впоследствии эти сожжения стали совершаться от имени императора, купившего за эту «честь и милость» молчаливое согласие папства на новое укрепление позиций империи. Так на пепле сожженных еретиков выросла неожиданно «дружба» между Фридрихом I и папством после ряда лет столкновений и войн.
