Про чудесную силу хлеба, в первую очередь ржаного, известно не только жителям Алтайских гор. Напомню вам о семи хлебах, которыми Иисус Христос накормил около четырех тысяч человек. Хлеб как дар Божий почитают абсолютно все народы. Древние славяне верили, что стол — это ладонь бога Ярилы, а хлеб на столе — его дар. И издревле родители во время свадьбы благословляли молодых на счастливую жизнь караваем ржаного хлеба.
Хлеб дар Бога, но и Богу люди даруют хлеб. Ржаной сухарь — первое подаяние нищему, в образе которого, как думают люди, по земле ходит Спаситель. Известно множество легенд, в которых рассказывается, как были наказаны беззаконники, отказавшие нищему страннику в куске хлеба.
Наказывает Господь и тех, кто недостаточно бережно обходится с хлебом. Согласно старинной легенде, именно эти нечестивцы обеспечили человечеству все беды, связанные с материальным неблагополучием. Во времена всеобщего благоденствия когда людей на земле было еще мало, а хлеба, наоборот, много, потому что колос был покрыт зернами от корня до самого верха, шел по земле Господь в образе нищего старичка. Остановился Он на ночлег, и хозяйка, не зная, куда усадить гостя, вытерла лавку блином. Разгневался Господь за такое небрежное отношение к хлебу и стал снимать зерна с колоса. Увидели тут кошки и собаки, что совсем мало осталось зерна на колосе, поняли они, что скоро и вовсе не будет хлеба в мире, и взмолились: «Оставь нам, Господи, часть». Господь услышал их молитвы — прекратил обдирать колос, да только зерна совсем немного осталось. Так теперь мы едим собачью и кошачью долю, и обязаны за это кормить кошек и собак.
Наши предки верили, что, уронив на пол * хлебную крошку, нужно поднять ее и, испросив прощения у Господа, сжечь с молитвой, в противном случае дому грозит убыток. А если взять целый кусок хлеба, не доев предыдущий, это грозит смертельным голодом кому-то незнакомому. Искупить этот грех может лишь щедрая милостыня. И нельзя оставлять на столе надкушенный кусочек хлеба, а то он сам начнет есть того, кто его бросил.
В «Книге о талисманах и оберегах» я рассказал, как приготовить ржаные сухарики, чтобы они получились чудодейственными. Сейчас же не буду повторяться — расскажу лучше о том, как продолжалось наше путешествие.
* * *
Наутро мы решили оставить гостеприимный кров Хранительницы. Мы сделали несколько важных открытий, но щедрость Алтая поистине беспредельна, и мы вполне могли обнаружить здесь новые места и предметы силы, новые чудеса!
Мы решили все-таки попытаться взойти на Белуху. Нет, мы не собирались блистать альпинистским мастерством и забираться на ее ледяную вершину — мы уже знали от Хранительницы, что не найдем там Страны Белых Вод, прекрасного Беловодья, вожделенной Шамбалы. Но путь наверх обещал нам знакомство с таинственным капищем алтайских охотников, до которого мы, собственно, и собирались дойти — такие места чаще всего либо сами являются зонами силы, либо располагаются рядом с ними. О капище мы узнали от Хранительницы.
Пройти по земле своими ногами — совсем не то, что прочитать о ней.
Утром нас поднял бодрый бас Александра Федоровича. Он пел, растирая полотенцем широкую грудь:
Утро красит нежным светом
стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
вся Советская земля!
Холодок бежит за ворот…
— Александр Федорович, почто это вы так бодры в такую рань?
— Проснулись, Рушель?
— И не хотел, да проснулся…
— Давайте, давайте на воздух, обливание, растирание, и в путь!
— Александр Федорович, побойтесь Бога! Откуда столько энергии?
— Богатырская силушка? — Александр Федорович поиграл бицепсами, которые, несмотря на очевидный излишек веса, выглядели очень даже впечатляюще.
В общем, пришлось вставать. А когда я окончательно проснулся, в мою душу закралось подозрение, что Белоусов с нами не ночевал. Да, он пришел вместе со всеми, мы долго разговаривали, а потом он вышел прогуляться перед сном, мы же уснули, не дождавшись его возвращения. И, кажется, он не ложился… Интересно!
Я хотел обсудить это с Мишелем (боялся, что девушки сочтут меня за сплетника), да забыл — помешали сборы в дорогу и прощание с Хранительницей.
Ах, как приятно было идти к новым открытиям! Прекрасное солнце, великолепные сосны, восхитительные птицы — и веселое настроение!
— Если с другом вышел в путь, если с другом вышел в путь, — напевала Настя, — веселей дорога! Без друзей меня чуть-чуть, без друзей меня чуть-чуть…
— Поосторожней, Настенька, там дальше про медведя будет, а мы уже видели в этом лесу одного Медведя. Он может обидеться на вашу песенку, а я бы совсем этого не хотел! — я вспомнил, что в этой экспедиции у нас ничего не бывает случайным, и даже незамысловатая детская песенка может призвать неожиданное.
— Поздно, Рушель, Настя уже пропела половину, так что отступать некуда — ждите Хозяина этой земли, этих гор, ждите Медведя-шамана.
— Зачем же так, Александр Федорович! — меня удивила бескомпромиссность предсказания, эксплицированная нашим уважаемым профессором. — Настя про медведя еще не спела, может быть, она забыла о нем.
— Зато вы вспомнили и не замедлили предупредить, Рушель, — Белоусов был, как мне показалось, излишне придирчив.
— Да полно вам, Александр Федорович, Настя просто радовалась жизни, я подурачился, а вам понадобилось все перевести на серьезный лад. И потом, почему вы говорите нам «ждите», я имею в виду встречи с Шаманом? Вы тоже ждите ее вместе с нами, если уж на то пошло.
— Я? Не знаю, не знаю…
Меня задел ответ Белоусова, да и Мишель, и Алексия, и Настя посмотрели на ученого с удивлением, но никто ни о чем не спросил Александра Федоровича, не знаю уж, почему.
У Хранительницы мы лишь слегка перекусили молоком, теплым хлебом и медом — в тот ранний час, когда Белоусов поднял нас с постелей, никакой более основательной еды просто не хотелось. Поэтому через четыре часа пути, когда солнце высушило утреннюю росу, мы решили устроить второй завтрак. Как раз сосны стали ниже, лес — реже, и тайга сменилась роскошным альпийским лугом. Мы шли среди разнотравья, радовавшего ярким разнообразием цвета после однообразной зелени тайги: мы смотрели на желтые и бледно-розовые тюльпаны, голубые и лиловые нежные колокольчики, алые маки и пестрые маленькие гвоздички, ровные стебли которых обвивал душистый горошек… И все это великолепие прорастало сквозь шелковый изумрудный ковер, цвет которого смягчался легким серебром ковыля. В общем, нам захотелось устроить ланч на обочине леса, в золотистой тени невысоких сосен, в медовом запахе альпийских цветов.
Позавтракав традиционной бараниной с хлебом, медом и мятным чаем, мы так разнежились, что задремали под мерное успокаивающее жужжание шмелей. «Как же здорово, что комары сюда, на альпийские луга, уже не долетают, а то не было бы у нас этого счастья!» — думал я, погружаясь в сладкий дневной сон.
Проснулись мы, кажется, одновременно; я — от того, что сместившееся за время нашего сна солнце до невозможности раскалило мой ботинок. Проснулись и потянулись снова к бутербродам и остывшему уже чаю. Блаженство!
Вы можете подумать, дорогие читатели, что Блаво сотоварищи только и делают, что блаженствуют — едят да чаи гоняют, в баньке парятся да пейзажами любуются, по лесу гуляют да в озерах купаются. Но ведь мы бродим не просто так — мы привозим из экспедиций и знания, и артефакты. Я так подробно описываю наши радости, потому что без них экспедиция не была бы полной. Без великолепной баранины алтайских пастухов, меда дедушки Вахрамея, Мессингова падения в яму и потери ботинок, душистой бани Хранительницы, альпийского луга и много другого не свершились бы наши открытия. Почему? Потому что, во-первых, в мире все взаимосвязано, даже если мы не всегда это осознаем. Случайностей не бывает: я уверен в том, что, не провались Мессинг в яму, мы не пришли бы к Хранительнице. Но даже если не принимать во внимание единство вибраций всего во Вселенной, весь мой колоссальный полевой опыт показывает, что земля открывает свои тайны лишь тем, кто готов ее принять и полюбить, кто готов жить вместе с ней, тем, кто хочет настроить вибрации своего организма на энергию земли. Этот настрой как раз и создавали теплый хлеб и мед, и баранина на костре, и альпийский луг, и прочие радости, а также все многочисленные трудности нашей экспедиции.
Где вы, Александр Федорович?
Мои лирические размышления о прелести бытия и экспедиционной жизни прервал вопрос Насти Ветровой:
