А я — на площадь трех вокзалов. Бомжи старались не ездить в метро. Милиция получила неофициальный приказ не пускать нас в подземку…
Я посмотрел, как люди спускаются в подземный переход, спеша домой или по делам, и радость отпустила меня. Реальность снова показала мне, кто я есть на самом деле. Минутное воодушевление от теплого приема, который оказали мне незнакомые верующие в часовне, сменилось приступом злобы: «Ну, улыбнулись они разок, умилились видом кающегося нищего и разбрелись «братья» по своим удобным норам, а я вновь должен взирать на всю эту привокзальную публику и ожидать собственного превращения в вурдалака, которое может случиться в любую полную луну. Помолился я, поплакал… и что дальше?»
А что может быть дальше? Почти у всех моих знакомых бомжей были очень сложные отношения с Богом, — большая часть бездомных отрицала его существование. Другая — не верила в его милость.
В самом деле — если Он такой добрый и заботливый, если Он всех так любит, почему же Он оставил нас гнить на проклятой площади? Сейчас я готов был задать любому богослову тысячу «почему», и был уверен, что даже на одно из них мне никто не сможет дать вразумительный ответ. Моя теплая молитва в храме оказалась гребнем большой волны, с которой я упал в ещё большую бездну отчаяния и тьмы. Контраст между религиозной доброжелательностью верующих «братьев» и реальностью был так велик, что я заплакал. Слезы не утешали, но, как дешевое обезболивающее, приглушали боль.
Я пощупал в кармане деньги, которые дал мне священник — жалкие гроши! А он-то небось думает, что сделал доброе дело, облагодетельствовал меня. Будет еще хвалиться перед своей матушкой, что пожалел бездомного, дал ему немного денег за то, что тот умильно поплакал перед иконой.
А я, между прочим, не для него плакал — я перед матерью своей плакал, прощения просил, что не успел с ней попрощаться перед смертью… И не нужно мне их лживое умиление!
На этих обвинениях я не остановился, стараясь докопаться до источника всех бед, случившихся со мной.
А не было никакого источника! Просто, Богу нет никакого дела до того, как я живу! Поэтому, если я Богу не нужен, Он мне тоже не нужен! Я проживу и сам, пусть только не вмешивается в мою жизнь и не уничижает меня до конца!
Я распалялся все больше и в таком воинственном настроении дошел до площади трех вокзалов. Посередине самой площади есть небольшой скверик, где я присел на бордюр, предварительно купив в ларьке на батюшкины деньги две бутылки пивка — хватило копейка к копейке.
…Наступал вечер, бомжи, сбиваясь в стаи, соображали на очередную попойку, оглашая площадь дикими воплями. К вечеру площадь становилась еще более страшной. Почти дую ночь здесь кто-то подыхал от водки. «Врачи без границ» каждое утро вывозили белогорячечных невесть куда. Я знал многих, кто готов был встать на карачки посреди площади и залаять за стакан водки. Дело даже не в том, что водка была дорогим продуктом — я мог набрать на бутылку за десять-пятнадцать минут. Дело в том, что вурдалаки считали собственное оскотинивание делом свершившимся и бесповоротным, им даже нравилось уподобляться собакам и свиньям. Меня еще воротило от такой первобытной непосредственности. Но как знать — может быть, через полгода я и сам буду таким…
Превращение неизбежно, как день превращается в ночь — сейчас как раз начинало темнеть. Пора было подумать и о ночлеге. Я почти допил свое пиво, как вдруг с удивлением обнаружил, что рядом со мной, метрах в пяти, на бордюрчик присел весьма странно одетый человек в ветхом средневековом плаще, капюшон которого покрывал его голову.
Мне хватило нескольких секунд, чтобы понять сердцевиной души, что рядом со мной находится именно он — Странник. Вначале я хотел призвать на помощь здравый смысл и насильственно убедить себя в том, что это не так, что это простой бездомный безумец, но лишь бессильно улыбнулся. Конечно же, это был Странник — самый первый бомж «трех вокзалов», с которого все и началось. Я много думал о нём, и вот — он пришел ко мне.
Много раз, от самых разных обитателей проклятой Богом площади, я слышал легенду о страшном проклятии Странника. Легенда эта связывала прошлое с будущим и объясняла, почему площадь трех вокзалов столь темна и угрюма.
Бомжи из интеллигентов часто за чарочкой рассказывали и пересказывали друг другу эту легенду и до ужаса боялись встретиться со Странником. Встреча с ним якобы сулила верную смерть.
В своей классической версии, как мне рассказывал один бывший преподаватель философии, легенда звучала так…
…Случилось это в счастливое время правления князя Ивана Калиты. Москва была еще не очень большим городом и на её окраинах стояли слободы и монастыри, при которых кормилось множество нищих, стекающихся сюда со всей Руси, дабы получить милость от князя.
Тогда на месте трех вокзалов были топи, а рядом протекала грязная речушка Чечера. Это было совсем безлюдное место — никто не хотел здесь строиться. По преданию, в дохристианские времена здесь находилось мерзкое капище Мокоши, которой язычники подносили золото и меха.
И вот на этом-то болоте был построен монастырь. Обычно обители строили в самых красивых местах, рядом с источниками и чистыми реками. А этот монастырь стоял прямо посреди болота на острове из черного рыхлого песка, рядом дымились торфяники, из недр которых исходили ядовитые испарения, от чего мутился разум. Добрые христиане сторонились этого места, считая его обиталищем нечистого духа.
Возможно, воздвигнув монастырь, строители хотели очистить это скверное болотистое место от бесов молитвами монахов. Или какой-нибудь князь-язычник, внешне исповедовавший Православие, хотел ублажить своих славянских богов. Никто точно этого не знает. История изгладила из своей памяти даже, чему или кому была посвящена эта обитель. Говорили, что раньше здесь подвизался один монах из княжеского рода, которого братия погнала из родного монастыря, уличив его в грехе Иуды — сребролюбии. Гордый монах, несмотря на свою страсть, был большим аскетом, и вокруг него собралась группа единомышленников. Так вырос новый монастырь. Но не суждено было этой обители стать духовным центром древней Руси.
Монахи монастыря славились скупостью и жестокосердием. Они получали богатые пожертвования от родовитых людей. Митрополиту жаловались, что обитель процветала потому, что игумен тайно, ради денег, благословлял молиться за самоубийц и сгоревших от вина. Что он вписывал их имена в синодик для «вечного поминовения». Также он якобы крестил уже умерших в язычестве по просьбе их богатых родственников, которые выкапывали прах язычников и тайно перевозили в обитель. Игумен лично проводил обряд крещения над останками, затем прах хоронили на небольшом пятачке земли посреди болота, на котором и стоял монастырь. Так вокруг монастыря выросло целое кладбище родовитых язычников.
Внешне в монастыре все было благопристойно — братия ласковой и смиренной, а игумен радушным, но золото мутило очи, и монахи погружались в пучину колдовства и пьянства. Дьявол взял их под свое покровительство и затуманивал умы паломников внешним благочестием.
Богатства обители росли вместе с умножением в нем нечестия. Долготерпеливый Господь ждал, что монахи одумаются и покаются, но они с каждым днем все больше озлоблялись. Игумен учил братию втайне, что сребролюбивый Иуда, на самом деле, правильно сделал, предав Христа, иначе бы не было самого чуда искупления.
Монахи стали исповедовать особое тайное учение, согласно которому истинный искупитель и есть Иуда, который пошел в ад ради того, чтобы люди спаслись. Подобное не могло продолжаться вечно в православной Руси. Небесная кара для сребролюбцев и богохульников была неизбежна.
И вот однажды в ненастный осенний день постучался в двери монастыря исхудалый паломник в ветхом плаще, больше похожем на рубище, и жалобно попросился на ночлег. Шел ливень, а вокруг болота рыскали стаи волков. Монахи, позабывшие заветы Христовы, надсмеялись над нищим. Его убогий вид и ветхая одежда вызывали у них только презрение. Привратник стал гнать нищего вон.
Но тот еще стоял под вратами, промокший и озябший, и попросил вынести ему хотя бы краюху хлеба. Но, увы! Черными словами отвечал ему привратник и пригрозил натравить на него собак. Тогда странник поднял свой посох и призвал гнев Божий на обитель и монахов. Затем повернулся и широкими шагами начал удаляться прочь. Тучи странным образом разбежались, и выглянуло солнце.
Испугался привратник гнева Божия и побежал к игумену доложить о необычном нищем, его проклятии и внезапной перемене погоды. Игумен сидел в своей келье, положив руки на голову — страшные думы тревожили его, боялся он наказания за свои преступления против веры и Бога. Приказал тогда наместник вернуть странника, накормить и принять на ночлег, но того уже и след простыл. Помрачнел игумен, сжал в руках чётки из драгоценных камней; понял он, что неспроста приходил ко вратам монастыря этот странник, вместе с его проклятием обрушится на монастырь и гнев Божий.
