Мы перечислили те обстоятельства, которые заставили императора Василия обратить свои взоры на Фотия и его партию. Император нашел себя вынужденным более и более сблизиться с партией опального патриарха. Он понял, что мира и благосостояния дотоле не будет в Византийской Церкви, пока эта многочисленная партия будет в унижении. Он сам решается стать на сторону Фотия. Дело это начинается возвращением Фотия из заточения. Василий дает ему для жительства Магнаврский дворец в столице, поручает ему воспитание и образование своих детей. Не довольствуясь этим, Фотий открывает школу и для детей высшего византийского общества, становясь учителем в ней. Он собирает библиотеку и становится, как и раньше, центром научного просвещения в Константинополе. Прежние враги быстро делаются его друзьями. Авторитет его, кажется, еще более возрос. Эта перемена в положении Фотия относится ко второй половине 876 года. Но император не хотел останавливаться на этом. Он увидел, как необходимо призвать к деятельности на пользу Церкви и всех фотиан, помирив их с игнатианами, разумеется, на условиях, которые были бы почетны и легко приняты первыми. Но это сделать император не счел удобным без сношения с папой. Папа своей поддержкой игнатиан поставил Константинополь в неприглядное состояние; папа же, по мысли Василия, и должен был устроить примирение двух дотоле враждебных партий. Такой шаг императора вызывался и тем соображением, что авторитет папы заставит и византийское общество скорее и легче примириться с тем изменением в положении Церкви, о каком замышлял император. Если к помощи папы обращались для того, чтобы низвергнуть Фотия, то понятно, что волей–неволей к тому же папе должны были обратиться за содействием и для восстановления Фотия и его партии. Поэтому император завязывает сношения с папой Иоанном VIII, преемником Адриана. Нужно сказать, что весьма трудно было поправить положение церковных дел в Константинополе, испорченных собором 869 года. Ведь был еще жив Игнатий. Каким же образом придвинуть фотианскую партию и в особенности Фотия к кормилу церковного правления, не устранив и не унизив патриаршее достоинство Игнатия? Вообще трудно сказать, к чему привели бы сношения Василия с папой Иоанном, предпринятые в видах примирения фотиан с игнатианами, если бы вскоре не умер Игнатий и тем не развязал всем руки. Еще император не успел получить от папы ответа на интересующий его вопрос, как Игнатий скончался (877 года 23 октября).[296]
Смерть Игнатия, глубокого старца, смерть благочестивая, закончившая благочестивую жизнь его, невольно примиряет с теми ошибками, увлечениями, недальновидными поступками в управлении Церковью, какими он не раз заявлял себя в продолжение многолетнего двукратного патриаршества. Вот трогательные по своей простоте подробности смерти Игнатия, передаваемые его биографом Никитой Пафлагонянином. Восьмидесятилетний Игнатий на смертном одре. Была полночь. Келейник, обязанный читать молитвословия при постели болящего патриарха, громким голосом возгласил: «Благослови, владыко». Игнатий был так слаб, что вместо ответа осенил крестом свое чело и тем дал знать, чтобы начиналось чтение. Затем едва внятным голосом спросил: «Какого святого сегодня празднует Церковь?» Ему отвечали: «Иакова, брата Господня, твоего друга». Патриарх поправил говорящего: «Не друга, а моего владыки». Спустя некоторое время он сказал: «Живите благополучно» и умер со словами: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь».[297] Заметим, что Игнатий высоко чтил память Иакова, брата Господня, так как из Иерусалима во время второго патриаршества ему присланы были омофор и некоторые иные священные одежды, по преданию, принадлежавшие св. Иакову.
Смерть Игнатия положила конец тем затруднениям, с какими приходилось бороться Церкви Византийской в ее стремлении к лучшему устройству и водворению мира. На третий день по смерти Игнатия Фотий снова появляется на патриаршей византийской кафедре. Событие это едва ли могло кого–либо поразить в то время. Все смотрели на Фотия как на самого достойного преемника Игнатия, — все и во главе всех император Василий, хотя поздно, но понявший, какую ошибку сделал он, низвергнув Фотия с патриаршества несколько лет тому назад. Не разделяли общей радости по случаю восшествия Фотия на патриаршество лишь лица, беззаветно преданные Игнатию; но таких было очень мало. Теперь снова начались сношения между Константинополем и Римом, и цель этих сношений была более определенная, чем в конце правления Игнатия. Теперь искали, чтобы Рим признал Фотия законным патриархом Византии и чтобы это признание было совершено торжественно на соборе в том же Константинополе, где несколько лет ранее тот же Фотий если не торжественно, то с претензиями на торжественность был осужден.
По–видимому, трудно было ожидать, чтобы папа Иоанн VIII, уже имевший случай выразить свою притязательность в отношении к Константинопольской Церкви, без затруднения признал Фотия законным патриархом или, по крайней мере, не поставил каких–нибудь тяжелых условий. Признать Фотия патриархом, и в самом деле, для папы было весьма нелегко. Решиться на этот шаг значило бы решиться на многое: значило лишить значения те декреталии, которыми папы Николай и Адриан всячески порицали Фотия; значило попрать авторитет собора 869 года, на котором был проклят Фотий и который считался на Западе восьмым Вселенским; и значило разорвать связи с Игнатиевой партией, на которую доселе опирались папы на Востоке в своих притязаниях; значило чуть не придать авторитет тем проклятиям, которыми громил Фотий папу Николая, — словом, всей многолетней политике пап в отношении к Востоку дать совершенно другой оборот: прежнего нечестивца и презрителя законов, т. е. Фотия, теперь нужно было назвать достойным патриархом, своим истинным братом. Все это должно было полагать препятствия для признания от папы патриархом Фотия. И однако же Иоанн VIII решается сделать шаг, который, конечно, осудили бы его предшественники — Николай и Адриан, — войти в общение с Фотием и примириться с фактом восстановления его на патриаршестве. Делая такой шаг, папа мог утешать себя таким соображением, что Игнатий умер, следовательно, кафедра Константинопольская сделалась вакантной, и, следовательно, на нее имел право взойти новый патриарх, — будет ли то Фотий или кто другой — все равно, но за Фотия хлопочет император византийский, а потому он и должен быть признан в патриаршем достоинстве. Таким соображением мог утешать себя Иоанн в своем поступке, которого он, однако же, по чистой совести, не мог одобрить. Все же являлось противоречие в деятельности пал, чего преемники апостола Петра (как величали себя папы), присвоившие себе главенство в Церкви, не могли допускать со спокойной совестью. Признать Фотия патриархом побудило палу не сознание законности этого дела, а своекорыстные расчеты; пала увидел себя вынужденным поступиться своими правилами, своими идеалами и притязаниями ввиду тяжелых обстоятельств, в которых находилась в это время Папская область. Дело в том, что политическое положение папы представляло жалкий вид. Сарацины почти завладели Италией; некоторые владетельные итальянские династии также грозили самостоятельности папских владений. Иоанн искал себе помощь во Франции, но обманулся в своих надеждах. И куда ни обращался на Западе пала за помощью, везде встречал лишь бессилие, беспорядки, анархию. Папа было пробовал уже откупиться от нападений сарацин деньгами, но это помогло лишь на время. В мае и июне 879 года папские владения подверглись новым опустошениям. При таких условиях папа решается купить союз с Византией какой угодно жертвой. Иоанн надеялся, что император Василий окажет ему помощь войсками в вознаграждение за его уступчивость и склонность исполнить желания Константинополя.[298] Притом папа льстил себя надеждой, что за такую уступку император отблагодарит его возвращением Болгарской страны под юрисдикцию Римской Церкви. И вот папа ради земных расчетов решается пожертвовать традициями Римской кафедры.
В августе 879 года папа Иоанн обратился с окружным посланием на Восток, имея в виду врагов Фотия из числа духовенства и из мирян; в этом послании говорилось: «Если для вас дорого ваше спасение, то вы должны войти в общение с вашим патриархом Фотием, которого теперь признала в этом достоинстве и апостольская (Римская. — А. Л.) кафедра. Если же вы не сделаете этого, то будете лишены церковного общения, пока не покоритесь. Пусть никто из вас не извиняет себя в своем противлении тем, что кто–либо из вас подписался под актами 869 года (в которых выражено осуждение Фотия. — А. Л.); да не служит это обстоятельство препятствием к исполнению требования, ибо Церковь Христова имеет власть разрешать всякие узы.[299] Так, таким строгим языком стал говорить папа с противниками Фотия. Произошел полный переворот в воззрениях римского первосвященника.
