Мацзу играет формами нашего бытия, поскольку оно для него пустотно, существует и не существует в равной степени. Он – блестящий логик и практически любую проповедь сводит к утверждению этой пустоты. В одной из своих проповедей он говорит: «Поскольку вы знаете, что все формы пусты, то рождение равносильно нерождению». В другой раз он объясняет тезис некого глобального «все отсутствия»: «О просветлении говорят, лишь противопоставляя его заблуждению. Но поскольку в основе нет никакого заблуждения, то также не существует и просветления»
Школа Мацзу не просто делает основной упор на «природу Будды внутри себя», но по сути ставит этот тезис значительно выше, нежели уход в нирвану и переживание просветления. Отвечая на вопрос одного из монахов, Мацзу говорит: «Все Бодисаттвы считали это адскими мучениями – погрузиться в пустоту, соприкоснуться с нирваной, но так и не узреть природу Будды»
Так или иначе, именно с Мацзу начинается обновление чаньской традиции, придание ей того живительного импульса, благодаря которому Чань не только просуществовал в Китае вплоть до наших дней, но и оказал колоссальное влияние на всю культуру стран Дальнего Востока.
Проповедь Хуэйнэна, значительно более концептуальная и выстроенная, лежала в основном в русле традиционного буддизма. Мацзу же показал другой Чань – внекоцептуальный, по настоящему внезапный (хотя сама идея была провозглашена Хуэйнэном). Весьма примечательно, что наставления Мацзу больше напоминают именно способы школы Шэньсюя, а не Хуэйнэна.
И тем не менее, во многих высказываниях Мацзу, в смысле его проповедей, в том числе и в учении о сердце, мы ощущаем живое дыхание наставлений Хуэйнэна. Более того, многие его фразы являются как бы откликом на беседы Хуэйнэна. Приведем лишь один пример. Одну из своих бесед с учениками Мацзу начинает следующими словами: «Путь-Дао не нуждается в пестовании, но загрязнить его нельзя».
Это – парафраз из диалога Хуэйнэна и Хуайжана – будущего учителя Мацзу. Хуайжан приходит к Хуэйнэну в Цаоси и они рассуждают о «нечто», не называя это словом, но имея в виду Дао.
– Можно ли достичь это через пестование, – спрашивает Хуэйнэн.
– Нет никаких препятствий к тому, чтобы достичь это через пестование, но, что нельзя загрязнить, – ответил Хуайжан.
– Будды как раз оберегали именно это – то, что нельзя загрязнить, – замечает Хуэйнэн (глава 7).
Школа Мацзу, безусловно, уже значительно отличалась от школы Хуэйнэна, хотя, вероятно, унаследовала от нее большинство храмовых ритуалов. Но различия в самом осмыслении Чань уже были весьма существенны. В частности, община Мацзу делала немалый упор на физический труд – явление, в прошлых веках считавшееся едва ли не кощунственным в буддизме. О занятиях физическим трудом среди прямых последователей Хуэйнэна мы нечего не встречаем в источниках – в этом случае Хуэйнэн выступает как «вполне буддист». Мацзу же превращает Чань в явление «посюстороннее» и в этом смысле обыденное, создавая особую «обыденную чудесность» Чань. Отсюда же и внимание, которое уделялось физической работе.
Апологетика физического труда доходит до предела в школе одного из продолжателей Мацзу – Байчжана, составителя чаньского монастырского устава, который выдвинул ныне знаменитый принцип «День без работы – день без еды».
На первый взгляд метод обучения Мацзу не представляет ничего иного как спонтанные и порой крайне неожиданные по форме дидактические наставления. В известной мере Мацзу переносит центр тяжести с медитации, на спонтанность проявления сознания в любой ситуации – эта мысль будет позже доведена до логического конца знаменитым Линьцзи Исюанем (ум.866).
Ученики Мацзу оказались не менее знамениты, чем их великий учитель. «Речения» выделяют трех из них: Ситана Чжицзана, Байчжана Хуайхая (720–814) [47, цз. 6, 249б-250в] и Наньцюаня Пуюаня (748–834) [о нем см. 47, 257б-259б; 34, цз. 11 744в]. Байчжан, в частности, составил «Чистые уложения монастырской жизни» (Байчжан цунлинь циньгуй, Т. 2025), по которому до сих пор живут некоторые чаньские монастыри.
Все классические биографии Мацзу, в том числе и «Речения» называют каноническую цифру в 139 учеников «вхожих в покои», т. е. ближайших последователей. Этой же версии придерживается и Чуаньдэн лу, приводя биографии 75 из них и давая имена еще 63, т. е. неизвестным остается имя лишь одного последователя. Правда, сами эти имена не стали вполне каноническими, так например, «Сун гаосэн чжуань» содержит несколько имен, которые не встречаются в «Записях о передаче светильника» и таким образом количество последователей Мацзу возрастает. Высказывались также предположения, что в реальности учеников, «вхожих в покои» вряд ли было более 80 [172, 33–41].
Среди последователей Мацзу мы встречаем не только монахов, но и немало людей неординарных из числа чиновников и «просвещенного люда» (вэньжэнь), которые немало сделали для популяризации его учения. Одним из таких, в частности, явился Ли Сыгун (713–756), который служил цензором в Цзянси и встречался с Мацзу, о чем упоминают речения.
Фигура Мацзу, каким он предстает в традиции, чрезвычайно живая и обаятельная. Вероятно, будучи в жизни достаточно строгим дидактиком и прекрасным логиком (см. его проповеди и диалог 22) в историях он предстает абсолютно народным героем, а порой – и «священным безумцем», что во многом перекликается с образами даосской традиции. Именно таким разноликим и то же время удивительно целостным он представлен в «Записях речений Мацзу».
Создание «Записей речений Мацзу»
Сегодня трактат, чье полное название звучит как «Записи речений чаньского наставника Мацзу Даои из провинции Цзянси», входит составной частью в целый ряд чаньских произведений, многие из которых стали классикой этой школы. Однако, несложно предположить, что «Речения Мацзу» когда-то существовали в качестве отдельного произведения, которое не дошло до нас. Наиболее полным изданием Речений является их публикация в трактате «Сыцзя юйлу» («Речения четырех школ»), вошедшем в «Сюйцзан цзин» или Трипитаку [Сюйцзан цзин. 2, 24–25, с. 405а-424с]. Этот труд представляет собой собрание высказываний и кратких проповедей четырех наставников, относящихся к одной школе: Мацзу Даои (709–788), Байчжан Хуайхай (720–814), Хуанбо Сиюнь (ум. 850), Линьцзи Исюань (ум. 866). «Речения Мацзу» по праву считаются центральной частью этого произведения, поскольку именно Мацзу является старшим среди всех четырех мастеров, у него учился Байчжан, автор первого устава чаньских монастырей.
Само это произведение окутано немалой тайной. Прежде всего, в связи с утратой оригинала «Речений Мацзу», их датировка представляет немалую сложность. Неизвестно также ни время создания, ни имя составителя «Речений четырех школ». Несомненно, что этот трактат уже существовал в середине XII в., поскольку он перечисляется в одном из конфуцианских каталогов «Суйчу тан шуму» («Каталог книг от начала династии Суй до Тан»), составленном конфуцианцем Ю Мао (1127–1194).
«Речения четырех школ» неоднократно переиздавались, в связи с чем могли появляться незначительные разночтения, которые, однако были не столь велики, как в случае с «Сутрой Помоста». Известно, что они были переизданы в начале династии Юань, однако ни одной копии того издания не сохранилось. До нас дошло лишь переиздание 1607 г., опубликованное монахом Цзенином в провинции Чжэцзян и содержащее предисловие, написанное в 1085 г. неким Ян Цзе. Именно этот текст и вошел в Трипитаку.
Не сложно заметить, что никаких сведений, указывающих на то, что это произведение, в том числе и «Речения Мацзу», существовало до середины XI в. не существует, о нем не упоминают ни китайские, ни японские буддийские каталоги, хотя, следуя логике, произведение мастеров такого масштаба должно было буквально сразу войти во все буддийские анналы. Версии о достаточно позднем появлении «Речений четырех школ» придерживается большинство ученых. Так японский специалист по истории Чань Янагида Сэйдзан, посвятивший специальную статью этой проблеме, сделал вывод, что «Речения» были созданы в начале династии Сун одним из последователей чаньского мастера Хуанлуна Хуэйнаня (1002–1061) [172, т. XVII, 33–41].
Французский ученый, прославившийся своими исследованиями Чань, М. Дюмевиль указывал более точную дату – 1036 г. и считал, что «Речения четырех школ» не были самостоятельным произведением, а составляли часть большого трактата «Гуандэн лу» – «Записи об обширности светильника» [74, 5–8]
Так или иначе, в основе дошедших до нас «Речений Мацзу» лежали какие-то записи, вероятно составленные учениками Мацзу. Скорее всего это касается второй части «Речений», озаглавленной в нашем переводе как «Проповеди». Так, например, в «Цзутан цзи» («Записи из Зала патриархов», 952 г.) встречается интересное замечание: «После смерти Мацзу… были записаны многие интересные вещи» [цит. по: 76, 10]. Все это указывает на существование неких «логий», которые в совокупности с фольклорными историями про Мацзу и составили общий корпус «Речений».
