Однако письмо Дойча не смогло остановить все более мощный поток публикаций этой молитвы, в которых указывалось на авторство Маймонида. И хотя не было бы ошибкой утверждать, что чувства, выраженные в молитве, во многом соответствуют словам Маймонида, разбросанным по его медицинским и прочим трудам, очевидно также и то, что некоторые понятия, приведенные в этом тексте, например прогресс, противоречат средневековому представлению о мире и не были в ходу до эпохи Просвещения. Мы не можем быть уверены в том, что молитву написал доктор Герц, но авторство этого текста можно приписать ему с большой долей вероятности на основании одной косвенной улики. Историкам известно письмо Герца, в котором он сообщает о написанной им молитве под названием Тфилат ѓа-рофе(«Молитва врача»). Чувства, выраженные в этой молитве, во многом родственны тем, которые мы обнаруживаем в молитве, опубликованной в 1783 году. Проследив всю историю этого текста и подтвердив документально каждую ее фазу, давайте предоставим последнее слово доктору Фреду Рознеру:
«Данные, которыми мы располагаем, неоспоримо доказывают, что «Молитва врача», приписываемая Маймониду, является фальшивкой, авторство которой принадлежит писателю, жившему в XVIII веке, по-видимому, Марку Герцу. Впрочем, абсолютных доказательств этому у нас нет и, наверное, никогда не будет».
Мне было нелегко воспринять эту новость, когда, листая старую подшивку «Бюллетеня истории медицины», я случайно наткнулся на подробный анализ Рознера, приблизительно через двадцать лет после его публикации в 1967 году. Ведь более десяти лет я хранил дома на своем рабочем столе металлическую пластину, на которой была выгравирована эта молитва. Я с трудом мог принять эти слова: «лимонадно-ликерный». Эта молитва вдохновляла меня, когда я впадал в уныние, она внушала мне чувство преемственности врачам прошлого и общности с врачами других стран. Последний абзац этой молитвы укреплял мою веру в то, что путь, избранный мной, неизмеримо значителен. Я не сомневаюсь, что, если бы Маймонид прочитал эту молитву, он испытал бы подобные чувства. Конечно, я предпочел бы, чтобы эти слова принадлежали ему, однако теперь в это невозможно поверить. Так или иначе, эту молитву можно назвать символом жизни, прожитой им, а также и моей собственной жизни. Любой мыслящий врач скажет вам то же самое[73].
Эпилог
В небогатых еврейских семьях Каира бытовала старинная традиция — она была запрещена каирскими городскими властями лишь в 1948 году, после основания Государства Израиль. Безнадежно больных приносили в старую синагогу Маймонида, построенную за два столетия до того, когда Маймонид впервые вошел в нее. Синагога расположена в том районе Каира, который когда-то был пригородом Фостат. Больного, уже испытавшего все возможные формы лечения, оставляли на ночь в подвальной комнате, в надежде на то, что ему приснится Маймонид и излечит его.
Обычай искать исцеления, оставаясь на ночь в молитвенном доме, возник еще в незапамятные времена, до Гиппократового периода древнегреческой цивилизации. Больные приходили в храм бога Асклепия в надежде на то, что этот бог явится им во сне и даст совет, который, если правильно его понять, поможет им избавиться от недуга. Причудливое смешение веры и науки, характеризовавшее медицину в христианских странах Средневековья, породило еще один обычай — в эпоху раннего христианства в некоторых церквях почитались статуи Асклепия, будто бы это были статуи Иисуса. Более того, во многих ранних скульптурных изображениях лицо Христа создается по образу этого языческого божества. Верующие стекались в церкви, где были установлены эти скульптуры, в надежде на то, что сон в храме вернет им здоровье. У мусульман были свои святые-врачеватели, и на их помощь рассчитывали правоверные, оставаясь на ночь в некоторых мечетях.
Есть горькая ирония в том, что Маймонид, который был противником любых суеверий, стал объектом одного из них. Теперь он является величайшей легендой позднего иудаизма, и многие люди, чья вера выходит за рамки нормативной теологии, верят в то, что вмешательство его духа способно исполнить любое их желание. Для них не имеет никакого значения то обстоятельство, что сам Маймонид осудил бы эти ритуалы, связанные с его именем, с тем же рвением, с которым он боролся с астрологией, амулетами и подобными суевериями, не основанными ни на разуме, ни на Законе. Поэтому люди, которые таким образом надеются получить его помощь, не только легковерны, но и крайне невежественны — они игнорируют и жизненную позицию этого человека, и его труды.
Среди тех аспектов личности Рамбама, которые теперь ведут свою собственную обособленную жизнь, отдельно стоят его медицинские достижения. Сегодня, пожалуй, именно эта сторона его деятельности более всего нуждается в пересмотре. Бесспорно, Рамбам был ведущим клиницистом и автором медицинских трудов своего времени. Однако эпоха, в которую он жил, характеризовалась почти полным застоем в науках. Маймониду, в отличие от многих наших современников, так и не удалось выйти за рамки суровых ограничений своей эпохи. Более того, он настолько принадлежал ей, что, в конечном счете, стал ее олицетворением. Слово «олицетворение», пожалуй, лучше многих других подошло бы для того, чтобы охарактеризовать его положение в медицине XII столетия.
Один из наиболее авторитетных медицинских авторов начала XX века, врач сэр Уильям Ослер, назвал Маймонида «князем еврейских врачей», и это выражение стало крылатым. Однако намного ближе к реальному положению дел стоит та сдержанная оценка, которую дал Маймониду видный швейцарский историк медицины Эрвин Акеркнехт. Согласно ей, Маймонид был всего лишь «еще одним ортодоксальным последователем Галена». Акеркнехт хотел сказать прежде всего, что, за исключением Разеса, почти все врачи арабского периода в своих трудах преимущественно дополняли и систематизировали учение своих греческих предшественников, изредка добавляя к нему данные о лекарственных средствах, доступных в их странах, и о собственном врачебном опыте.
Эта оценка Акеркнехта хотя и во многом соответствует истине, все же звучит слишком строго. Она не учитывает, какое значение придавал Рамбам этической и психологической стороне лечения. Подход Рамбама к этому вопросу тоже, конечно, трудно назвать оригинальным, однако он приобрел большее значение потому, что Рамбам занимал выдающееся положение как религиозный авторитет, к которому обращались за советом евреи всего мира. Кроме того, эта оценка не учитывает литературную составляющую его сочинений. И хотя Рамбам, как и все прославленные арабские и еврейские врачи Средневековья, в своих сочинениях ограничивался изложением медицинских трудов своих греческих предшественников, он делал это по-особому. Он обладал уникальным талантом определять самую суть сложных и многословных текстов и вносить ясность в запутанные концепции. Кроме того, его стиль отличался ясностью и чистотой и, несмотря на свою литературность, сохранял живой разговорный тон — все эти особенности творчества Маймонида помогли ему создать очень точные и вместе с тем весьма легкие для понимания труды. Безусловно, они принесли немало пользы врачам того времени, привыкшим продираться сквозь витиеватые тексты своих современников. И хотя труды Маймонида сложно назвать новым шагом в медицинской науке, уже благодаря этим качествам его имя часто и с благодарностью вспоминали медики последующих столетий.
Однако мы помним и чтим Маймонида как врача по другой, значительно более важной причине. Парадоксальным образом именно миф, связанный с его именем, стал самым важным медицинским наследием Маймонида — миф, существование которого он сам, вероятно, не одобрил бы, как не одобрял суеверие и магию. Впрочем, взглянув на эту проблему с практической точки зрения, свойственной ему как главе еврейской общины, Маймонид, возможно, изменил бы свою позицию. Самым главным для него всегда был вопрос сохранения еврейского народа, и поэтому он, безусловно, допустил бы возможность использования своего статуса в медицине как самого важного символа связи евреев с медицинским искусством. Его имя и осознаваемая многими исключительность его положения в истории медицины служили неизменным источником вдохновения для еврейских врачей на протяжении восьми веков, что прошли с момента его смерти. Память о Маймониде — это центр притяжения, благодаря которому многие из них могут выявить свое «медицинское наследие», а оно, в свою очередь, сосредотачивает в себе чувство ответственности еврейской общины перед миром. Несколько лет назад я посетил конференцию Маймонидовского медицинского общества, созданного незадолго до этого, в небольшом городке в Северной Каролине. На этой конференции трудно было не почувствовать ту преемственность, которая объединила этих целеустремленных врачей с еврейскими врачами других стран и предшествующих поколений; на конференции можно было ощутить их гордость и готовность претворить в жизнь то древнее призвание, чье начало было заложено в Торе и Талмуде, даже если сами они того не подозревали, а также их чувство долга, которое вытекает из учения Рамбама. Какими бы мирскими соображениями и потребностями они ни руководствовались в своей повседневной работе в суматошном коммерческом мире современной медицины, в этот вечер все они были сыновьями и дочерьми Маймонида. По крайней мере, в эту минуту легенда о Рамбаме ожила в их увлеченности своим делом — лечении больных. Миф о Рамбаме вскормил целую традицию.
