С лжесвидетелем, если его уличали, поступали так же строго, как с еретиком. Ему на спину и на грудь пришивали по два длинных куска красного сукна в форме языков, и в течение всей остальной жизни он был осужден носить эти знаки позора; по воскресеньям, во время обедни, его обязывали стоять на виду у всех на особых подмостках перед церковными дверями; иногда лжесвидетелей осуждали на пожизненное тюремное заключение. В 1322 году некто, по имени Гильем Мор, был осужден за то, что в сообществе с другими лицами подделал бумаги инквизиции, которые давали ему возможность вызывать ни в чем не повинных людей на допросы и угрозами вымогать с них деньги; его присудили носить на спине и груди красные листы — вместо обычных красных языков. Тут заметим, что для лжесвидетелей не существовало одинакового наказания. Лжесвидетели, осужденные в Памье в 1323 году, не были приговорены к тюремному заключению, а четверо лжесвидетелей в Нарбонне в 1328 году были признаны особенно виновными, так как они были подкуплены личными врагами обвиняемого: их приговорили к пожизненному тюремному заключению на хлебе и воде с пребыванием в ножных и ручных оковах. Совещание экспертов, бывшее в Памье на аутодафе в январе 1329 года, постановило, что лжесвидетели должны не только подвергаться тюремному заключению, но и возмещать убытки, причиненные ими. В 1518 году папа Лев X предписал испанской инквизиции выдавать в руки светской власти тех лжесвидетелей, которые нанесли существенный ущерб своим жертвам.
Каноны Латеранского собора предписывали епископским судам не препятствовать обвиняемым присутствовать при решении их дел. Обвиняемому следовало предъявлять все жалобы, чтобы он мог дать свои объяснения; имена свидетелей и их показания следовало обнародовать и принять все законные отводы.
Разумеется, инквизиция эти каноны старалась в расчет не брать. В задачу инквизитора входило заставить обвиняемого сознаться в своем прегрешении. Чтобы легче было этого добиться, возможности защиты сводили до минимума, а иногда, в стремлении полностью развязать себе руки, обвиняемого лишали права иметь защитника. И это при том, что в епископских судах защитник был обязателен и часто бедным, которые не могли нанять себе адвоката, давали бесплатного защитника. Так, во всяком случае, записано в испанских законах XII века.
Но декреталий Иннокентия III, внесенный в каноническое право, запретил адвокатам и нотариусам оказывать содействие еретикам и лицам, сочувствующим ереси, а также выступать вместо них в судах. Это запрещение, которое касалось лишь закоснелых еретиков, было вскоре распространено на всех людей, подозреваемых инквизицией. Соборы Баланса и Альби в 1248 и в 1254 годах предупреждали инквизиторов об опасности адвокатских уловок и признавали адвокатов еретиков сочувствующими ереси, а ведь мы уже знаем, что объявленный сочувствующим ереси признавался по закону еретиком, если в течение года не мог это опровергнуть. Таким образом, защищать еретика в суде было делом небезопасным, хотя формально обвиняемый имел право взять себе защитника. Если защитниками были лица духовного звания, их навсегда лишали бенефиций.
Инквизиция имела право вызвать адвоката в качестве свидетеля, заставить его выдать ей имевшиеся у него документы и узнать от него все, что было сказано ему клиентом. Постепенно в принцип канонического права было возведено, что адвоката еретика по малейшему поводу можно было отрешать от обязанностей и самого подвергать суду, а затем, на тот случай, если все-таки еще найдутся смельчаки, желающие защищать еретиков, адвокатам вообще запретили выступать в судах инквизиции. Таким образом, обвиняемый защищался сам.
Защита могла прибегать к отводу свидетелей обвинения. Свидетель мог быть отведен в случае, если он испытывал смертельную вражду к обвиняемому, но вражда признавалась таковой, если в стычке между ними проливалась кровь или, по крайней мере, ссора была настолько крупной, чтобы могла вызвать кровопролитие. В отводе свидетеля была вся надежда защиты, но и она разрушалась сокрытием от обвиняемого его имени. Несчастному приходилось наудачу называть имена лиц, которые могли быть замешаны в его деле. Если он указывал на кого-либо из свидетелей как на своего личного врага, то его допрашивали о причинах вражды; инквизитор рассматривал мотивы ссоры и решал, достаточны ли они для отвода свидетеля. Одна из уловок судей состояла в том, что они в конце допроса спрашивали у обвиняемого, не имеет ли он таких озлобленных врагов, которые стали бы показывать ложно против него; если он отвечал отрицательно, то для него зашита уже теряла смысл. В других случаях обвиняемому предъявляли самого враждебного ему свидетеля и спрашивали, знает ли он его; отрицательный ответ лишал возможности ссылаться в будущем на личную вражду. Обвиняемому обыкновенно не позволяли вызывать своих свидетелей, за исключением случаев, когда требовалось установить враждебное отношение к нему кого-либо из обвинителей. Если обвиняемому не удавалось угадать имен своих врагов и опровергнуть их показания, то осуждение его было неизбежно.
Инквизиционная система предусматривала: если обвиняемый отказывался защищаться, это признавалось равным отказу явиться на суд, в таком поведении видели акт признания, и обвиняемого немедленно выдавали в руки светской власти на сожжение. Но обвиняемый, пытавшийся защищаться, имел так мало надежды на успех, что часто в самом начале процесса люди отказывались от защиты. Часто в приговорах указывается, что осужденный имел возможность защищаться, но отказался от этого.
В случае возбуждения дела против умерших на суд для зашиты покойника вызывались его дети или наследники, а также оглашением по церквам вызывались все заинтересованные в деле. В третьем оглашении объявлялось, что если никто не явится в назначенный день, то все равно будет вынесен приговор. В приговорах по делам об умерших всегда тщательно отмечаются эти предварительные оглашения. Но, несмотря на притворное стремление сохранить справедливость, суды над мертвыми были не меньшей карикатурой на правосудие, чем суды, жертвой которых являлись живые. На аутодафе, бывшем в Тулузе в 1309 году, осудили четверых покойников; в одном случае никто не явился на суд, а в трех других явившиеся наследники отказались защищаться. В деле Петра де Тормамира наследникам удалось в конце концов добиться отмены приговора ввиду крупных нарушений закона при ведении дела, но для этого потребовалось тридцать два года упорной борьбы, причем все это время имущество покойного находилось под арестом.
В теории обвиняемый имел право, как и в других судах, отвести судью, но этого никогда не бывало на деле. Нельзя было оправдываться собственным невежеством. Того, кто упорно отрицал приписываемую ему вину, выражал готовность исповедовать веру и во всем повиноваться церкви, считали закоренелым и нераскаянным еретиком, недостойным снисхождения. Самоубийство в тюрьме приравнивалось к признанию вины и вело к ограничению прав наследников. Правда, сумасшествие или опьянение могли быть признаны обстоятельствами, смягчающими поведение раскаявшегося еретика, но только в том случае, если он согласился с выводами, к которым пришел инквизитор; в противном случае его выдавали светским властям.
Как-то Бернар Делисье, францисканский монах из Каркассона, в присутствии Филиппа Красивого и его двора заявил, что если бы апостолы Петр и Павел были обвинены в почитании еретиков и инквизиция возбудила против них преследование, то они никоим образом не могли бы оправдаться. Они спросили бы: «Перед какими еретиками?» — и им назвали бы нескольких известных в стране людей, не дав никаких объяснений. Если бы они поинтересовались именами свидетелей, то не услышали бы ни одного. «Каким же образом, — вскричал Бернар, — могли бы святые апостолы говорить в свою защиту, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?»
В теории можно было в случае медленности или неправильности судопроизводства пожаловаться на инквизицию папе, но сделать это следовало раньше объявления приговора, изменить который уже было нельзя. Точнее, папа имел на это право, но пользовался им крайне редко. При этом инквизиторы на вполне законных основаниях могли воспрепятствовать жалобщику. Руководства для инквизиторов содержали на этот счет множество советов и прямо поучали их коварным уловкам. Кроме того, процедура подачи жалоб благодаря своей сложности была доступна только людям, очень хорошо осведомленным в законах. Изредка папа вмешивался в дело по собственной инициативе, особенно если речь шла о людях богатых. Курия всегда была жадна до денег. Богачи, чья жизнь была поставлена на карту, соглашались разделить свое состояние с папским двором, лишь бы уберечься от преследования. Грамоты папских духовников давали неприкосновенность не только тем, кто попал под суд, но и тем, кто опасался вызова в суд, тем, кто был отлучен от церкви за уклонение от суда, и тем, кто был уже осужден. Впрочем, папское вмешательство редко кого полностью выводило из-под наказания — осуждение в той или иной форме все равно было неизбежно.
