Но нравственно–религиозная сила Афанасия и его значение въ истории богословской мысли лежитъ не въ этой теоретической части его системы, а въ томъ, глубоко проникавшемъ его умъ и все существо, убеждении, что въ лице Христа на землю сошло и явилось людямъ полное и действительне Божество. Το, ο чемъ мечтали модалисты второго века, въ его системе нашло свое полное завершение, и если въ области теории различие между Афанасиемъ и арианствомъ сводится къ философскимъ предпосылкамъ, то здесь, въ воззрении на искупление, это различие достигаетъ до полной противоположности. Только подлинное и несомненное Божество могло дать жизнь людямъ, сообщить имъ истинное ведение и стать неисчерпаемымъ источникомъ спасения и обожествления—въ этой, одухотворявшей его, мысли Афанасий почерпалъ все новыя и новыя силы для богословской и религиозной борьбы съ арианствомъ. И критика арианства, развитая Афанасиемъ, съ этой точки зрения, бьетъ въ самую суть его. Учение Ария, поставляющее человека въ отношения къ тварному существу, отнимаетъ отъ христианской религии ея абсолютный характеръ! «Если Спаситель мира есть существо, происшедшее изъ ничего, то и истина, сообщенная Имъ людямъ, не можетъ быть непреложной, и Евангелие Его вечнымъ и неизменнымъ. И если Спаситель есть одно, изъ творений, то никакъ нельзя сказать, что познавая Сына, мы познаемъ Отца. Арианство лишаетъ людей лучшихъ религиозныхъ упований и, искажая христианство, опустошаетъ все религиозное содержание его. «Еели Логосъ, будучи тварью, соделался человекомъ, то человекъ все бы еще оставался темъ, чемъ былъ, не сочетавшись, съ Богомъ». «He обожился человекъ, сочетавшись съ тварью, если бы Сынъ не былъ истинный Богъ…, и какъ не освободились бы мы отъ греха и проклятия, если бы плоть, въ которую облекся Логосъ, не была по природе человеческая, такъ не обожился бы человекъ, если бы соделавшийся плотью не былъ по природе сущий отъ Бога истинный и собственный Логосъ».
Въ этомъ ряде мыслей, часто повторяющихся у Афанасия, вся суть его догматическихъ убеждений и вся разгадка его тревожной жизни, въ которой онъ оставался непоколебимымъ до конца. Афанасий, какъ многия другия лица его времени, жаждалъ непосредственнаго физическаго общения съ Богомъ, окрылявшаго ихъ надеждой на обожение. Отречься отъ веры во Христа, какъ воплощения полнаго Божества на земле и въ человеческой плоти, значило бы для него отказаться отъ самыхъ лучшихъ и выстихъ упований. Борьба съ арианствомъ и его пережитками, охватившая всю церковь въ течении IV века, разсматриваемая съ этой точки зрения, получаетъ высшее религиозное значение и глубокий исторический смыслъ. Это была борьба двухъ до крайности противоположныхъ воззрений на Христа, — мистически–религиознаго, въ которомъ Онъ являлся источникомъ жизни, спасения, безсмертия и обожения, и рационалистическимъ, где Христосъ представлялся лишь обожествленнымъ Учителемъ и нормальнымъ примеромъ для своихъ последователей. Вопросъ шелъ въ сущности ο томъ, останется ли въ будущемъ христианство религией со всей совокупностью его светлыхъ верований и мистическихъ упований или оно разрешится въ простую философию съ религиознымъ оттенкомъ, какихъ не мало было въ то время. Въ непонятныхъ намъ и чуждыхъ по форме безконечныхъ разсужденияхъ ο сущности и ипостаси ре–шался радикальный вопросъ не только ο будущемъ христианства, но и ο судьбе всякой верующей души. Поэтому–то и вопросы ο Божестве Сына Божия, затрогивавшие самую интимную сторону верующей души, обсуждались на площадяхъ и рынкахъ.
Но выступивъ на сцену истории, какъ две противоположныя силы, догматика Афанасия и система Ария уже по своему радикализму не могли разсчитывать на полную победу. Арианство, можно сказать, въ самомъ себе носило необходимость осуждения. Его учение ο Боге, какъ конкретной личности, обладающей Своимъ Логосомъ, какъ Своей внутренней силой, подрывавшее общия основы господствовавшаго въ церкви воззрения на Логосъ, какъ ипостасную силу Божества, должно было встретить резкий отпоръ у всехъ образованныхъ лицъ своего времени. Приниженное же понятие арианства ο Христе, какъ твари, наделенной лишь божественными силами, возбуждало, можно сказать, только негодование среди многочисленныхъ людей IV века, еще не утратившихъ всякой веры въ христианство. Но и теологии Афанасия пришлось много испытать борьбы прежде, чемъ основной принципъ ея восторжествовалъ въ церкви, потерпевъ, однако, существенныя изменения. Вместе съ темъ, начавшись съ христологическаго вопроса и въ немъ имея свою религиозную опору, споры мало–по–малу сосредоточились только на определении Божества Сына Божия, причемъ исходный пунктъ ихъ часто забывался.
Первый вселенекий соборъ въ Никее и его ближайшие результаты
Императоръ Константинъ н арианские споры. — Созвание вселенскаго собора въ Нвкее. — Составъ собора. — Частныя собрания и группировва партий. — Официальныя заседания собора в решение основнаго вопроса. — Процессъ составлевия символа. — Смысяъ употребленныхъ въ немъ терминовъ: όμοούσίος и εκ ονσίας. — Общий взглядъ на орячяны реакция въ отношевив въ никейскому символу, раздавшейся на Востоке. — Церковныя областн, оставшияся верными никейскоиу собору. — Афанасий александрийский: характеристика его личности и заслугн его въ истории борьбы заникейский символъ
1. Новый поворотъ история арианскихъ споровъ получаетъ со времени вмешательства въ нихъ государственной власти въ лице Константина Великаго. До сихъ поръ арианския движения носили на себе характеръ чисто–церковный; они питались единственно церковными мотивами и осуществлялись при помощи только церковныхъ средствъ. Тогдашний правитель восточныхъ областей империи, императоръ Лициний не имелъ никакихъ побуждений вникать въ внутренния дела церкви и заботиться ο церковномъ мире. Вынужденный ходомъ вещей признать за своими подданными право на свободное исповедание христианской религии, Лициний продолжалъ смотреть на христианство, какъ на неизбежное зло, которое нужно сдерживать, a не поощрять. Къ тому же христиане всегда казались ему людьми политически неблагонадежными, готовыми по первому призыву встать на сторону его западнаго соперника—Константина, не перестававшаго заявлять ο своей расположенности къ христианству. Съ этой точки зрения, развившиеся въ церкви раздоры были для Лициния явлениемъ даже желательнымъ: ослабляя силы церкви, они могли раждать у него надежду на поддержку со стороны которой–либо изъ спорящихъ партий въ случае борьбы съ Константиномъ. И до насъ сохранилось одно, впрочемъ, недостаточно ясное, известие, изъ которыхъ видно, что эта надежда не была тщетной. Въ письме противъ Феогниса и Евсевия, написанномъ уже после никейскаго собора, Константинъ называетъ никомидийскаго епископа союзникомъ тиранской (т. — е. Лициниевой) жестокости и жалуется на оскорбления, лично императоромъ полученные отъ него. «Онъ, — пишетъ здесь Константинъ ο Евсевии, — даже подсылалъ ко мне соглядатаевъ и подавалъ тирану чуть не вооруженную помощь».
Обенью 323 года Константинъ победилъ Лициния и сделался единодержавнымъ правителемъ всей римской империи. Тотчасъ же после победы онъ отправился на Востокъ, которато онъ не посещалъ съ техъ поръ, какъ, опасаясь преследований Галерия, тайно убежалъ изъ никомидийскаго дворца. Константинъ шелъ сюда, окруженный славой и съ широкими политическими планамн. Возстановивъ внешнее единство римской империи, онъ хотелъ теперь приступить къ внутреннимъ ея преобразованиямъ, намеренъ былъ все государство перестроить заново, на лучшихъ и более твердыхъ началахъ. Въ этихъ своихъ реформаторскихъ планахъ Константинъ первое место отводилъ христианской церкви. Подобно большинству выдающихся политическихъ умовъ древности. Константинъ былъ убежденъ, что политическое единство не отделимо отъ единства религиознаго, и достижение такого религиознаго объединения своихъ подданныхъ ставилъ для себя жизненной задачей. «Привожу въ свидетели Самого Бога—исповедуется императоръ въ одномъ изъ своихъ многочисленныхъ писемъ, — что две причины побуждали меня къ совершению предпринятыхъ мною делъ; во–первыхъ, я сильно желалъ учение всехъ народовъ ο Божестве соединить въ одинъ общий строй; я понималъ, что если бы, согласно моимъ задушевнымъ желаниямъ, я установилъ общее согласие въ мысляхъ между всеми почитателями Бога, то это принесетъ пользу и управлению государственному, давъ ему изменение·, соответствующее благочестивому расположению всехъ». Отказавшись отъ язычества и ставши во главе христианскаго общества, Константинъ въ церкви христианской нашелъ тутъ институтъ, который долженъ обезпечить будущее религиозное единство и стать залогомъ могущества и преуспеяния империи. По мысли Константина церковь являлась важнейшей опорой государства; она должна была блистать духовнымъ величиемъ и внешнимъ благоголепиемъ и своимъ внутреннимъ миромъ привлекать къ себе языческое население империи, постепенно обращая все государство въ одинъ внутренно сплоченный организмъ. Отсюда благосостояние церкви, ея единство, какъ и прочие церковные вопросы, получали въ глазахъ Константина важность государственную и составили собой предметъ самыхъ тщательныхъ заботъ его. Онъ внимательно следилъ за нуждами церкви, окружалъ себя епископами, советовался съ ними и съ увлечениемъ отдавался разрешению церковныхъ затруднений. Съ той же государственной точки зрения оыъ обсуждалъ и возникавшие въ церкви раздоры и разделения; онъ виделъ въ нихъ бедствия политическаго характера, ослаблявшия самые устои государственной жизни и открыто говорилъ, что споры церковные онъ почитаетъ хуже тягостной и страшной войны. — Но чемъ более Константинъ знакомился съ наличнымъ положениемъ церковной действителыгости, темъ менее она оправдывала его идеалныя представления ο церковномъ единстве. Еще на Западе споры съ донатистами, въ которыхъ онъ принялъ живое участие, показали ему, что церковь сама нуждается въ умиротворении, прежде чемъ стать основой государственнаго единения. Дело съ донатистами удалось несколько уладить, и теперь темъ большия надежды Константинъ возлагалъ на Востокъ. Какъ присоединениемъ восточныхъ областей достигалось внешнее единство государства, такъ содействие восточныхъ церквей, — думалось Константину, — должно было укрепить собой внутреннюю мощь и силу церкви. «Я верилъ, — пишетъ Константинъ ο восточныхъ епископахъ, — что вы будете вождями людей къ ихъ спасению; чрезъ васъ я надеялся доставить исцеление другимъ».
