§ 7. Во время споров о единстве русской митрополии значительно расшаталась власть константинопольского патриарха над Русской Церковью. Продолжительная опека над нашей церковной жизнью еще в предшествовавший период для многих из наших князей и иерархов казалась обременительной и вредной. Теперь же, чем более устраивается и усиливается русское государство, тем сильнее должно было сказываться стремление и Церковную жизнь в России поставить самостоятельно, на чисто русской почве, освободить русскую митрополию от греческой опеки. Так это было и на самом деле. Уже первый митрополит данного периода, Кирилл III, был избран на Руси и только получил рукоположение от патриарха в Никее. Факт знаменательный! Современникам его он как будто предуказывал, какого порядка нужно ждать в последующее время касательно замещения митрополичьей кафедры. Порядок этот — избрание митрополита в России — и действительно утвердился в данный период: митрополиты обыкновенно избирались в самой России или в княжестве Литовском. Правда, константинопольские патриархи стараются удержать свои прежние права и, утверждая избранного на Руси митрополита, иногда заявляют, что это они делают в виде исключения, из уважения к личным достоинствам того или другого лица [396]; сами даже иногда ссылают на русскую митрополию избранных ими кандидатов. Но таких митрополитов за весь данный период мы находим лишь шестерых: Максима, Феогноста, Фотия, Исидора, Григория Булгара и Спиридона; притом же Патриархи все слабее и слабее протестуют против складывающегося на Руси порядка и все больше и больше делают уступок. спора о единстве русской митрополии показывает, как они уступали перед требованием польских королей, литовских и московских князей, даже вопреки своему желанию и постановлениям, ставя на Русь сразу несколько митрополитов. Подкупы, которые в этих случаях имели место при патриаршей кафедре еще больше уронили ее положение. Грамоты Новгородского собора 1416 года и Витовта свидетельствуют о том, что русские возмущались этими подкупами и сознавали зло, исходящее отсюда для Русской Церкви [397]. Когда же избранный патриархом митрополит Исидор и сами патриархи уклонились в латинство и подписали акт Флорентийской унии (1439 г.), тогда для северо–восточной Руси совсем пал авторитет патриарха. После осуждения Исидора великий князь Василий Васильевич в своих письмах к патриарху и императору писал с горечью об уклонении в ересь грека Исидора,«все дело и прихождение которого собор русских епископов находит чуждым и странным от божественных и священных правил», и просил»прислать в Русь письменное разрешение впредь свободно совершать поставление для себя митрополита в нашей земле, так как это нужно и по дальности и непроходимости пути в Константинополь, по частым набегам татар в русские пределы, по нестроениям и мятежам в соседних странах, и потому, что всякому православному христианину приходится беседовать с митрополитом о духовных своих делах, а государю — и о гражданских, иногда сокровенных, между тем с митрополитом из греков можно говорить не иначе, как чрез молодых переводчиков, которые таким образом первые узнают то, чего им не следовало бы знать» [398]. Однако письма эти не были отправлены в Константинополь по случаю введения там Флорентийской унии. Сношения с Константинополем были на некоторое время прерваны. Собор русских епископов, сознавая, что»церковные правила не только не возбраняют, а напротив повелевают епископам известной области поставлять большего святителя, или митрополита», самостоятельно поставил Иону. С патриархом в это время не списывались, даже и не знали,«есть ли уже в царствующем граде патриарх, или нет», только через некоторое время после рукоположения Ионы приготовлена была великим князем грамота константинопольскому императору, но едва ли была отправлена из–за взятия Константинополя турками [399]. На Руси стало ходить мнение, что греки на Флорентийском соборе»к своей погибели от истины свернулися», что»развращенным грековом»верить не нужно, что и в первосвятительской церкви цареградской — «мерзость и запустение» [400]. После взятия Константинополя турками к этому мнению прибавилось еще другое, что греки все уклонились в магометанство, что поэтому не должно»принимать поставления ни на митрополию, ни вообще на владычество от цареградского патриарха, как живущего в области безбожных турков поганого царя»; так что инок Максим Грек, проживавший в России, должен был писать особые по этому поводу статьи [401]. По контрасту с греками, русские стали думать о себе как хранителях истинного православия, и о своем государе как прямом наследнике византийских императоров. Рядом с этим самомнением русских развивались материальное благосостояние Москвы и политическая сила московского царя и польского короля. Патриарх же с падения Константинополя все более и более беднел и слабел; он уже стал нуждаться в сторонней правительственной и экономической поддержке, поэтому обращался с просьбами к России или через своих послов, или сам лично. Естественно, что при таком положении польский король и московский царь должны были свысока смотреть на константинопольского патриарха, заботиться о возвышении своего митрополита и действовать в этом деле смелее, а патриарх не имел сил проявиться и должен был уступать их желаниям и требованиям. Таким образом открылось, что когда присланный патриархом на киевскую митрополию митрополит Спиридон (1476 г.) не был принят там, патриарх не мог настоять на воем и должен был прислать»благословенный лист»избранному в России Симеону так же, как и его преемникам [402]. А когда на соборе 1495 года был избран киевским митрополитом Макарий, патриарх позволил и впредь выбирать митрополита на Руси, но только требовал для его поставления получать он него благословение [403]. Такой обычай с этого времени и установился в южной митрополии. По отношению к северной митрополии при митрополите Ионе патриарх Геннадий сделал еще большую уступку: обязанный материальными пожертвованиями со стороны московского митрополита и великого князя, он дозволил на будущее время выбирать и поставлять северо–восточного митрополита на Руси собором местных иерархов без предварительного сношения с ним. В таком духе русские епископы на Московском соборе 1459 года постановили: по смерти Ионы повиноваться только тому митрополиту, который по правилам святых апостолов и отцов будет поставлен в соборной церкви на Москве у гроба святого чудотворца Петра [404]; при выборе преемника святого Ионы (Феодосия) так и было сделано.
Итак, к концу XV века константинопольский патриарх поступился своим правом избрания митрополитов на Русь, которым так дорожил в прежнее время. Рядом с этим шло ослабление и других его прав. В XIII–XIV веках он еще приглашает к себе на соборы наших митрополитов или их уполномоченных [405], принимает жалобы на митрополитов [406], наряжает суд над ними (Романом, Алексием, Пименом), иногда вызывает на суд к себе (Киприана) и низлагает, награждает русских епископов архиепископским саном (Дионисия Суздальского и Феодора Ростовского); рассылает грамоты по различным вопросам в пределы русской митрополии; русские сами обращаются к нему нередко за разрешением недоумений; митрополиты являются иногда на патриарших соборах (митрополит Максим, Киприан); некоторые монастыри русские делаются ставропигиальными патриаршими (московский Симонов). Но все это было или результатом неурядиц в русской митрополии, или традиционным остатком старинного порядка. Поэтому, когда во 2–й половине XV века северо–восточная митрополия освободилась от иерархических смут и когда там уже подозрительно стали смотреть на патриарха, права его над нею автоматически перестали существовать. Место его занял собор русских иерархов: он стал не только избирать и поставлять, но и судить московского митрополита [407]; во всем же прочем этот последний стал полновластным главой Русской Церкви. Осталась лишь номинальная зависимость его от константинопольского патриарха, которую порвать предстояло следующему периоду. И тотлько в южной части митрополии уцелела некоторая часть патриарших прав. Там митрополит испрашивал себе благословения у патриарха, сносился с ним по делам церковным, принимал от него грамоты, подвергался его суду и иногда низлагался им. Это обусловливалось, с одной стороны, борьбой против католической пропаганды и светских притязаний на церковные дела, так же как и иерархическими неурядицами, побуждавшими искать опоры в личности патриарха, с другой — бедностью южнорусских епархий, побуждавших их мало благотворить в пользу константинопольской кафедры, а вместе с тем делавшей патриарха менее обязанным пред ними и менее уступчивым, чем перед богатой московской митрополией.
