Формирование и существование Священной Истории есть главнейшее и наилучшее доказательство единства истории израильско-иудейской, о каких бы конфликтах между этими государствами ни говорилось бы и какие бы свидетельства различия их материальной культуры нам ни предъявляли. Ни в коем случае не хотелось бы быть неуважительным по отношению к археологам — их работа и важна, и трудна, но ее результаты почти никогда не дают возможности сделать неопровержимые выводы. Ведь столько времени прошло! Да раскопай кто-нибудь спустя 1000 лет культурные слои, относящиеся к XXI в. н.э., он смог бы обнаружить остатки японской бытовой техники и китайских сервизов по всей нашей прекрасной планете. Можно было бы на этом основании сделать верные умозаключения? Конечно. Только как объяснит археолог будущего отсутствие подобных артефактов на территории Кореи, государства, находящегося прямо на стыке Китая и Японии? Причем как Южной Кореи, так и Северной, которые, окажется, значительно различались между собой по стилю жизни, несмотря на наличие общего алфавита и некоторой части культурного багажа. Или, если нынешнее их различие ученый будущего сочтет несущественным (ведь письменность воистину будет, на его взгляд, одинаковой!), то как интерпретирует он почти полное отсутствие какой бы то ни было бытовой техники и импортной посуды на севере? Странной и ничем не объяснимой неразвитостью тамошней культуры? А столь же полное отсутствие продукции с надписью «Made in Japan» на территории весьма высокоразвитой Кореи Южной?
Поэтому не стоит подвергать раннюю иудейскую историю полной ревизии, хотя понятно, что государство Давида и Соломона вовсе не было палестинской сверхдержавой, медленным было и окультуривание этих земель[277]. Да и вряд ли могло быть стремительным оформление новой религии — плод духовной работы многих поколений. Кажется даже, что возникновение и философско-теологическое обоснование иудейского единобожия — процесс, который поздние библейские авторы пытались сделать почти что линейным, на деле был еще более удивителен, нежели это могут донести до нас сохранившиеся источники[278]. Невозможность того, что подобный процесс мог произойти в считаные десятилетия — еще один аргумент против взрывного характера возникновения яхвизма в конце VIII в. до н.э. и исключительно быстрого создания всех текстов (кстати, немалого размера), постепенно и навсегда ставших священными. Великая религия древнего Израиля формировалась постепенно, и на процесс этот повлияло сразу несколько гениев, спустя многие века наследовавших Моисею. Они появились, когда культурное развитие племен центральной Палестины достигло наконец того уровня, в котором был взращен великий египтянин, чьим идеям, как мы знаем, не нашлось применения на его родине. Наследию царственного беглеца провидение готовило масштабы гораздо большие — и географические, и временные, и исторические, и духовные.
Вероятно, что на рубеже II–I тыс. до н.э. память о событиях, связанных с Моисеевым этапом истории, оставалась жить в героических преданиях означенных племен и, что гораздо важнее, продолжали функционировать его религиозные установления (постепенно сраставшиеся с нормами этическими). Выживание монотеистической иудейской религии тем удивительнее, что она очень скоро столкнулась с серьезной конкуренцией и параллельным существованием других, гораздо более древних и в чем-то более привлекательных культов[279]. Более того, сама Книга Судей все время говорит о том, как иудеи поклонялись то одному, то другому богу. Кстати, как раз в этом факте усматривают отражение событий религиозной борьбы гораздо более позднего периода. Однако сложно принять постулат о том, что за сообщениями Книги Судей не стоят никакие реальные события. Вдобавок настаивающие именно на такой интерпретации авторы используют те же сведения для доказательства того, что никакого монотеизма в Израиле до VIII в. не было.
Это, как уже говорилось, принять трудно. Память о Моисее и его религии существовала среди палестинских племен: были и священники, возводившие к нему свой род, например в том же самом Силоме.
Вместе с тем культ собственно израильского бога (или, еще точнее, силомского Бога, которому было суждено стать израильским, и не только израильским), был, как минимум, не главенствующим. Но, по нашему убеждению, к тому времени он существовал, хотя до финального оформления иудейского монотеизма было еще очень далеко. Также стоит предположить, что силомский культ не был для соседних племен ни чужим, ни тем более враждебным. Уважение к нему испытывали как племена северные (в будущем собственно израильские), так и южные (собственно иудейские), хотя Бог Моисея еще не стал «духовным» божеством. Иначе говоря, его отличие от прочих богов пока ощущалось не так сильно. Это вовсе не равнозначно отсутствию данного культа, каковой постулат вынуждает принимающих его ученых изобретать разнообразные объяснения происхождения яхвизма, не выдерживающих применения бритвы Оккама[280].
Культ отдельного, израильского бога, бога племени, бога отцов никогда не умирал. Именно поклонение ему (отнюдь не всегда только ему) и отграничивало, определяло национальную самобытность древних евреев. Только в то время существование нации — феномен поначалу исключительно географический — стало постепенно привязываться к богу той или иной местности. Отправляясь в путешествия, люди часто вверяли себя божествам, правящим в иной земле, и не считали зазорным им поклоняться. Тем более что отличались эти боги не слишком: везде обитали повелители ветра, солнца, луны, покровительницы плодородия и властелители мира мертвых. Так как со всем этим соседствовали верования еще вполне первобытные, когда отдельный бог мог быть у каждого источника, рощи или горного хребта, то принесение подношений всем возможным богам было в порядке вещей. В этом древние евреи не слишком отличались от древневосточных соседей — и ближних, и дальних. Уникальность же иудейского бога заключалась не столько в его национальной ограниченности, сколько в том, что он находился в другом измерении, в какой-то особой вневещественной плоскости: он был всеобщ, непознаваем и невидим, т. е. выведен за пределы обычной теистичекой конкуренции.
Благодаря этому бесплотный YHWH создал нацию (а не наоборот), которая постепенно стала понимать, что как раз поклонение необычному богу отличает ее от всех прочих народов. И, самое главное: когда иудеям пришлось не по своей воле покинуть родные места, выяснилось, что всевидящий и не привязанный ни к какому конкретному жертвеннику бог может уйти вместе в ними в любые края, что он навсегда останется их Богом, а они — Его народом. Так евреям удалось не раз и не два сохраниться там, где другие нации исчезли; так началось их удивительное путешествие во времени, продолжающееся по сей день.
Сейчас же нам важно уяснить, что именно эти обособляющие черты бога Моисея и сделали Его столь необходимым, когда на смену жрецам пришли наследственные вожди, ставшие именоваться царями и поставившие перед собой задачу объединения Палестины в единое государство. Окончательное создание целостного Израиля традиция связывает с именем царя Давида, и не имеет смысла не доверять этой подробной версии, созданной, скорее всего, по относительно горячим историческим следам. Государство Давида и Соломона во многом сходно с Вавилоном Хаммурапи, древней Ассирией или Уром времен III династии. Во всех случаях это относительно аморфное образование, заключенное в географически обоснованные границы. Его объединяли в первую очередь политические таланты его основателей, помноженные на первые социальные открытия человечества. Как мы знаем, подобные государства оказывались недолговечными, поэтому нас не должен удивлять распад древнееврейского государства при наследниках Соломона на южное и северное царства — Иудею и Израиль.
Кстати, давно замечено и то, что сверхдержавность эпохи Соломона опровергается текстом 3-й Книги Царств, где описывается, как иудейский царь уступил соседям ряд своих территорий. Вместе с тем вряд ли сообщения о постройке Храма относятся к времени более позднему. Как можно было убедить людей VIII–VII вв. до н.э., что выстроенное на их памяти святилище было возведено при Соломоне? Так что и здесь мы готовы довериться традиции, тем более что в противоположность распространенному мнению первый иудейский Храм вовсе не был каких-то сверхъестественных размеров[281].
Масштабность ему придает наше воображение, вполне осведомленное о будущих судьбах еврейского монотеизма, в формировании которого VIII–VII вв. до н.э. сыграли почти решающую роль. Поэтому теперь самое время попристальнее приглядеться к событиям тогдашней культурно-религиозной истории.
