Чьими устами говорит Господь?
Главным образом нас интересует так называемый институт пророчества, а именно то, что в литературе принято называть пророческим движением{56}. С нашей точки зрения, здесь уместнее говорить о явлении, нежели чем об оформленном социальном феномене. Ученые никак не могут договориться, в каком отношении библейские пророки находились к священнической религии, точнее — к официальным институтам яхвизма. Очевидно, что авторитет пророческих текстов был настолько высок, что очень многие из них попали в Священное Писание. Этого нельзя сказать о произведениях первосвященников, созданных до вавилонского пленения — подобные нам неизвестны[282]. То ли их вовсе не было (что маловероятно), то ли они не произвели большого впечатления на современников и, главное, ближайших потомков. Также неясно, кого считать пророками, — только ли авторов соответствующих книг Библии? Но ведь им предшествуют легендарные Елисей, Илия и Самуил, которому иудейская традиция приписывает авторство первых двух Книг Царств?[283] Но Самуил-то явно был верховным жрецом племени: «И узнал весь Израиль, что Самуил удостоен быть пророком Господним»{57}. При этом никто из поздних великих пророков (Исайи, Иеремии, Иезекииля) не обладал такой властью (пусть заметно меньшей, чем царская[284]), но именно с их деятельностью в первую очередь связывается значение понятия, которое навеки стало определением и провидцев израильских, и их немногих наследников.
Как известно, пророк — это не просто тот, кто может действительно что-то проречь или, точнее, предречь. В слове «пророк» ныне заложена и общественная реакция на носителя этого титула, чаще всего негативная. Поскольку пророком уже давно называют человека, предвидящего будущее, не всегда самое светлое, и дающего предсказания, часто неприятные, и потому не всегда находящего себе слушателей и последователей. В смысле более традиционном, подобный провидец выступает не сам по себе, а как истолкователь Божьей воли, которую он, в отличие от простых смертных, может узреть или почувствовать. Напомним, что именно уяснение воли богов, которое можно было достичь путем гадания, истолкования различных знамений, является одной из главнейших жреческих функций как в культах примитивных, так и в развитых древних цивилизациях, наподобие месопотамской или египетской. Стоит предположить, что и в древнем Израиле собственно пророческий компонент обрядовых действий отнюдь не исчерпывал все обязанности священника или бродячего проповедника. Однако именно он сохранился в веках, стал, как говорилось, определяющим значение слова «пророк». Не потому ли, что именно речения наиболее известных пророков, их в прямом смысле прорицания (в особенности исполнившиеся) стали фиксировать письменно где-то в VIII в. до н.э.? Но чтобы состоялся литературный, а потом и философский документ, недостаточно списка удачных предсказаний. Его композиция, внутренняя структура должны отвечать определенной парадигме, быть логичными, понятными, духовно обоснованными.
Потому у пророка есть еще одна, не менее важная функция — охранителя ценностей, моральных и религиозных. Именно их утратой объясняет он грядущие невзгоды, именно на их нарушение указывает народу и его правителям, которые его обычно не слушают, а чаще пытаются заставить замолчать. Этот образ хорошо известен из всей последующей истории человечества. По-видимому, наличие таких людей в обществе закономерно, как закономерно и отношение к ним общества. И поныне пророки считаются сумасшедшими (в обществах, кои принято называть цивилизованными) или опасными сумасшедшими (в чуть менее цивилизованных социумах), в последнем случае подлежащими той или иной степени изоляции или даже уничтожению.
Добавим, что историческая многозначность слова «пророк» сама собой разумеется. Ведь нельзя одним словом описать некую общественную функцию, соединявшую жреца, юродивого, бродячего проповедника, советника царей и их обличителя, к тому же сильнейшим образом менявшую свои проявления в течение нескольких веков. И это было очевидно первым авторам-редакторам Книг Царств: «Прежде у Израиля, когда кто-нибудь шел вопрошать Бога, говорили так: “пойдем к прозорливцу”; ибо тот, кого называют ныне пророком, прежде назывался прозорливцем»[285].
Отправную точку рождения современного значения или даже нескольких родственных значений слова «пророк» можно указать очень точно. Это, конечно, историческая и личная судьба Иирмейаху — Иеремии, главного героя вавилонского культурного дискурса[286]. Но пока вернемся к институту пророчества в том смысле, в каком его доносят пророческие книги Ветхого Завета, — публичное произнесение предсказаний по различным вопросам политической и духовной жизни. Это ограничит наше обсуждение последними двумя веками существования иудейского царства: последнему из великих пророков, Иезекиилю, видения являлись уже в вавилонском плену, в Вавилоне же действовал его младший современник — Второ-Исайя[287].
Кем же были пророки? Какую роль они играли в религиозной жизни иудеев и как соотносились с официальной церковью и государственной властью? Сложность ответа на этот вопрос заключается в том, что окончательную редакцию библейских книг осуществляли люди, считавшие себя наследниками великих пророков (есть точка зрения, что пишущий историю тоже говорит по воле Божьей, т. е. пророчествует). Именно пророки рассматривались как основоположники послепленного монотеистического иудаизма конца VI–III вв. до н.э., власть в котором принадлежала священническому сословию, но сословию новому, по-видимому не очень сильно связанному генетически с политическими институтами поздней монархии. Окончательно запутывает ситуацию то, что пророки, скорее всего, действительно были основоположниками идейно-религиозной революции, произошедшей в вавилонском изгнании и продолжившейся в раннеперсидское время. Однако преувеличение их роли поздними редакторами не дает возможности с точностью эту роль определить. Впрочем, кое-какие суждения по этому поводу можно высказать с достаточной уверенностью.
Религиозная жизнь иудейского царства не была столь строго регламентирована, как это представлялось более поздним авторам, или точнее, как они хотели это представить. Ныне данный факт общепризнан. Специальных знаний здесь даже не требуется, ибо указаний на это достаточно в тексте Библии: помимо официальной священнической касты, отправлявшей культ в Иерусалимском Храме, продолжал существовать институт мелких жрецов, связанных с определенными святыми местами, от которого, возможно, время от времени отпочковывались бродячие предсказатели и прочие «божьи люди»[288].
Отношения между этими группами были соперническими, и баланс их влияния на общество менялся со временем. К такому заключению подталкивает вся история религий: чем структуризованней (и отдаленней от народа) господствующая, пусть и уважаемая религия, тем популярнее разнообразные альтернативные течения, особенно если они не заявляют о своей оппозиции, а, наоборот, представлены адептами той же самой религии, но в более чистом виде, не замутненном политическими процедурами и мздоимством. Во всех мировых религиях странствующий монах-бессребреник пользовался и пользуется большим уважением, чем настоятели монастырей, имамы, митрополиты и архиепископы. В наше полуатеистическое время эту нишу заняли разнообразные «духовные отцы», которым тоже приписывается способность видеть будущее и совершать чудеса. Среди них встречаются интересные люди.
Начиная с самых древнейших государств почти всех цивилизаций, нашим глазам предстает одна и та же парадигма — сосуществование власти политической, царской, и духовной, жреческой. Наличие между ними естественных разногласий и возможность конфликтов по самым разным поводам вполне очевидны, как и необходимость их разрешения. Поэтому разные культуры нашли несколько значительно отличающихся друг от друга способов сбалансирования старейших управленческих структур.
Очевидно, что политическая власть почти всегда обладала большим весом, да и попросту силой. Как уже говорилось выше, в древневосточных цивилизациях правитель либо приравнивался к богам, либо, по крайней мере, был их посланником. В некотором смысле выбор того или иного способа царственности был детерминирован природными и географическими условиями: стабильность жизни египетской, защищенной естественными преградами и подпитываемой сезонными колебаниями уровня Нила, говорила в пользу обожествления власти; относительная нестабильность, климатическая и политическая, древней Месопотамии приводила к мысли о том, что властитель может время от времени оказываться неугодным богам (в отличие, скажем, от его отца), а потому он, подобно остальным смертным, тоже полностью зависит от милости небес.
