Третий принцип историко-критического метода — это принцип критицизма, согласно которому «наши суждения о прошлом нельзя классифицировать просто как истинные или ложные, но следует рассматривать как просто претендующие на большую или меньшую степень вероятности и всегда открытые для пересмотра»[61]. Этому принципу присущ момент относительности нашего знания и, следовательно, гипотетичности человеческих суждений[62]. Согласно некоторым философам истории принцип критицизма надо применять в психологическом смысле, делая это для того, чтобы определить:
1) что имел в виду автор того или иного документа;
2) верил ли он в то, что говорил;
3) была ли оправданна его вера.
Каковы же значения этой концепции истории применительно к авторитету Библии и для теологии в целом? Эрнст Трельч (1865 — 1923), сформулировавший эти принципы в их классической форме, полагал, что принципы исторической науки несовместимы с исторической христианской верой и, следовательно, с библейским свидетельством, потому что библейская религия основана на сверхъестественной деятельности Бога[63]. Таким образом, Библию нельзя считать сверхъестественной богодухновенной книгой. «Библия доступна пониманию только в терминах ее исторического контекста и подчинена тем же принципам толкования и критики, которые применяются к любой другой древней литературе»[64].
Библия утверждает наличие сверхъестественной деятельности Бога в истории, однако применение принципа аналогии, требующего, чтобы все события прошлого имели аналогию или сходство с событиями настоящего, не оставляет места для таких событий, как творение, грехопадение, исход, а также для «божественной природы Иисуса и сверхъестественных событий чуда и воскресения»[65].
Таким образом, когда новый исторический метод применяется к Библии, он действует как «закваска, которая меняет все и наконец взрывает по частям всю структуру богословских методов, использованных прежде»[66]. У теолога или экзегета не должно сложиться впечатление, что он может без риска, в эклектической манере, использовать некоторые части историко-критического метода, потому что здесь нет предостерегающих моментов. «Всякий, кто протягивает сюда палец, должен будет отдать и руку», — утверждает Трельч[67].
Примером человека, попытавшегося в процессе использования изменить исторический метод, может служить весьма уважаемый богослов В. Панненберг, выражавший недовольство антропоцентрической природой этого метода[68] и желавший открыть к нему доступ трансцендентного начала[69]. Однако в конце своих изысканий он пришел к следующему выводу: «Именно такая история (в которой характер Бога шаг за шагом раскрывается) впервые корректирует предварительные (и искаженные) представления о Боге — и даже представления Израиля о своем Боге! Следовательно, все утверждения об искупительном событии остаются ограниченными аналогиями «снизу», применимость которых зависит от методов исторической критики»[70]. В данном случае Панненберг утверждает, что о Библии надо судить на основании «аналогий снизу» и что Библия по-прежнему подлежит применению к ней историко-критического метода, несмотря на его признанный антропоцентризм.
Критицизм принципа аналогии имеет много аспектов; мы же коснемся только нескольких. У этого принципа ложная точка отсчета, поскольку он считает нормой то, что находится вблизи, под рукой. Он допускает, что имеющееся под рукой и известное является универсальным ключом ко всей реальности, включая бытие Бога, Который может явить Себя по-разному, в разное время и разных местах. Вебер возражал против использования принципа аналогии в исторической мысли, на основании его «односторонней ориентации на современное значение опыта», делающего его «выражением идеи имманентности»[71]. Другими словами, сверхъестественную причину нельзя упускать из виду. Если не рассматривать Бога как отправную точку (что и делается при использовании принципа аналогии с его утверждением «фундаментальной однородности всех исторических событий»[72], то в таком случае самобытность, новизна и уникальность христианской веры попросту исключаются, поскольку все эти фундаментальные качества основываются на самооткровении Бога. Кроме того, надо добавить, что сегодня никто не обладает опытом, вбирающим в себя многообразие существовавших культур и обществ, чтобы судить, что является аналогией, а что — нет и какие силы формировали историю, а какие — нет. К тому же принцип аналогии как таковой неадекватен реальной картине, так как он акцентирует внимание на аналогии и однородности в ущерб различию, особенностям и уникальности[73]. И наконец, сама предпосылка, относительно того, что прошлое надо согласовывать с настоящим или что настоящее есть действительный проводник в прошлое, не выглядит несомненной[74].
Третья революция, способствовавшая кризису авторитета Библии, — это революция в философии, в значительной степени представленная в лице Иммануила Канта (1724 — 1804). Его критика чистого разума привела к крушению традиционных аргументов в пользу бытия Бога и к развитию аргументов в пользу того же бытия на основании практического разума (ограниченного пределами религиозного самосознания и осознанных нравственных поступков)[75]. Точка зрения Канта, согласно которой всякое познание Бога возможно только посредством практического разума, стала крайне влиятельной в теологии. Отныне «теология стала антропологией»[76].
Воздействие трех революций на Библию было огромным. Классическая либеральная теология рассматривала Священное Писание как книгу, составленную из древних документов, которые находятся на одном уровне с другими древними документами и которые надо истолковывать с помощью того же историко-критического метода. Библия стала чисто человеческой книгой, содержащей миф, сагу, легенду и другие литературные жанры. А это означало развитие таких методов, как критицизм источника, критицизм формы, традиционный критицизм, редакционный критицизм и позднее критицизм структуры, или структурализм.
СОВРЕМЕННЫЕ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ
Обсудив симптомы радикального наступления на авторитет Библии, а также причины, лежащие в основе различных научных и интеллектуальных революций, мы теперь можем предложить вашему вниманию несколько попыток решить данную проблему. Великое богословское возрождение, предпринятое К. Бартом, Э. Бруннером и другими неоортодоксальными богословами, поневоле целиком свело Библию на уровень человеческого восприятия.
Неоортодоксальные решения
Карл Барт (1886 — 1968), глава неоортодоксальной школы, разработал новое понимание Писания. Он утверждал, что Иисус Христос — это абсолютное Божественное откровение. Бог явил Себя в Иисусе Христе. Иисус Христос есть Слово Божье. Иначе говоря, Слово Божье — это личность, божественная личность, именно Иисус Христос[77]. Это значит, что Писание, Библия больше не рассматривается как Слово Божье. Персонализм бартианского взгляда на Слово Божье сделал относительным значение Библии (или релятивировал Библию). Библия становится всего лишь свидетельством о Слове Божьем, Иисусе Христе. Таким образом, в строго богословском смысле Слово Божье — это Христос, однако всякий раз, когда Библия свидетельствует о Нем, ее тоже можно назвать «Словом Божьим». В этом смысле Библия содержит в себе Слово Божье[78]. В таком случае идея предваряющего откровения, уготованного Богом, отрицается, потому что откровение воспринимается на личностном уровне. Для Барта откровение совершается в том случае, когда на самораскрытие Бога, происходящее в пришествии Христа, мы отвечаем верой. Библия — это авторитетное указание на такого рода опыт, но не само Откровение.
У нас нет желания критиковать точку зрения Барта на этой стадии, однако нам кажется, что в своей реакции на классический либерализм и естественную теологию Барт вместе с водой выплескивает и ребенка. Он увлечен эйсегезой («вчитыванием» значения Писания), однако, например, 1-й и 2-й стихи 1-й главы Послания к Евреям явно не поддерживают его позицию. «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне». Бог действительно говорил нам «в Сыне», но Он говорил нам и «в пророках». Этот отрывок указывает, что Бог говорил через разных посредников, а именно через пророков, так же, как через Сына.
Другим пионером богословия нашего века среди неоортодоксальных теологов был Эмиль Бруннер (1889 — 1966), развивший концепцию Божественно-человеческой встречи как пути объяснения откровения. Здесь он испытал влияние Мартина Бубера (1878 — 1965), иудейского религиозного философа, на которого, в свою очередь, воздействовал христианский экзистенциалист Серен Кьеркегор. Бубер разработал концепцию «Я — Ты» в своей одноименной книге, впервые опубликованной в 1920 г.[79]. Он понимал религиозную веру как диалог между человеком, то есть «Я», и Богом, «Вечным Ты» — живым, личным Богом Ветхого Завета. Он считал, что существует три главных термина — Оно, Я и Ты. Для Бубера «Оно» является широкой категорией, представляющей материальный мир. «Без «Оно» человек не может жить, однако тот, кто живет только лишь с «Я», не является человеком»[80].
