Наш автобус взял направление на Джидду. Примерно каждые два часа водитель тормозит возле придорожной чайханы. Под навесами пустуют дощатые суфы, где можно отдохнуть от дорожной тряски. Однако чайханщики не подпускают к ним уставших путников, пока не получат один риал.
Исрафил, которому опостылела эта жажда к наживе, сказал одному из них:
― Побойтесь бога, постыдитесь его рабов! По каждому поводу вы талдычите только одно — риал, риал, риал, риал!
Исрафил говорил по-башкирски, но араб-чайханщик отлично понял его.
― Да! Да! Риал! Риал! ―и, презрительно улыбнувшись, он удалился.
И на этот раз наш автобус легко обгонял все другие машины. Казалось, водитель умышленно спешит, словно кто-то приказал ему гнать во весь дух потому, что пассажиры хоть и паломники, но приехали сюда из страны первых космических ракет.
С первыми лучами утреннего солнца мы прибыли в Джидду. Вскоре появился помощник Абдуллы Бухарского и, отведя нас в укромное местечко, предупредил:
― Никому ни слова о том, что вы из Советского Союза. Если спросят, говорите, что приехали из Судана и возвращаетесь в Судан.
Философ древности Диоген, недовольный тем, что цивилизация развивается слишком уж быстро, решил в знак протеста жить в бочке. И, представьте, прожил там очень долго. Существуют, видно, и среди государственных деятелей XX века такие, что хоронятся в бочке. Иначе они не оставались бы в неведении и знали, что мир уже не тот, что прежде, что он меняется, что в наше время нет иного выхода, кроме сосуществования.
Будто бы земля разверзлась в аэропорту и исторгла из своих недр толпы людей. Большое четырехэтажное здание аэровокзала, двор и прилегающие к нему улицы переполнены пассажирами. В ожидании вылета мужчины и женщины спят во всех помещениях аэровокзала прямо на бетонном полу, впритык друг к другу, голова к голове. Вдоль стен длинных коридоров, по специально сделанным желобкам, течет грязная вода! Сидя на корточках, паломники совершают здесь омовение. Те, у кого есть примус или керосинка, тут же варят себе еду. Запах пота, пар от котелков и мисок, смрад от примусов, керосинок и гниющих отбросов под ногами — хоть топор вешай. Дышать нечем.
В нижнем этаже, где находятся лавки, магазины, столовые и конторы воздушных агентств, идет бойкая торговля, со всех сторон радиодинамики, хрипя, выкрикивают фамилии пассажиров и на разных языках Востока сообщают о прибытии или отправлении самолетов.
Принесли наши вещи, которые Абдулла Бухарский привез из благословенной Мекки. Все чемоданы перерыты. Коробки с лекарствами вскрыты и заклеены вновь. Достав свой зонтик, я вышел на улицу. Там все-таки меньше шума, да и воздух посвежее.
Когда мы улетим, неизвестно. В этом аэропорту не существует таких понятий как график или расписание движения. Когда служащим компании вздумается, тогда и выделят самолет. На вопрос о дне и часе вылета, подобно тому чиновнику из управления хаджжа в лучезарной Медине, тебе сто раз повторяют одно и то же:
― Терпение, терпение! Иншалла, будет!
Мои хаджи спустились с третьего этажа раскаленного здания во двор. Заняв клочок земли в тени, они поочередно сидят на чемоданах. В углу двора большая каменная суфа. Наши хаджи решили по мере освобождения занять ее всю целиком.
Пот заливает лицо, ест глаза, нa оставшиеся риалы паломники покупают животворную воду Замзам. Предприимчивые торговцы благословенной Мекки, заполнив железные банки водой Замзам, наглухо запаяли их. Святая вода значительно подешевела. В первые дни тавафа две банки стоили один риал, теперь на риал дают до шести банок.
Питаемся в столовой. Несмотря на голод, каждый старается как можно медленнее двигать челюстями, чтобы растянуть время обеда и насладиться прохладой: в зале установлено несколько мощных вентиляторов, напоминающих большие черные прожекторы. Приняв заказ, официант включает один из вентиляторов и направляет на тебя струю прохладного воздуха. Рассчитавшись, выключает вентилятор: ваши права на прохладу кончились, освобождайте места. Если кто-нибудь не понимает намека или делает вид, что не понял, его спокойно берут под руки и провожают до дверей.
У кого бумажники потолще, тем неплохо и здесь. Жирный рыжий турок со своей семьей с самого утра занимает один из столиков и, сидя в мягком кресле, дремлет. Официант попеременно (по мере того, как они нагреваются) включает то один, то другой вентилятор и направляет струю воздуха на богатых клиентов.
К вечерней молитве половина каменной суфы была занята нашими. Сегодня надежды на самолет нет.
Вечером перед аэродромом возник рынок ковров. Торговцы расстелили на асфальте турецкие, персидские и иракские ковры и, хотя покупателей не видно, громко нараспев расхваливали свой товар.
Вскоре улицы наполнились потоком сверкающих автомобилей. Богатые господа, закончив деловой день, возвращались в свои виллы. Хотя возраст и внешность этих людей разные, вид у всех одинаково суров, даже несколько печален, будто в их краю произошла какая-то катастрофа или объявлено военное положение.
В шикарных автомобилях восседают американцы. Они служат в морском и воздушном портах Джидды, на заводе кока-колы и на других предприятиях. Они имеют право жить только на территории компании «Арамко», в столице страны и в Джидде. Но эти ограничения, общие для всех немусульман, вряд ли огорчают их, ибо они хорошо знают, что их доллары проникли аж в самое сердце благословенной Мекки и лучезарной Медины. Ночью часть моих спутников расположилась на каменной суфе, остальные улеглись где попало. К стене одного из магазинов прислонен туго закрученный проволокой тюк. Я отвалил его и сел.
Никто не сделал мне замечания, и я растянулся на тюке. Но лежать на его выпуклом боку оказалось не очень удобно. Проволочные и веревочные узлы впивались в тело. Если пролежать в одном положении более получаса, начинает нестерпимо болеть хребет. Ко всему этому беспрестанный хрип радиодинамиков, который теперь казался в два раза громче, чем днем, рев прилетающих и улетающих самолетов не давал сомкнуть глаз.
― Терпение! ― повторял я про себя слова чиновника аэропорта. ― Иншалла, всему этому придет конец.
Утром администрация аэропорта не сообщила нашему представителю ничего нового.
― Терпение, терпение! Иншалла, будет!
С каждой минутой становилось жарче, и даже на свежем воздухе усиливалось зловоние. Раскрыв над головой зонт, я пошел вон с шумного двора. И здесь будто не часы состояли из минут, а минуты состояли из часов.
День тянулся, словно нескончаемый зимний вечер.
― Дохтур, идите, вас зовет Кори-ака, ― принес известие Алланазар.
― Что случилось? Все здоровы?
― Из лучезарной Медины приехал ишан к вам.
Выходит, что позавчера мы преждевременно сказали «прощай» брату навеки ишану Ахмаду Султану.
Ишан стоял возле суфы, беседуя с паломниками. Увидев меня, он холодно поздоровался. Кори-ака сообщил, что у ишана неожиданно захворала третья жена и он приехал в святую Джидду за знакомым врачом.
Допустим, что я поверю этой легенде, сказал я себе. Ишан столько лет довольствовался услугами врача из своего города, а тут вдруг проделал пятьсот километров ради совета здешнего врача?! Что-то здесь не так. Что же ему нужно?
― Случайно я встретил двух земляков из вашего квартала, ― начал разговор ишан Ахмад Султан. ― Они хотят видеть вас и ждут на улице.
Под тентом одного из ларьков стояли два пожилых мужчины, одетых, как зажиточные арабы. После обоюдных приветствий, ишан представил нас друг другу.
― Это хаджи Саадула, а это хаджи Шукрулло, сыновья муллы Мухсина-парфюмера, ― сказал ишан, показывая на братьев и, многозначительно глянув в мою сторону, прибавил: — Они из квартала Яланбек города Самарканда.
Братья откровенно изучающе рассматривали меня.
― Мы, оказывается, из одного квартала, ― произнес один из них.
― Да, я родился в Яланбеке, но покинул квартал, когда мне было шестнадцать лет.
― Знали нашего отца?
― Нет, но слыхал. Он умер, когда я был совсем маленьким.
― А сколько вам лет?
― Тридцать пять.
― Да, вы тогда действительно были маленьким.
Я совершенно отчетливо понял, что хотя беседа и протекала на улице возле бакалейной лавчонки, но явилась настоящим допросом. Нужно было оставить свое упрямство и беспечность и доказать этим людям, что я есть я, и никто другой. Ведь речь шла о достоинстве гражданина моей страны, на честь которого очень бы хотел наляпать грязное пятно ишан.
― Вы знаете наш дом? ― спросил старший из братьев.
― Конечно. Он находится на границе с кварталом Зари Занджир, ― сказал я и прибавил: ―Я учился в одном классе с вашей сестрой Кубаро.
Я не забыл имя этой девушки потому, что во всей школе у нее был самый красивый каллиграфический почерк и учителя часто забирали ее тетради на выставки в районный Дом пионеров и в отдел народного образования.
