― Дело не в возрасте.
― А в чем?
― Не знаю.
― Не знаешь, тогда сиди и слушай, что говорят старшие.
― Что же они говорят?
― Знаешь, что бы я сделал, будь я Председателем Президиума?
― Какого Президиума?
― Президиума Верховного Совета СССР, конечно!
― Ого! А как, интересно знать, ты бы им стал?
― Очень просто. Вызывает меня, к примеру, раис и говорит: «Вот что, Исрафил, на неделю я назначаю тебя на свое место».
Я расхохотался.
― Чего смеешься? Сам просил разговаривать с тобой…
Исрафил обиженно отвернулся и, откинув спинку кресла, закрыл глаза. Лишь после долгих моих извинений и упрашиваний лицо его вновь прояснилось.
― Сел бы я в кресло председателя и приказал моим секретарям, ― Исрафил принял строгий, по его мнению, подобающий председателю вид: «Ну-ка, быстренько подайте мне список работников посольств и консульств». В одну секунду мне бы все принесли. «А теперь составьте-ка список всех шоферов, врачей, переводчиков и прочих служащих посольств», ― сказал бы я. В миг бы все выполнили, и я всем подряд присвоил бы звание Героя Социалистического Труда.
― Но почему всем, дорогой?
― Гм… Да, пожалуй, это я переборщил. Не всем, конечно, а только тем, кто служит в таких местах, где мы с тобой побывали. В таких странах, где человек человеку ничего не сделает без бакшиша, без риала, динара или доллара.
Некоторое время мы сидели молча. Вдруг Исрафил спросил:
― Ты знаком с работой библиотек?
― Насколько может быть знаком рядовой читатель.
― Как думаешь, найдется ли мне там работа?
― Ну и чудак же ты, Исрафил! Сразу с кресла Председателя Президиума опустился до подвалов книгохранилищ.
― Я серьезно спрашиваю, Курбан!
― Какую библиотеку ты имеешь в виду?
― Ну, к примеру, самую большую библиотеку Ленинграда.
― Вот как! Что ж, я думаю, там тебе найдется работа. В крупных библиотеках хранятся арабские книги и рукописи, которые необходимо переписывать или переводить…
― Сын мой Шарифджан как-то писал, что, если я перееду к нему, он устроит меня на работу в библиотеку…
Исрафил задумался, его лицо изредка освещалось улыбкой. Иногда, словно стыдясь своих мыслей, он хмыкал, сгонял радость с лица и, принимая сосредоточенный вид, озирался вокруг.
Прибыли в Каир. Нас провели в уже знакомый большой зал ожидания. Но очень скоро выяснилось, что нам не повезло: в Каире объявлен карантин. Все, кто едет в Каир, должны пять дней провести в санитарных палатках, разбитых в пустыне, и пройти медицинское освидетельствование.
Окружив меня, мои подопечные расспрашивали о карантине. Пришлось прочесть им коротенькую лекцию.
Кори-ака и переводчик ушли, чтобы связаться по телефону с нашим посольством и просить содействия и совета. Но все было бесполезно. Если бы карантин знал исключения для кого-либо, он не был бы карантином. Наша группа собралась на совещание. Большинство хотело остаться. «Не заметишь, как пролетят эти пять дней», — твердили старые кори. Спросили мнение Исрафила.
― В нашем распоряжении всего одна неделя, ― сказал вице-глава. — Если мы проведем в карантине пять дней, что останется? Кроме того, ежедневно за питание, медицинское обслуживание и ночлег в санитарном городке берут по четыре доллара с человека. Не знаю, что сказать… ― оборвал свою речь Исрафил, пожав плечами.
― А что скажет наш доктор? ― обратился ко мне Кори-ака.
Вообще-то доктор хотел посмотреть древний город Каир, прославленный Порт-Саид, познакомиться с людьми этой страны, первой на африканском континенте сбросившей колониальное иго, но честно говоря, я больше не мог вынести пребывания на чужбине. Невмоготу мне было.
― Будь я один — поехал бы домой, ― ответил я.
― А сейчас, когда вы не один, что скажете?
― А сейчас скажу, что я всего только член группы, а вы ее руководитель.
Мы, восемнадцать паломников, расположились в самом большом салоне ИЛ-18. Летим в Москву. Самолет набрал высоту десять тысяч метров.
После завтрака, убирая посуду, ко мне наклонилась одна из стюардесс:
― Если вас не затруднит, зайдите к нам в буфет.
В буфете знакомая девушка, стоя с микрофоном в руке, сообщала пассажирам, что мы летим над Черным морем и что температура за бортом двадцать пять градусов ниже нуля. Затем она повесила микрофон и поставила передо мной поднос с рюмкой коньяку, бутылкой лимонада и апельсином на маленькой тарелке.
― Мы оставили вам здесь вашу порцию, ― застенчиво произнесла она.
― Очень тронут вашей заботой, но теперь мне нет надобности пить. Большое спасибо, милая девушка.
Еще в Хартуме я почувствовал, что девушки с симпатией поглядывают на вашего покорного слугу.
Я решил, будь что будет, воспользоваться их добротой.
― Позвольте спросить у вас одну вещь?
― Пожалуйста, ― отозвалась старшая стюардесса.
― Можно ли прямо отсюда, из самолета, сообщить в Москву о приезде?
― Вообще-то это не в правилах, но в порядке исключения… Если, конечно, у того, кого вы хотите известить, имеется телефон. Кому вы хотите сообщить?
― Товарищу.
― Валя, ― обратилась веселая девушка к своей подруге, ― попроси Алауддина прийти сюда, как только у него кончится сеанс.
Не прошло и минуты, как Валя вернулась с бортрадистом, высоким, кареглазым, русоголовым парнем. По-военному отдав честь девушке, он отрапортовал ей:
― Раб Алауддин вместе со своим войском джинов и дивов явился в ваше распоряжение. По первому вашему слову здесь, в любых слоях атмосферы, мигом будет воздвигнут великолепнейший дворец, а если соизволите повелеть, все цветы Москвы будут собраны и привезены в Шереметьево к тому моменту, когда ваши ножки коснутся родной земли!
Тем же шутливым тоном бортрадист перечислил еще ряд чудес, которые готов сотворить волшебник Алауддин, и в конце тирады привел две строчки стихов. Они звучали приблизительно так:
Я слушаюсь своего сердца,
А оно подчиняется только тебе.
― Боречка, оставь свои шутки. Вот, познакомься, это тот самый доктор, о котором я тебе говорила сегодня утром в Хартуме. Он сейчас даст тебе номер телефона, и пусть кто-нибудь из твоих знакомых позвонит из аэропорта, хорошо?
― Миллион раз хорошо, ласточка моя, сто миллионов раз хорошо!
― Ладно, ладно, и одного раза достаточно.
― Товарищ доктор, ― с той же шутливой торжественностью обратился ко мне бортрадист. ― Считайте свою просьбу выполненной. Но и у меня к вам большая просьба. Объясните этой красавице, что сердце не бывает из камня…
― Ладно, ладно тебе, довольно, иди, ― девушка ласково принялась подталкивать этого удивительного парня к выходу.
В душе я был благодарен судьбе за то, что, еще не успев достичь родной земли, уже дышал ее воздухом. Я вновь вижу, как люди бескорыстно помогают друг другу, не требуя взяток, бакшиша, риалов. Вновь и вижу, как люди весело беседуют, улыбаются, шутят, смеются.
― Опять ты втихомолку выпил, ― покачал головой Исрафил.
― Я же тебе говорил, что я не любитель спиртного.
― А почему у тебя на лице такое довольство?
― Искандару сейчас сообщат по радио, что я лечу.
― Смотри, какой молодец! Ну, садись, вынимай свой блокнот. Давай составим телеграмму моему сыну.
Под диктовку Исрафила я написал: Ленинград, названье улицы и номер дома, имя и фамилию его сына, а затем уставился на приятеля. Казалось, он искал слова и не находил.
― Пиши, ― наконец произнес Исрафил и вновь замолчал.
― Говори же, что писать!
― Сынок, приезжай ко мне, ― продиктовал Исрафил, голос его дрогнул, глаза увлажнились. Вынув платок, он принялся сморкаться.
Я понял, что ждать, пока он вновь примется за диктовку, бесполезно, и дописал: «Твой отец вернулся с того света».
― Что ты там насочинил?
Я прочитал вслух.
― «С того света…» Гм… Почему ты так написал?.. Э, да ладно, пусть будет по-твоему.
Подошел мулла Урок-ака, взял у меня две сигареты скрылся из-под надзора Кори-ака в хвост самолета.
― Что ты сделаешь первым долгом, когда мы приедем в Москву, Курбан?
― Пойду в баню.
― Гм…
Я громко запел:
Разожги, о виночерпий, ― в чашах винное сиянье!
Объяви, о сладкопевец, ― мир — не наше ль достоянье?!
Мы увидели в фиале отражение любимой,
Вы ж подобное блаженство испытать не в состоянье!..
Прервав пение, я оглянулся вокруг, но никто не сказал мне ни слова. Никто не запрещал мне петь! Напротив, Исрафил, по своему обыкновению дружески обняв меня за плечи, широко улыбнулся.
Стюардесса объявила по радио, что мы летим над территорией Украинской Советской Социалистической республики. В Москве только что прошел кратковременный дождь, но сейчас погода проясняется. Температура в Москве шестнадцать градусов.
