Все может стать импульсом для воли; иногда достаточно одного слова, чтобы изменить весь ход жизни человека и навсегда определить его наклонности. Если ребенок слишком близко придвинет палец к свечке и обожжется, это навсегда послужит ему уроком, предостерегая от повторения подобных попыток. Человек, совершивший какой-нибудь бесчестный поступок и наказанный за это всеобщим презрением, не решится повторить его. Словом, с какой бы стороны ни взглянуть на человека, мы увидим, что он всегда действует согласно импульсам, сообщенным его воле физическими причинами или чужой волей. Особенности организации определяют характер этих импульсов; души действуют на родственные души; пылкое воображение влияет на сильные страсти и на легко загорающееся воображение; поразительное действие энтузиазма, заражающее влияние фанатизма, передача суеверий по наследству, распространение от расы к расе религиозных преследований, жар, с которым люди хватаются за чудеса,- все это следствия, столь же необходимые, как и следствия, вытекающие из взаимодействия физических тел.
Несмотря на фантастические представления о свободе, несмотря на иллюзии мнимого внутреннего чувства, которое вопреки опыту будто бы подсказывает людям, что они властны над своей волей, в действительности все человеческие учреждения основаны на необходимости. Здесь, как и в бесчисленных других случаях, практика расходится с теорией. Действительно, если бы не предполагали, что известные мотивы могут с необходимостью определять волю людей, сдерживать их страсти, направлять их к определенной цели, видоизменять их, то для чего нужно было бы слово? Какую цену имели бы тогда воспитание, законодательство, мораль, религия? К чему сводится роль воспитания, как не к тому, что оно сообщает первые импульсы воле людей, заставляет их усваивать и сохранять известные привычки, доставляет им правильные или неправильные мотивы поведения? Когда отец грозит сыну наказанием или обещает ему награду, разве он не убежден, что его слова окажут воздействие на волю ребенка? А разве законодательство не сообщает членам общества тех мотивов, которые, по его мнению, необходимы, чтобы побудить их делать известные вещи и не делать других? Разве задача морали не в доказательстве людям того, что во имя собственного интереса они должны подавлять мимолетные страсти ради блага, более длительного и истинного, чем удовлетворение скоропреходящих желаний? А разве религия всех стран не предполагает, что человеческий род и вся природа подчинены непреклонной воле необходимого верховного существа, которое направляет судьбу всех существ согласно вечным законам своей непреложной мудрости? Разве тот бог, которому поклоняются люди, не признается абсолютным господином их судеб? Разве не он избирает одних людей и отвергает других? Разве угрозы и обетования, которыми религия заменяет истинные мотивы разумной политики, не основаны на представлении о воздействиях, которые эти химеры должны с необходимостью оказывать на невежественных, робких, жадных до чудесного людей? Наконец, разве благодетельное божество, вдохнувшее жизнь в свои творения, не заставляет их помимо их ведома и вопреки им разыгрывать представления, которые могут повлечь за собой их вечное блаженство или вечное несчастье? Всякая религия очевидным и бесспорным образом основана на фатализме. Греческая религия считала, что люди терпят наказания за свои неизбежные проступки, как это видно на примере Ореста, Элппа.6 и пр., которые совершили преступления, предсказанные оракулом. Христиане тщетно пытались оправдать божество, взвалив вину за проступки человека на свободу воли, которую невозможно примирить с фаталистическим учением о предопределении, разделяемом теми же христианами. Эта трудность не может быть устранена учением о благодати, так как бог простирает благодать лишь на тех, на кого ему угодно. Во всех странах основой религии являются лишь роковые повеления верховного существа, произвольным образом решающего судьбу своих творений. Все теологические гипотезы вертятся в кругу этих идей, и теологи, считающие систему фатализма ложной или опасной, не замечают, что падение ангелов, первородный грех, учение о предопределении и о благодати, незначительное количество избранных и так далее неопровержимо доказывают, что религия есть настоящий фатализм.
Таким образом, воспитание представляет собой лишь необходимость, преподанную детям. Законодательство - это необходимость, преподанная членам некоторого политического целого. Мораль - это необходимость известных существующих между людьми отношений, преподанная разумным существам. Наконец, религия - это закон некоторого необходимого существа или же необходимость, преподанная невежественным и малодушным существам. Одним словом, во всем, что делают люди, они предполагают необходимость, когда думают, что опираются на надежный опыт, и вероятность, когда не знают необходимой связи причин и следствий. Люди не поступали бы так, как поступают, если бы они не были убеждены в том, что их действия с необходимостью вызовут определенные следствия, или не предполагали этого. Моралист проповедует разумное поведение, потому что считает его необходимым для людей. Философ пишет, так как предполагает, что истина должна необходимым образом рано или поздно одолеть ложь. Теолог и тиран неизбежно ненавидят и преследуют разум и истину, так как считают их вредными для своих интересов. Монарх, который устрашает преступников своими законами, но еще чаще делает преступление полезным и необходимым, предполагает, что применяемые им силы достаточны, чтобы удержать его подданных. Словом, все одинаково рассчитывают на силу и необходимость выдвигаемых ими мотивов и с основанием или без него надеются влиять на поведение людей. Воспитание людей вообще так дурно и безрезультатно потому, что его направляют лишь предрассудки; если же оно осуществляется хорошо, то вскоре встает в противоречие с жизнью и его воздействие уничтожается всем тем, что происходит в обществе. Законодательство и политика часто бывают несправедливы; они зажигают в сердцах людей страсти, которых не могут потом подавить. Великое искусство моралиста должно состоять в том, чтобы показать людям и тем, кто руководит их волей, что их интересы тождественны, их взаимное счастье зависит от гармонии их страстей, а безопасность, могущество, длительность существования государств необходимым образом зависят от духа и смысла идей, которые распространяют среди народов, от добродетелей, которые сеют и культивируют в сердцах граждан. Религия была бы допустима лишь в том случае, если бы она действительно укрепляла благие мотивы, если бы было возможно, чтобы ложь могла оказать реальную помощь истине. Но в том несчастном состоянии, в какое повергли человеческий род распространенные повсюду заблуждения, люди в большинстве случаев вынуждены быть злыми или вредить своим ближним, так как все внушаемые им мотивы побуждают их поступать дурно. Религия делает их бесполезными, низкими и трусливыми существами или готовит из них жестоких, бесчеловечных нетерпимых фанатиков. Верховная власть подавляет людей, заставляет их пресмыкаться и погрязать в пороках. Закон наказывает лишь мелкие преступления и не может справиться с порождаемыми самим правительством злоупотреблениями. Наконец, воспитание находится в загоне, отдано в руки обманщиков-попов или безнравственных и непросвещенных родителей, передающих своим воспитанникам терзающие их самих пороки и ложные взгляды, внушать которые выгодно этим горе-воспитателям.
Таким образом, все доказывает нам необходимость добраться до первоначального источника человеческих заблуждений, если мы желаем искоренить зло. Бесполезно думать об исправлении людей до тех пор, пока не будут раскрыты истинные мотивы их поведения и опасные или лишенные действенности мотивы, к которым всегда прибегали, не будут заменены более реальными, полезными и надежными мотивами. Те, кто является господами человеческих стремлений, те, кто направляет судьбы народов, обязаны искать эти мотивы, которые раскроет им только разум. Хорошая книга, тронувшая сердце великого государя, может стать могущественной причиной, которая с необходимостью повлияет на поведение целого народа и счастье известной части человечества.
Из всего сказанного в этой главе вытекает, что человек не свободен ни одну минуту своей жизни. Он не властен над своей организацией, полученной им от природы. Он не властен над своими идеями или над модификациями своего мозга, происходящими под влиянием причин, которые постоянно действуют на него без его ведома и вопреки ему. Он не властен не любить или не желать того, что он находит желательным и достойным любви. Он не властен не обдумывать, когда не уверен в тех действиях, которые окажут на него вещи. Он не властен не выбирать того, что считает более выгодным, не властен поступить иначе, чем поступает в момент, когда его воля определяется его выбором. Когда же человек бывает свободен, то есть является хозяином своих поступков? Вот к чему можно свести вопрос о свободе человека. Свобода не может относиться ни к одной из известных функций нашей души, ибо душа в тот момент, когда она действует, не может действовать иначе; в тот момент, когда выбирает, не может выбирать иначе; в тот момент, когда обдумывает, не может обдумывать иначе; в тот момент, когда желает, не может желать иначе, так как ни одна вещь не может существовать и не существовать в одно и то же время. Но ведь моя воля, такая, какова она есть, заставляет меня обдумывать; мое обдумывание, такое, каково оно есть, заставляет меня выбирать; мой выбор, такой, каков он есть, заставляет меня действовать; мое решение такое, каково оно есть, заставляет меня исполнять то, что заставило меня выбрать мое обдумывание, а обдумывал я лишь потому, что имел мотивы, которые побудили меня к этому действию, которое не могло свершиться помимо моего желания.
