Одной из важных задач деятельности собора было — примирение игнатиан с Фотием, вторично занявшим Византийскую кафедру. Есть основания допускать, что это дело собором ведено было не без успеха. Но оставались и такие игнатиане, которые ни под каким видом не соглашались войти в общение с Фотием и признать его законным патриархом. Во главе таких стоял Митрофан, митрополит Смирнский, ревностный и деятельный приверженец Игнатия и церковной политики пап Николая и Адриана.[328] Для собора очень важно было привлечь на свою сторону этого Митрофана, но этот последний оставался упорен и непреклонен. В пятом заседании собора находим довольно подробное рассуждение по делу Митрофана Смирнского. Папские легаты тотчас после рассуждений относительно авторитета седьмого Вселенского собора сделали предложение послать к Митрофану, который, очевидно, находился в Константинополе, депутацию и спросить его: согласен ли он примкнуть к церковному единству, т. е. принять Фотия патриархом? Для указанной цели избраны были собором три митрополита (очень почетное посольство) — Василий Критский, Григорий Сельгийский и преемник Митрофана на кафедре Смирнской (как упорный игнатианин, Митрофан лишен был кафедры) Никита. Эти митрополиты отправились к Митрофану и от имени собора и папских легатов приглашали его явиться на собор с целью заявить о своих расположениях и дать ответ, по какой причине он, Митрофан, отделяется от Церкви. Митрофан отвечал: «Я болен и потому не могу много говорить; я охотно пришел бы на собор и дал бы достаточный ответ о причине моего отделения, но свидетельствуюсь моей совестью, что я тяжко болен и не в состоянии идти и предстать перед собором. Прошу оставить меня в покое, пока я не поправлюсь здоровьем. Впоследствии я стану защищаться». Ответ Митрофана доложен был собору. Римские легаты остались недовольны объяснениями, данными Митрофаном; они при этом объявили, что, согласно указаниям папы Иоанна, они не раз и не два, а многократно увещевали Митрофана отстать от своего заблуждения и присоединиться к Церкви Божией; и теперь, через посланных к нему депутатов, на увещания их он отвечает отговорками; он болтает пустяки, показывает себя схизматиком; он будто бы не в состоянии сказать несколько целесообразных и спасительных для него слов: «Я соединяюсь с Церковью, как велит святейший папа Иоанн», а между тем он плетет длинные и суетные речи, как бы забывая, что он болен; видно, что болезнь его — только благовидный предлог. Вследствие всего этого, так закончили свою речь легаты: «Согласно приказанию папы Иоанна и сообразно церковным правилам, мы отрешаем его от церковного общения, пока он не возвратится к своему законному архипастырю». Затем легаты объявили, что они, согласно указаниям папы Иоанна, предлагают собору принять такое правило: «Кого патриарх Фотий связал или разрешил, всех тех и мы считаем связанными и разрешенными, ибо он (Фотий. — А. Л.) и собор с нами согласны; а также: кого святейший папа Иоанн каноническим образом лишил церковной степени, того и патриарх Фотий обязан считать лишенным сана; со своей стороны, и папа обязан считать разрешенными или связанными всех тех, кто разрешен или связан патриархом Фотием». В заключение своих слов легаты предложили выдать и обнародовать в таком именно смысле составленное церковное правило. Таким образом, открылся путь для составления первого правила рассматриваемого собора. Инициатива в этом случае принадлежала легатам. Предложение их было принято собором, и вот явилось первое правило собора — такого содержания:
«Св. и Вселенский собор определил: если кто из италийских клириков, или мирян, или епископов, обитающих в Азии, или Европе, или в Ливии (Африке. — А. Л.), подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от святейшего папы Иоанна, те да будут и от святейшего Фотия, патриарха Константинопольского, подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков, или мирян, или архиереев и иереев Фотий, святейший патриарх наш, в какой бы ни было епархии, подвергнет отлучению, или низвержению, или предаст анафеме, таковых и святейший папа Иоанн, и с ним святая Божия Римская Церковь да признает подлежащими тому же наказанию. Притом в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской Церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь».
Рассуждения собора по поводу этого правила были коротки. Легаты спросили: «Угодно ли это правило собору?», и ответ был утвердительный. Уполномоченные от лица восточных патриархов выразили свое согласие на утверждение правил. Илия Иерусалимский сказал: «Бог так устроил, что как кафедры восточных патриархов, так и папа Иоанн составляют одну душу, один дух с нашим патриархом Фотием, и их воля есть нечто общее и нераздельное». Василий Мартиропольский говорил в несколько ином роде. Вот его слова: «Первосвященники восточных патриарших кафедр, которые стали питать особенно тесную дружбу к Фотию с тех пор, как он занял патриаршую кафедру, послали нас (апокрисиариев. — А. Л.) сюда за тем, чтобы предоставить Фотию такую власть и авторитет, что он получает право на всякого отделяющегося от Церкви налагать такое наказание, какое ему заблагорассудится. Так как теперь Фотий, — продолжает оратор, — принял власть восточных патриарших кафедр и подкреплен авторитетом римлян (т. е. папы. — А. Л.), то мы объявляем связанными всех, кого он связал, и разрешенными, кого он разрешил». Папские легаты, со своей стороны, сказали: «Благословен Бог, ибо определения и решения высших патриархов являются единогласными, и благодаря общему согласию и миру все, что предначато и было обсуждаемо на святом соборе, пришло к доброму окончанию». Епископы собора тоже не оставались безмолвны, — они говорили: «Все, что нами предпринято на соборе, получило благой конец, и если бы мы умолчали об этом, то камни возопили бы. Кто не держится того, что утверждено собором, тот отлучил себя от причастия Святой и единосущной Троицы».
Какой смысл имеет правило собора, сейчас нами рассмотренное? Некоторые писатели придают этому правилу очень большое значение, видят в нем провозглашение какого–то «византийского приматства» или папства, а также находят здесь полное уравнение церковных прав константинопольского патриарха с правами римского палы, первого из вселенских патриархов, духовной власти которого подчинены были в большей или меньшей мере все епископы Запада.[329] Можно ли давать правилу такой обширный смысл? Кажется, нет. В самом деле, правило вовсе не дает таких широких прав патриарху Константинопольскому, как думают иные канонисты: во–первых, правило предоставляет право константинопольскому патриарху подвергать духовным наказаниям лиц, того заслуживших, делая это безапелляционно; но разве этим только правом и пользовались папы на Западе? Это лишь одно из прав, которые усвоили себе папы. Следовательно, правило далеко не создает «византийского папства», как думают некоторые ученые. Да при этом нужно принять еще во внимание, что рассматриваемое ограниченное право дается не всем патриархам Константинополя на будущее время, а лишь одному Фотию. Конечно, правило не случайно говорит лишь о личности Фотия, а не о кафедре Константинопольской: ему, а не кафедре дается данное право. Это показывает, что правило имеет значение временной церковной меры, имеет лишь пожизненное значение для Фотия. Стоит только вникнуть в обстоятельства, ради которых возникло правило, и истинный смысл его откроется в полной ясности. У собора и Фотия происходила борьба с игнатианами; борьба эта не кончилась на соборе; можно было ожидать дальнейших происков со стороны игнатиан. Например, недовольные исходом своих дел в Константинополе, они могли, сея смуты и нарушая мир церковный, обратиться к папе в Рим с какими–либо кляузами, с требованием нового суда папского над собой (история знает много таких примеров; чтобы не заходить далеко, достаточно будет указать на домогательства игнатиан в Риме после собора 861 года, когда они были осуждены, а сторона Фотия взяла верх над ними). И вот, чтобы предупредить подобного рода домогательства, собор 879—880 годов облек Фотия исключительной, но временной властью — наказывать непослушных игнатиан, так, чтобы они не рассчитывали на возможность поправить свои дела через апелляцию к папе, так как правило прямо замечает, что связанные Фотием (т. е. подвергнутые им наказанию) будут считаться связанными папой Иоанном. Итак, по нашему суждению, ни о каком «византийском папстве» в правиле нет речи. Во–вторых, каким образом Фотий допустил бы себе на соборе провести антиканоническую мысль — о возведении Константинопольской кафедры в достоинство кафедры, упраздняющей власть прочих восточных патриархов (а это именно и было бы «восточное папство»), когда все усилия, вся энергия многолетней жизни и ученой деятельности Фотия направлены были к тому, чтобы доказать, что папы своим вмешательством в дела других Церквей, своим неуважением прав, принадлежащих другим Церквам, попирают церковные каноны, делают нечто, достойное осуждения? В–третьих, католический ученый Гергенрётер[330] заметил, что разбираемое правило представляет сходство с одним предложением церковного характера, сделанным в письме Фотия к папе Николаю, так что сказанное предложение и послужило исходным пунктом для самого разбираемого правила. А если так, то правило не имеет ничего общего с какой–то идеей о византийском папстве, ибо безрассудно было бы предполагать, что Фотий когда–либо предлагал папе Николаю создать византийское папство. Яснее всего в разбираемом правиле выступает намерение положить границы для дальнейших незаконных притязаний папства самовластно распоряжаться в Церкви. В конце разбираемого правила, как мы видим, говорится: «В преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской Церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь». Указанное намерение вполне согласуется с общим характером деятельности рассматриваемого собора. Заметим еще кстати: возможно ли этому правилу приписывать стремление расширить и вообще изменить права константинопольского патриарха, когда в нем, в приведенных словах заключается желание противодействовать папским притязаниям — умножать и расширять свои старые преимущества? Разве могло одно и то же правило заключать в себе такие явно противоречивые стремления?
